На цепях, вделанных в стену, повис человек, обнаженный по пояс. Домициан тут же подавил в себе порывы желания, возникшего в его чреслах при виде этого стройного, мускулистого тела, вызывавшего у Императора против его воли восхищение своими безупречными пропорциями. Оно находилось полностью в его власти, с ним можно было творить что угодно, удовлетворять самые противоестественные наклонности, но Домициан не хотел, чтобы этот человек имел над ним даже такую власть.

Жертва находилась в бессознательном состоянии. Голова бессильно повисла набок, лицо было настолько изуродовано побоями, что Домициану не сразу удалось узнать его, однако имея довольно большой опыт в таких делах, он ясно понял, что сделал палач. Вдоль хребта протянулась цепочка отвратительных алых пятен, оставшихся после пытки раскаленным клеймом. Красновато-черные рубцы, из которых сочилась бурая жидкость, были доказательством того, что человека избивали железными прутьями. Это зрелище доставило Домициану несравненное наслаждение.

— Приведите его в сознание! — тихо скомандовал Домициан.

Палач плеснул в лицо человека ведро пенистой воды. Тот закашлял, потряс головой и чуть приоткрыл глаза, превратившиеся в узкие щелочки из-за распухших бровей и век. Из этих щелочек мерцали зрачки. Вскоре они зажглись гневом. Только после этого Домициан увидел в этих глазах знакомый блеск разума, привыкшего трезво оценивать все события и явления действительности. Император убедился, что перед ним был Марк Аррий Юлиан.

Домициан подошел поближе, чувствуя, как его влечет какая-то неведомая сила, которой он подсознательно опасался. В нем возникли противоречивые ощущения, вызвавшие нечто вроде эмоционального расстройства. Триумфальная радость быка, поддевшего на рога свою жертву, смешивалась с огромной жалостью, заставляя его грезить как во сне. Ему казалось, что это он сам висит на цепях, истекая кровью.

— Ну что ж, старина! — произнес Домициан с наигранной непринужденностью. — Я вижу, ты занял тут неплохое местечко, хотя тебя вроде бы никто не приглашал. Ну раз уж ты так нагло ворвался в камеру пыток, то, думается мне, пребывание здесь доставит тебе немалое удовольствие. Может быть, клейма остыли, и ты начал замерзать? Не волнуйся, мы их быстро разогреем. Но что я вижу?! Да, мой палач явно нерадиво исполняет свои обязанности, поскольку до сих пор не спустил шкуру с твоей спины. Прими мои почтительные извинения. Я, кажется, понял, чем ты недоволен. Эту дыбу придется заменить. Бьюсь об заклад, что ты подумал, что я не замечу этого непростительно покоробившегося дерева.

Марк Юлиан вначале взирал на Домициана бессмысленным взором, не узнавая его и не понимая, чего хочет от него этот человек. Ему казалось, что он бредет в кровавом тумане и что вдали показался слабый свет. Его невероятно измученное тело отчаянно сопротивлялось усилиям мозга вновь обрести сознание и заставить его испытать новые мучения. Он то и дело снова погружался в бессознательное состояние. Его пробуждение было долгим и шло мучительными рывками.

«Кто этот идиот, который рычит на меня? О, да, припоминаю. Домициан. Проклятье Немезиде. В эту пору ему следовало бы уже быть в своей опочивальне. Петроний, ты плохо сыграл отведенную тебе роль, ты отпустил его от себя. Время, отпущенное нам, стремительно истекает. Я должен превратить его визит в пытку для него, чтобы вынудить его побыстрее уйти».

Домициан избрал теперь более доверительный тон, в его голосе звучали раскаяние и жалость, было даже завуалированное заискивание.

— Неужели ты думаешь, что мне и в самом деле хочется видеть тебя в таком положении, дружище? Меня это крайне огорчает. Иногда мне хочется, чтобы появился новый Нерон, и мы бы стали снова друзьями и союзниками. Что заставило тебя пойти на этот шаг? Плохое настроение, вспышка злобы, а может быть, хорошо скрытая ненависть ко мне побудили тебя плюнуть мне в лицо своей связью с этой варварской женщиной? Я пытаюсь понять мотивы твоего поступка. Неужели ты все еще наслаждаешься видом слюны, капающей с моего языка, или ты затеял какие-нибудь новые козни? Ах, у меня не хватает мужества вынести тебе окончательный приговор. Марк, я умоляю тебя как слепой, который живет под мостами! Удели мне чуточку того уважения, которого я заслуживаю. Скажи мне, что я заслуживаю одной или даже двух триумфальных арок, одной золотой стадии или хотя бы одного доброго слова, сказанного обо мне историками в их трудах!

Марк Юлиан закрыл глаза и призвал себе на помощь остатки всех сил, которые еще могли быть в его израненном теле.

— Я окажу тебе услугу и скажу честно, чего ты заслуживаешь. Зачем взваливать тяжесть такого вопроса на мои плечи? — сказал он голосом, исходившим из пересохшего горла. — Будет справедливо, если мы зададим его всем твоим жертвам.

После этих слов Марк Юлиан почувствовал, как что-то сгущается в воздухе. Домициан весь встрепенулся и подобрался в тревоге, предчувствуя подвох.

— Как бы тебя оценили в Гадесе! — продолжал Марк Юлиан. — Перед судом, состоящим из всех невинных, которых ты умертвил. Позволь мне предвосхитить их приговор: за ничем не оправданную жестокость, которую встретишь не во всяком разбойнике, не говоря уже о высшем предержателе власти в государстве…

Марк Юлиан остановился, чтобы перевести дух. Он услышал злое участившееся дыхание Домициана. С ожесточением в сердце он заговорил опять.

— За проявления зверства и лицемерия, перед которыми бледнеют все представления о Нероне… в совокупности с подозрительностью, граничащей с безумием… и за насмешку над правосудием, которое было ничем иным, как грубой местью за правду, сказанную в твой адрес, потому что твоя душа не могла вынести этого… мы приговариваем тебя… к чему? Какое наказание было бы для тебя наиболее справедливым?

Домициан почувствовал себя как кошка, брошенная в воду. Что это? Его тело вопило всеми своими клетками. Где-то в закоулках души у него всегда скрывалось предположение, что Марк Юлиан недолюбливает его. Но лишь сейчас Домициан впервые осознал, что до сих пор в нем тлела слабая надежда на любовь Марка Юлиана, ведь добрый отец лелеет своего сына несмотря на все его проделки. Прочное сооружение из лжи, притворства и лицемерия, защищавшее его всю жизнь, начало давать трещину в самом основании.

— Ах, да, я придумал, — продолжал Марк Юлиан. — Лучше этого ничего быть не может! Твои жертвы приговаривают тебя к смерти в ящике со льдом!

— Что значат эти грязные намеки? — взвизгнул не своим голосом Домициан и заткнул уши руками.

Марку Юлиану показалось даже, что его опалило огнем той звериной ненависти, которая внезапно вспыхнула в Императоре. Вся камера походила на большую топку. Спокойным голосом он закончил свою мысль.

— Точно так же, как ты убил своего брата.

— Ты не знаешь ничего! Скользкая гадюка! Нет! Меня это все даже забавляет! Как можно обижаться на измышления сумасшедшего! — сжав кулаки, он подскочил к Марку Юлиану. — В эту лживую глотку я сейчас волью расплавленный свинец!

— Ты все еще воображаешь, что в состоянии уничтожить правду, убив того, чьими устами она говорит? Лишь малые дети способны так думать. Возможно, из-за этого ты так и не стал зрелым мужем.

Домициан злобно взревел и ударил Марка Юлиана наотмашь по лицу Почти сразу же по подбородку того заструилась кровь.

— Ты чума! — выдохнул с яростью Император. — Ты знал. Все эти годы. Кабинетный червь! Злодей! Враг рода человеческого! Твой отец нашел уличного оборванца, а не своего сына — все твои поступки служат тому прекрасным доказательством. У тебя натура раба, глупая, хитрая, двуличная! Как смеешь ты судить меня? Что ты знаешь о моей жизни, о том, как меня презирал мой старший брат, постоянно строивший против меня злобные интриги, этот всеобщий кумир, любимец отца, который его холил и лелеял! Да и кто ты такой? Ты умираешь неизвестным и забытым, Эндимион!

Домициан приказал палачу принести свинцовую плетку.

Плешивый изувер снял со стены плетку-семихвостку с вшитыми в ремни свинчатками и привычным ловким жестом ударил с оттяжкой по спине жертвы. Семь рваных борозд появились на коже Марка Юлиана. Палач посмотрел на Императора, но тот молча кивнул ему, и плетка начала мерно и не спеша работать, словно хорошо отлаженный механизм. Тело Марка Юлиана сжималось при каждом новом ударе — естественная реакция организма на невыносимые страдания. После пятнадцатого удара спина его оказалась исполосованной настолько, что стала похожа на сплошной кусок кровавого мяса. Марк Юлиан не кричал, но издавал едва слышные стоны.

Мучения Марка Юлиана не просто помогали Домициану излить свой гнев, но и заряжали его силой, пока он не почувствовал себя могущественным великаном. Тело же его жертвы наоборот сникало, превращаясь в искалеченную, безобразную, никому не нужную плоть.

«Теперь я для него бог Он нуждается во мне больше, чем в бессмертных Парках, ведь только я могу прекратить его страдания».

После двадцати ударов Домициан дал палачу команду остановиться. Ему на память пришел вопрос, который он хотел задать своему бывшему советнику. Нужно было спешить, пока жизнь еще теплилась в Марке Юлиане. Палач опустил плетку, и тело жертвы бессильно повисло на цепях, похожее на разделанную тушу барана или теленка.

— Подлец и предатель по имени Бато получил заслуженную кару. В каких отношениях ты с ним состоял? Почему ты пустился на обман, чтобы спасти его от допроса? — негромко, но требовательно спросил Домициан.

Марку Юлиану казалось, что его грудь и горло вот-вот лопнут от усилий, прикладываемых, чтобы не закричать от боли. Какое-то время он совершенно не мог пошевелить языком, как ни старался. Вся спина горела нестерпимым огнем. Боль пронзила все его тело, утопив в потоке расплавленной лавы. Она пульсировала судорожными толчками, то ослабляя хватку, то усиливая. Домициану пришлось повторить вопрос. Марк Юлиан подумал, что это был не голос, а железная спица, которой палач пытался проткнуть его барабанные перепонки.

— Этот человек, Бато, — удалось наконец Марку Юлиану выдавить из себя несколько слов свистящим шепотом, — знал о заговоре… против тебя… который не должны были преждевременно раскрыть…

— Так ты знал обо всем этом? Ты — бесстыжий лицемер!

— Перестань, ты сам ожидал, что я когда-нибудь предам тебя… Ты ожидаешь этого от каждого, кто служит тебе. И чем старательнее и вернее они служат, тем больше ты их подозреваешь.

— Как только у тебя хватает совести смотреть мне в глаза!

— На тебя нелегко смотреть… поверь мне… Бато пришел ко мне одолжить денег и посоветоваться, я дал ему и то, и другое. Я знал, что у него нет сил вынести пытку… поэтому я вызвался на допрос вместо него… и это все, что ты узнаешь, чудовище… Ты никогда не узнаешь их плана… Я скорее откушу себе язык и выплюну тебе в лицо!

Домициан, затрясся в тихом, злобном смехе.

— Ну что ж, пусть твой язык останется в целости и сохранности! Сейчас я сам назову тебе их. Парфений… Стефаний… Сатур… Клодианий… а также некий гладиатор по кличке Циклоп.

Домициан расставлял между словами долгие паузы, словно смаковал их, наблюдая, как с каждым разом возрастает отчаяние в глазах Марка Юлиана.

— Итак, как видишь, твой маленький заговор раскрыт. Все эти люди уже закованы в цепи, и мне очень жаль, что ты совершенно зря принес себя в жертву.

Марк Юлиан молчал и не двигался. Сейчас главной его задачей было убедить Домициана в том, что теперь он находится в абсолютной безопасности.

— Твоя бездарность просто поражает меня, Марк Аррий Юлиан. Ты знаешь, я всегда думал, что если когда-нибудь тебе вздумается устроить против меня заговор, то мне нужно заранее одевать саван. Советник, разучившийся хитрить и изворачиваться, похож на слишком растолстевшую любовницу, не так ли?

Марк Юлиан лихорадочно размышлял: «Почему он не уходит? Он презирает меня, он победил, так что же ему нужно? О, Немезида!»

Он сделал последнюю попытку.

— Как бы я ни ненавидел тебя, отродье Нерона, — прошептал Марк Юлиан, — все же… на свете есть еще один человек, который испытывает к тебе гораздо большую неприязнь.

Домициан приблизил к нему свое лицо, перекосившееся от жгучего желания немедленно вырвать из горла жертвы признание, причем если понадобится, вместе с языком.

— Кто? Ты, грязная тварь, блюющая софистикой! Петроний? Норбаний? Этот не способный стоять на ногах, старый дурак Нерва? Говори мне! Тебе уже теперь все равно!

— Ты слишком забегаешь вперед, не утомляй себя.

— Зачем я трачу время с сумасшедшим? Ни один человек не будет презирать и ненавидеть самого себя. Это противно законам природы. Я запрещаю тебе даже думать об этом.

— Это довольно любопытное явление, но оно случается иногда. Несмотря на то, что ты сидишь на самом высоком троне в мире, то, что тебе видится в зеркале, когда ты смотришь на самого себя — это грязный, отвратительный, полубезграмотный бродяга, помесь воришки и раба. Твое невежество преследует тебя как чума. Ты принялся убивать людей, чтобы те, кто превосходит тебя многократно во всех отношениях, стали уважать тебя, однако к своему несчастью ты обнаружил, что это еще больше укрепило их веру в правильность оценки твоих способностей, данной твоим отцом: ты годишься лишь в погонщики мулов, не более того.