Побежала Палашка к квартальному или нет, я не видела, потому что скользнула по коридору к лестнице и вниз, к черному ходу, а, оказавшись в саду, остолбенела: словно кто-то вылил на меня ушат холодной воды. Дождь лил стеной, ушат был безразмерный. Я прошмыгнула вдоль дома, чтобы не увидели из окон, за дровяники, а оттуда, прихватив с веревки чью-то вывешенную сушиться и забытую на дожде юбку, в сад. Ночная рубашка в миг промокла и прилипла к телу, мокрую юбку я натянула через голову на плечи, как пелерину. В переулок протиснулась, отодвинув доску забора, и помчалась к Фонтанке. Я панически боялась квартальных, дворников, даже случайных прохожих, пережитое не способствовало здравому рассуждению, хотя в этот глухой ночной час и непогоду, пока на улицах буйствовал мой союзник дождь, все они сидели под крышей.

Под гром и молнии, под потоками ливня неслась я, будто меня травили собаками. Распущенные мокрые волосы облепили лицо, подол рубахи обхватывал ноги, словно хотел остановить. Я ни секунды не думала о том, куда бегу, но бежала я к Дмитрию, причем коротким путем, не тем, что первый раз. Ничего не видя из-за дождевых струй и ужаса, ориентируясь лишь на Измайловский собор, очень скоро я поняла, что заблудилась.

Я совсем обессилила и двигалась без всякого разумения, но потом пришло второе дыхание, за ним – третье. Я вернулась на набережную и – о чудо! – вскоре оказалась возле Семеновского моста! Я узнала его, потому что перед ним была площадь с полукруглыми домами. Но теперь пугали казармы, я боялась, что меня увидит какой-нибудь караульный, там же, наверное, охраны полно. Дрожа, как осиновый лист, и озираясь по сторонам, я продолжала бежать. «А ведь девчонка отравилась! – внезапно подумала я. – А не помог ли ей доктор?» В глазах у меня все еще стояло перекошенное синее лицо несчастной маленькой Анельки.

Я говорю, что бежала, потому что мне так казалось, а на самом деле я еле тащила ноги, шлепая по грязи. До недавних пор от нервного и физического напряжения я не чуяла холода, а теперь тряслась, как цуцик. Расстояние от Коломны, даже учитывая самый короткий, хорошо известный путь и приличную погоду, преизрядное. Когда я нашла переулок с банями, то не знала, верить своим глазам или нет, это было чудо. За банями тянулись заборы, до которых я прошлый раз не дошла. Левый и больший участок я сочла «садами Целибьева», потому что на противоположном, среди зелени, виднелся дом. Он был построен не по красной линии, но ведь Дмитрий и писал, что расположен дом в саду. Кажется, я плакала, хотя и сама не понимала – слезы это или дождь. С моей одежды стекали потоки воды, и выглядела я так, словно меня постирали в луже. Небо меж тем просветлело, гроза ушла, а дождь стал ленивым. Ощущение времени у меня было потеряно, но, похоже, неумолимо близилось утро. До того как на улице появятся люди, нужно был обрести укрытие.

Я нашла калитку, разумеется, она была заперта. Постучала, сама испугалась своего стука, но никто не открыл. Отправилась в обход. Участок тремя сторонами выходил на разные улочки-переулки и был окружен глухим высоким забором, перелезть через который я не могла. Обогнув весь участок и следуя по непролазной грязи параллельного переулка, я обнаружила, что соседний участок огорожен чем-то шатким и валким, к тому же с прорехами, через одну из которых я и проникла внутрь. Таким же ветхим заборчиком он отделялся от участка, где по моим предположениям жил Дмитрий. В одном месте загородка вообще прогнулась и завалилась.

По тому, как стало тихо, я заметила наконец, что кончился дождь, а потом услышала птичий голос, короткое чив-чив-чив. Я пошла к деревянному дому. Какой-то странный он был, словно недостроенный. Испугалась, что дом нежилой. На широкое крыльцо выходили два больших полуциркульных окна. Заглянула в одно, в другое – ничего не высмотрела. Попробовала постучать, стучала, наверное, очень негромко, потому что сама не расслышала стука из-за бьющегося сердца. Однако к окну кто-то подошел, щелкнул замок, распахнулась дверь.

Бог ты мой! Я закрыла лицо руками, страстно желая упасть в обморок, и желание мое почти исполнилось, потому что я совершенно ослабла и покачнулась, но не упала. Крепкие руки бережно подняли меня, и я полетела, прижавшись к груди своего единственного. Я знала, что теперь меня никто не настигнет, мне ничто не угрожает, со мной родной человек, который уже раньше нес меня, прижимал к груди, спасал в ночных кошмарах, я узнала его. Потом он осторожно поставил меня на пол, а я все еще не могла разжать руки на его шее, и, кажется, он целовал мои мокрые слипшиеся волосы.

Прибежал немолодой человек, убежал и снова возник с какой-то простыней, в которую меня завернули. И только тогда я увидела Дмитрия в смешных белых портах с голой грудью, перепачканного грязью, которой я измазала все вокруг. Я засмеялась. Конечно, это был нервный смех. А Дмитрий стал быстро натягивать брюки и рубашку.

– А ведь мне некуда идти, – сказала я, смеясь и плача.

– Вам не надо никуда идти. Вам надо умыться и переодеться.

30

– Я так хочу есть, что съела бы лошадь, – сказала я и опять засмеялась и заплакала. – Где можно помыться?

Он взял меня за руку и повел в кухню, большую и по сравнению с бакулаевской очень опрятную. Светлый, словно только что выструганный пол, начищенные котлы, тазы, сковороды, никаких грязных тряпок. Посредине кухни деревянный стол с чистой выскобленной столешницей. Немолодой дядька – я догадалась, что это Кузьма – запалил печку и поставил греть бак с водой, а Дмитрий принес холодную курицу, хлеб, свежие огурцы, какое-то питье. Я поняла – здесь не постятся. Меня стало знобить, но я и пожаловаться на озноб не успела, как была заботливо укутана пледом. Сидя у печки, я ела куриную ножку с огурцом. От тепла, счастья и покоя меня разморило, показалось, что наконец-то я дома. Потом – не помню.

Очнулась в постели, и недавнее ощущение радости и покоя вернулось с утроенной силой. Я лежала на чистых простынях в балахонистой рубашке. Вчера я была уверена, что утром не смогу двинуть рукой-ногой, буду валяться в жару, потому что воспаления легких после моей ночной прогулки не миновать. Ничего подобного, я чувствовала себя совершенно здоровой, бодрой и счастливой, будто стояла на пороге новой неизведанной жизни, путешествия, приключения. Я подвязала закрытые темно-зеленые шторы на большом полуциркульном окне, распахнула его, и в комнату хлынула летняя утренняя свежесть, запах травы, жасмина и бог знает чего. За окном был сад. Какая отрада, я всегда мечтала проснуться и распахнуть окно в сад!

Конечно, это была комната Дмитрия, именно в такой, чем-то очень для меня милой, он и должен был жить. Стены обшиты деревянной доской, обоев нет, наверное, и дух поэтому свежий. Над тахтой, где устроена постель, и под ногами – ковры. Окантованные акварели на стенах. Книги и папки на полках, этажерке и даже на полу. Большой стол, заваленный бумагами, массивный чернильный прибор, лампа, смешной и симпатичный микроскоп с медной трубой. Печка-голландка. Кресло. Кроме тахты, есть еще угловой диван и перед ним круглый столик под льняной скатертью. А еще часы с фарфоровым циферблатом, на котором нарисована ветка, а на ней скромная серо-желтая птичка. На часах шесть утра. А я-то была уверена, что проспала часов двенадцать.

Выглянула в коридор. Никого. Тишина. Приоткрыла дверь в соседнюю комнату – пусто, даже мебели нет. В следующую – та же картина. Еще в одну… И тут меня охватила паника. Осторожно открыла дверь туда, где спала. Почему-то вообразила, что и там все должно исчезнуть. Нет, все на месте. Пошла дальше исследовать дом, пока не наткнулась на кухню. Кухня была такой же, как вчера. Это меня немного утешило, а еще больше то, что на плите стоял чан с горячей водой, внизу корыто и ушат с холодной, а на скамейке чистая одежда. Я наполнила корыто и, скинув балахонистую рубаху, залезла в него. Можно было бы и понежиться, поскольку у корыта существовал подголовник, но тревога в связи с пустым домом, лестницей на второй этаж, куда я так и не поднялась, а также то, что кто-то может застать меня здесь, все это заставило быстро помыться, облачиться в свежую рубаху, между прочим, мужскую, и халат, доходивший до пят. От халата пахло Дмитрием, я как будто узнала этот запах и блаженно принюхивалась. Я вообразила себя девушкой из сказки, жених которой был чудищем. Ночью он мог принимать человеческий облик, а к утру становился жутким уродом и прятался, однако выполнял все желания своей любимой. В общем, какая-то вариация «Аленького цветочка». А для счастья всего-то и нужно было не отречься от любимого, тогда он из чудища стал бы прекрасным принцем. Смогла бы я это выполнить, не зная заранее, что чудище обратится принцем? Сказать честно, не знаю.

Я снова выглянула за дверь. Наверное, Дмитрий услышал возню в кухне и ждал, пока я выйду, сидя на ступеньке лестницы на второй этаж. Потом мы стояли друг против друга и молчали, почему-то чрезвычайно смущенные. Волосы у него были полуседые-полурусые, взгляд открытый, глаза серьезные, пытливые и веселые, как у мальчишки. Мне очень хотелось дотронуться до его бородки, чтобы узнать, насколько она мягкая, но, разумеется, это было невозможно, хотя я не забыла ночную эйфорию, как с рыданиями упала в его объятия. Нарушила молчанье я.

– Мне столько всего нужно вам рассказать.

– А времени у нас много?

– У меня – да. Вся жизнь.

– У меня тоже.

Тут появился Кузьма и повел меня в туалетную комнату. Он сказал, что принес корыто в кухню, чтобы мне было теплее мыться, в туалетной – холодно. Я спросила, кто меня вчера раздел, на что Кузьма без всякого смущения сообщил, что раздевал и укладывал меня он. И я тоже не смутилась, в Кузьме было что-то вызывающее доверие, будто он ухаживал с детских лет не только за Дмитрием, но и за мной. Он не был похож на мужика. А на кого – не знаю, может быть, на провинциального актера. А бороды у него не было. Лицо доброе, мягкое, озабоченное. Мужчина-нянька.

– А как ваше отчество?

– Кузьма Кузьмич. Но зовите просто Кузьма.

– Я буду звать вас Кузьмич. А вы меня – Муза. И не спорьте.

Я расчесала волосы, а заколоть нечем, вид у меня был живописный. Мы с Кузьмичом и Дмитрием разговаривали в кухне, я знала, что должна прийти Катерина, женщина, которая готовит и убирает. Она о моем ночном появлении ничего не знала и, обалдевшая, застыла в дверях. Честно говоря, я тоже немного прибалдела, поскольку кухарка оказалась не какой-нибудь изношенной бабой, а красивой русской деревенской красотой черноглазой, черноволосой девахой лет тридцати.

– Катя, здесь все свои! – сказал Дмитрий. – Прошу любить и жаловать Музу Николаевну, нового товарища в нашей маленькой, но дружной компании.

Катерина смотрела на меня широко открытыми глазами, и в них я прочла все. Ошибиться невозможно, это были безжалостные, прожигающие насквозь глаза соперницы. Вот те раз! Да она влюблена в Дмитрия по уши! Думаю, и она по моему оценивающему взгляду поняла, что я ее раскусила. А вот Дмитрий не заметил, какой поединок произошел между мной и кухаркой. Она собралась ставить самовар, а он, указывая на кучку моего мокрого тряпья, валявшегося здесь же, попросил:

– И вот еще что, Катюша, заберите, пожалуйста, одежду.

– Постирать? – спросила она глухим голосом.

– Выбросить, – ответила я.

Интересно, что он называл ее на «вы».

Пока закипал самовар и готовился завтрак, мы с Дмитрием сидели в его комнате. Я испытывала странную опустошенность, словно Катерина выпила из меня всю энергию своим вампирским взглядом.

– Она в вас влюблена, – наконец сказала я.

– Вы думаете? – Дмитрий уставился на меня с шутливым удивлением. – Вообще-то она замужем и у нее двое ребятишек.

– Разве это помеха влюбленности?

– Если вас волнует, не взаимно ли ее чувство, – сказал он очень серьезно, – то должен сообщить вам: нет, не взаимно.

– Простите. – Я схватилась за щеки. – Я, кажется, покраснела.

– Ничего, мне даже приятно ваше заинтересованное ко мне отношение.

И тут мы разом захохотали. И подумала: конечно, это Он! Я его нашла! Как с ним легко и свободно. А Катерину – к черту!

– Не знаю, как вы отнесетесь к моему рассказу, кое в чем я обманывала вас… – сказала я.

– Мне кажется, я догадывался об этом. Но говорите же, не робейте.

И я рассказала ему, как попала в дом Бакулаевых, как мы с Зинаидой выпустили голубя полетать, получили первое письмо, написали ответ и так далее.

Он слушал очень внимательно, но скоро за дверью послышались шаги, и пришлось прервать рассказ. Мы отправились в кухню завтракать, но кусок мне в горло не лез под взглядами Катерины, я даже подумала, что такая и сглазить может. А потом Дмитрий попросил ее приготовить для меня комнату, а мы отправились продолжать наш разговор.

– Честно говоря, мне очень не хочется говорить о бакулаевском доме. Я словно сердцем оттаяла, а надо снова возвращаться в тот кошмар. Ведь я самого страшного еще не рассказала.