Тихо было и безлюдно. Я огляделась, не представляя, что предпринять, и увидела впереди короткий переулок, который выходил на какую-то улицу, а на ней небольшой дом, наверное, флигель. Он показался мне странно знакомым, будто бывала я здесь и что-то связано у меня с этим домом, но не могу вспомнить что. Такое впечатление, что когда-то я хорошо знала и арку с воротами, и окна с геранью и вишневыми занавесками, даже рыжего котяру на подоконнике первого этажа…

Я очень хотела вспомнить, что это за дом, и чувствовала, сейчас вспомню, сейчас, только надо сосредоточиться. И тут я увидела, как к дому неторопливо идет человек в длинном не застегнутом плаще с разлетающимися полами, в шляпе с полями, и чем-то до боли знакомой показалась мне высокая фигура. Когда он входил под арку в калитку ворот, я узнала его! Это был мой отец!

И я ринулась вдогонку!

Часть вторая

Любовь

1

Утром в среду позвонили из милиции. Вроде бы, нашли Музу. Сразу я даже не поняла, жива ли она, потому что требовалось опознание. Жива-жива, со вчерашнего дня в больнице! По моему описанию все сходится, но документов при женщине нет, а сама не говорит, в плохом состоянии. Я тут же выехала в больницу. Вся дорога – как во сне, ноги тряслись и не хотели идти.

Почему это случилось, когда Валька в Париже? Она мне очень нужна, Валька, моя школьная подруга, наперсница, помощница, утешительница, больше, чем сестра, тем более сестры у меня нет. Я в отчаянии. Я просто в отчаянии. Правда, Валька считает, что это мое естественное состояние.

Отделение неврозов. Дверь на замке, металлическая, свинцовой краской покрыта, маленькое круглое окошечко. Войдя в палату, полную старух, я была в таком состоянии, что поначалу не могла понять, которая из них Муза. Врачиха показала. Да, это она. Но, господи, в каком же виде! Бледная, как смерть, ее чудесные пышные волосы напоминают паклю, один глаз, залипший от гноя, воспалился. От безжизненной руки тянется к капельнице катетер. Опустилась перед ней, зову. Здоровый глаз реагирует, то есть понятно, что видит и слышит, но ни малейшего побуждения откликнуться.

Хочу спросить врачиху: это конец? Не знаю, как приличнее сформулировать.

– Она парализована?

– Нет. Она даже вставать может, но не хочет. Попробуйте поводить ее по палате.

Мочу полотенце, обтираю ей лицо и руки. Долго ищу сестру, чтобы промыть глаз. Она извещает, что сегодня уже дважды промывала и закапывала лекарство. Освобождает безвольную руку Музы от капельницы и отправляет меня к санитарке: ей нужно заплатить, чтобы подставляла судно.

– А сколько заплатить?

– Это уж сами решайте, расценок не существует. А вообще-то памперсы нужно купить.

Уходит с капельницей, а бабка с соседней кровати подсказывает:

– Этой няньке много не давай, она только палату моет, к нам не подходит. Вот завтра новая будет, хорошая.

Эта бабка все время наблюдала за мной, производит впечатление полной адекватности. Другая сидит, отвернувшись в угол, и что-то ест из баночки. У третьей посетительница, подняла ее и, поддерживая, вывела в коридор. Четвертая – спит. Еще одна лежит, то ли отдыхает, то ли в прострации. Всего шесть старух вместе с моей.

Поднимаю Музу, она словно тряпичная, очень тяжелая. Постель мокрая, и рубашка в мокрых коричневых разводах. Повисла на мне, еле дотащила до уборной, еле усадила на унитаз. Никаких эмоций. Один раз на лице появилось подобие неудовольствия, словно я сделала ей больно. Поход в уборную ничего не дал, значит, обгадит кровать.

Нахожу врачиху, диктую ФИО, дату и место рождения Музы. Паспорт принесу завтра. Спрашиваю:

– Есть ли надежда на улучшение?

– Делаем, что можем. А как же вы за ней не уследили? Как же она потерялась?

– В последнее время состояние было хорошее, – начинаю оправдываться. – Конечно, случались странности, но не такие уж… Она гуляла в садике возле дома, по нашей улице, по проспекту. Ездила со своей подругой на экскурсию по городу. Она читала, проявляла интерес к окружающему… Вообще-то я работаю, присматривать за ней некому. И запирать я ее не могла, она бы дверь взломала. Она очень сильная была… Вы думаете, она встанет?

Врачиха вздохнула, словно утомилась от моих сбивчивых и ненужных ей объяснений, повторила: в больнице делают, что положено. Но мне показалось, она все-таки рассчитывает на благополучный исход, потому что сказала:

– На улицу ее нельзя отпускать одну, и дома надо за ней следить. Какие гарантии, что она не устроит пожар, не откроет воду или газ? Если вы не можете организовать присмотр – надо нанимать сиделку.

– А когда я смогу забрать ее домой?

Врачиха не сказала ничего определенного, однако я поняла, что выписка Музы не за горами, впрочем, я и раньше знала: со старческим маразмом в больнице не держат. Маразм требует не лечения, а ухода.

– Как же поступают, если присматривать некому, а денег на сиделку нет?

– Кто как может. Конечно, все упирается в деньги, а если их нет, вариантов не много: либо как-то приспособиться, либо – интернат. Но устроить старика в интернат очень трудно, и условия там сами знаете… А пока надо бы навещать ее каждый день. В любое время, до восьми вечера, хотя лучше в первой половине дня. У вас есть такие возможности?

– Буду приходить.

– Тогда я вам выпишу постоянный пропуск. И одежду ей принесите, умывальные принадлежности, посуду. Хорошо бы и постельное белье, с этим у нас трудности. И подкармливать пациентку надо, еда скудная. Сказать вам, сколько расходуется на питание больного в день? Вы все равно не поверите…

В палате духота и вонища. Два окна. Одно у кровати Музы, другое возле спящей старухи. То, что у Музы – забито гвоздями, открыла второе. Ни дуновения воздуха. Зато спящая восстала, страшно возбудилась и потребовала закрыть окно. Пыталась ее урезонить, бесполезно. Пришлось закрыть. Потом я приставала к сестрам и санитарке, чтобы перестелить постель. Вежливо, старалась их не раздражать, чтобы это не отразилось на Музе. На первом этаже больницы – кафе, аптека и торговые точки с галантереей, книгами и всякими глупостями. Купила памперсы на все имевшиеся деньги, обустроила Музу, уходя, погладила по голове, сжала ее руку, стараясь ободрить. Ноль внимания.

Вышла из больницы и надышаться не могла. Цветет шиповник, на газоне девочка выгуливает на поводочке хорька, пахнет нагретая солнцем трава. Смеются девушки, мамаша с ребенком спешит домой, прогуливаются подростки с баночками пива, в небе летит огромная связка воздушных шаров. Кругом жизнь. Я ощутила ее непривычно остро, но словно со стороны. Это не для меня. Моя жизнь – мрак.

Дорога до дому – час с небольшим на трамвае и метро. Еле тащилась, в голове туман и крутится фраза: «Вот несчастье. Вот несчастье. Вот несчастье». Какая-то женщина спросила, не плохо ли мне.

Мне плохо. Нужно дожить до приезда Вальки, с ней будет легче. Дома не стала убираться и готовить, все равно не из чего – продуктов нет. Гори все синим пламенем! Упала на постель, то ли заснула, то ли задремала, и сон приснился умиротворяющий какой-то, а какой – не помню, что-то связанное с бабушкой. Я не видела ее, но она была рядом, я прижималась к ней и плакала. Слезы приносили облегчение, и я до последнего пыталась удержаться в дремотном состоянии, чтобы только не возвращаться к безнадежной действительности. Кажется, я впервые плакала во сне. Жаль, я не умею плакать наяву. А более всего жаль, что я не верю в бога. С богом я не была бы так одинока.

Когда я спрашиваю: «Почему все это – с Музой, Игорем, Машкой – выпало на мою долю?», Валька говорит: «Нипочему. Другого ответа не ищи. Его нет».

2

Не ела, не пила, телевизор не включала, лежала, не представляя, который час, потому что за окном белые ночи, и курила, прикуривая одну сигарету от другой. Поднял меня телефонный звонок. Тетя Лёля. Милая тетя Лёля! Как хорошо, что она позвонила.

– Здравствуй, Любаша. О матери нет сведений?

И тут я вспомнила, что, увидев Музу на больничной койке и подумав, что она при смерти, я позвала ее: «Мама!», – чего никогда не делала. Младенцем я и слова такого не знала, первое мое слово – Муся, а когда детский язык обрел гибкость – Муза. И Машка не звала ее бабушкой, а только Музой. Она никогда и не была ни матерью, ни бабушкой, но она и Музой ни для кого не стала!

– В больнице Муза, я сегодня к ней ездила.

Наверное, в моем голосе было все: и тоска, и обида, и страх, и даже облегчение, что тетя Лёля объявилась, и я не одна. В общем, она все поняла.

– Сейчас приду, – сказала она и повесила трубку.

Идти ей недалеко, она живет в двух кварталах от нас. Я высыпала в унитаз окурки из пепельницы, стоявшей на полу у кровати, поправила постель, умылась, прошлась шваброй по линолеуму в кухне, подтерла пятнышки на газовой плите. Поставила чайник.

В детстве я очень любила тетю Лёлю, ее и тетю Граню. Это школьные подруги Музы. Интересно, что при своем, мягко скажем, неординарном характере Муза с детства на всю жизнь сохранила двух близких подруг. Я – одну. Моя несчастная дщерь – ни одной. Тетя Граня (ее звали Грануш – это армянское имя) умерла лет десять назад, и муж ее умер, а детей у них не было. Тетя Лёля и тетя Граня были в нашей семье как родственницы. Но, повзрослев, я от них отдалилась, потому что они были подругами Музы, а мне хотелось бежать от всего, что связано с Музой.

Тетя Лёля – железная леди, суперженщина. Она окончила испанское отделение университета, занималась переводами, написала диссертацию, и она до сих пор работает – переводит. В жизни ей досталось. Муж объелся груш. Не знаю, куда он делся, но случилось это, когда тетя Лёля была молодой. Больше она не выходила замуж, и, насколько я знаю, любовников у нее не было. Она вырастила дочку, которую я не помню, потому что она была намного старше меня и рано умерла от лейкемии, оставив тете Лёле внучку. Ее тетя Лёля тоже вырастила. А та родила тете Лёле правнучку с синдромом Дауна, сама уехала в Германию и вышла там замуж. Теперь тетя Лёля живет с дряхлой сестрой (причем это ее младшая сестра!) и с тринадцатилетней даунихой Катей, которая разумом – маленький ребенок.

Мужественный человек тетя Лёля, не то, что я. Она вынесла личные несчастья, не сломилась, добилась успеха в своей профессии, и теперь, когда старухи ее возраста вызывают лишь жалость, она продолжает везти на себе домашние заботы и зарабатывает деньги. И она никогда не жалуется, не говорит, что в отчаянии, не спрашивает, почему все эти несчастья свалились именно на нее. Может, она верующая? Я об этом ничего не знаю. Или терпение и смирение дает не только вера?

Старость тетю Лёлю не берет. Тьфу-тьфу! Мозги у нее варят и движения живые, не деревянные. Она только уменьшается в размерах. Я обняла ее. Она словно маленькая птичка.

– Мне и угостить вас нечем, – говорю. – Но есть хороший чай и печенье.

– Я не угощаться пришла.

Обрисовала ей ситуацию. Музу нашли на улице без сознания, вызвали скорую. Это было в понедельник, поздно вечером. Где она провела этот день и предшествующие сутки – неизвестно, и вряд ли она сама об этом помнит. Почему в справочном о доставленных в больницы людях, куда я звонила, никакой информации не дали, тоже неизвестно, но теперь и не важно. Теперь я не знаю, как быть, как жить, впрочем, уже давно не знаю.

– Я в отчаянии! Просто в отчаянии! – говорю тете Лёле и прикусываю язык. – Но, похоже, это обычное мое состояние.

– Давай я завтра поеду к ней, – предлагает тетя Лёля.

Завтра я должна отвезти вещи, наладить больничный быт Музы и встретиться с зав. отделением. Может быть, через несколько дней… Конечно, я постараюсь не нагружать тетю Лёлю, все-таки она старая, хоть и бодрая, и своих забот у нее вагон и маленькая тележка. Но от помощи я не отказываюсь. Важно знать, что в крайнем случае есть плечо, на которое можно опереться.

– Когда в апреле мы ходили по местам Достоевского, Муза выглядела очень неплохо, всем интересовалась, с моими испанцами очень живо общалась. И у меня сложилось впечатление, что с головой у нее в порядке. А потом я завертелась и как-то упустила ее из виду. Я даже в день рождения ее не навестила, потому что у меня Катя болела.

– Да, апрель, май – прямо просветление какое-то. Хотя не совсем все было в порядке. С ней всегда не все было в порядке. Она растратила жизнь, и расплата – старческое слабоумие. А вы жили настоящей жизнью, духовной, творческой, и при этом заботились о доме и детях. Может быть, в этом ответ на вопрос, как сохранить светлую голову?

– На этот вопрос вообще нет ответа. И о какой расплате ты говоришь? Главную роль здесь играет наследственность.

– А образ жизни?

– Вредных привычек у нее никогда не было.

– Вся ее жизнь – вредная привычка. Я всегда удивлялась, почему вы с ней дружите? Что вас связывает? У вас же нет ничего общего?