Выгладила одежду для Музы, сложила в дорожную сумку. Выйдя из дома, огляделась. Пришельца не было.

Шла в ненавистную больницу последний раз. Кто будет кормить бабу Тасю, следить, чтобы баба Маня не лежала в дерьме по горло, я не знаю. Постараюсь о них забыть, чтобы не рехнуться. Мне предстояло собрать Музу, какие-то бумаги подписать, а потом вызвать такси и – ку-ку! И вдруг я подумала: у них же транспорта больничного до черта, у подъезда стоят целыми днями. Неужели не могут отвезти домой старую безумную пациентку? Надо спросить у лечащей врачихи, а может, у Снегиря… Муза хоть и не блокадница (если бы уехала в эвакуацию чуть позже, нескольких дней ей не хватило!), но она ветеран труда.

За квартал до больницы тянется глухой бетонный забор. Я шла вдоль него одна, людей не было, как вдруг навстречу из-за угла завернула мелкой трусцой стая диких собак. Небольшая, всего пять особей, видала и побольше, но какая-то очень целенаправленная и нехорошая: бегут вперед, глаз не поднимают, в асфальт смотрят. Правильно было бы остановиться и замереть, а я, как на заклание, шла навстречу им. Они так и проследовали мимо, не поднимая глаз. И все разные. Обычно собираются похожие, даже одного цвета, может, родственники, а здесь и большие дворняги, и совсем маленькая кудлатка, а последняя с голой, облысевшей спиной. Я видела это боковым зрением, потому что тоже не поднимала глаз. Так и миновали друг друга.

Муза дремлет, вид свежий, даже подобие румянца на щеках. Кровать умершей старухи так и стоит с голой сеткой. Баба Шура говорит:

– У матери твоей воспаление легких.

– То есть как? С чего это вдруг?!

– Нельзя окно открывать, я предупреждала, – торжествующе заявляет баба Катя. Она сидит на кровати в моей вязаной кофте.

Помчалась искать врача. Это правда – воспаление легких! Что же будет? Муза не выйдет из этой проклятой больницы!

Снова капельницы. Снова лестничная площадка с заплеванной урной. Когда ж это кончится? Никогда. Влила в Музу две ложки супа, больше не получилось, плотно стиснула губы. Температура невысокая. Может, ошиблись, нет никакой пневмонии?

Я в отчаянии! Звонит мобильник. Это Валька. Приехала, слава Богу. Говорю, чтобы ждала меня вечером.

Как я боялась забрать Музу домой, как настраивала себя, и так настроила, что теперь пребывание здесь кажется концом света. Пока Муза спит, иду курить и обдумываю свою жизнь. А ведь сама судьба, задержав Музу в больнице, подсказывает мне, что делать. Разобрать архив!

Звоню Канунниковой, обещаю информировать о моих успехах в нашем общем деле. Она спрашивает, правда ли, что у бабушки был роман с Хармсом? О, Господи, разумеется, нет. Во-первых, она была замужем. Конечно, это ничего не значит для некоторых, но только не для бабушки. Это какая-то ошибка.

На самом деле никакая это не ошибка. Это фантазия Музы. И когда-то я даже пыталась эту фантазию проверить, искала подтверждения в дневниках, стихах и воспоминаниях, которые к тому времени стали издавать. Дважды проскочил инициал А., не расшифрованный в сносках, но вряд ли он имел отношение к бабушке. Ничего похожего не нашла не только о романе, но даже о знакомстве. Вообще ничего, кроме слов «шишел-вышел». Бабушка так говорила. Но вряд ли от Хармса она это переняла, думаю, это был для того времени расхожий оборотец, может, из детской считалки, или что-нибудь в этом роде. В своих поисках дошла до абсурда. На одной из ранних бабушкиных картин, которая находится в Германии и репродуцирована в книге «Русский авангард», среди кубистической чехарды, кусочков обоев, фигурок птиц и пачки «Казбека» затерялась оборванная надпись: «майский клоп оза…», которую можно было представить строчкой стиха. Перелопатила стихи Хармса, а заодно Введенского и Олейникова, чтобы обнаружить майского клопа. Не обнаружила. Клопы были, но бытовые. У Хармса – про одного чудака, он рассматривал свои ноги и нашел между пальцев засохшего клопа, которого носил в сапоге уже несколько дней. Экая гадость. Узнала, что Введенский курил «Казбек». Ну и что? Спасибо, Пушкина не надо подозревать в романе с моей добропорядочной бабушкой.

Зачем я производила утомительные поиски? Лестно было обнаружить подтверждение о романе бабушки со знаменитым модным поэтом? Или я хотела защитить женскую честь бабушки?

Баба Катя опять вопила, ей сделали укол, и она успокоилась, но взбаламутилась вся палата. Баба Маня плачет. Муза требует ехать домой, глаза лихорадочно блестят. Баба Шура говорит подозрительным голосом:

– А что это Таисья обирается? – Я не поняла, и она объяснила: – Руками прядет, смотри-ка, не собирается ли Анну Васильну проведать? – сказала и перекрестилась.

12

Из больницы выползла полуживая. Поскольку рассчитывала везти Музу домой на такси и были деньги, остановила машину и поехала к Вальке.

Она вернулась из Франции, привезла мне платок с Монмартра и календарь с видами Парижа. На столе, накрытом знакомой клетчатой скатертью, среди мисок с закуской бутылка французского вина и бокалы синего стекла с тонкими гравированными веточками, знакомые с детства. Валька зажигает свечи в подсвечнике, который я купила ей в комиссионке на двадцатилетие. При свечах мы любили сидеть в отрочестве и в юности, и потом тоже, а нынче я терпеть этого не могу. Без Вальки, а с ней словно в прошлое возвращаюсь. Зачем она свечи зажгла? В комнате светло, язычки пламени похожи на прозрачных трепещущих мотыльков.

– Что-то ты совсем скисла, – озабоченно говорит Валька, наливая в бокалы вино. – У меня будет свободное время, так что буду ходить к Музе, а ты архив разберешь. Давай выпьем за Музу, чтоб было ей хорошо.

– Ей всю жизнь было хорошо, – ворчу я. Вино ударило в голову, давно не пила.

– Это верно. Она жила с удовольствием. Она любила жить.

– Не считаясь с удовольствиями других.

– Тебе трудно видеть ее со стороны. Знаешь, что я у нее почерпнула? Не смотреть на жизнь как на тяжкую повинность.

– Да уж, она всегда жила по принципу: «Ты этого достойна», «Полюби себя», «Возьми от жизни все». Если ты это имеешь в виду.

– Ты знаешь, Любаша, что я имею в виду, – сказала Валька. – От Музы от первой я услышала – тогда еще никто об этом не говорил, – что мир такой, каким ты хочешь его видеть. Хочешь видеть мрак – пожалуйста, хочешь радость – возьми! В некотором роде она обогнала свое время.

Противореча Вальке, я получаю своеобразное мазохистское удовольствие, я заставляю ее не соглашаться со мной и спорить, доказывая, какая Муза замечательная. Мне нравится, что она говорит о светлой стороне медали, потому что у меня в голове – темная. Добрыми словами о Музе Валька помогает мне лучше и сострадательнее думать о ней.

– Давай выпьем за тебя, – говорит Валька. – Чтобы сил на все хватало. Я тебя еще замуж выдам, вот увидишь.

– Ага, только подыщи мне, пожалуйста, импотента, – развеселилась я после второго бокала.

– Сейчас это не проблема. Появилась какая-то партия асексуалов. Я по телевизору видела. Некоторые семьями живут и проповедуют пуританский образ жизни. Хочешь, найдем тебе асексуала и будешь жить с ним духовной жизнью.

– Крайностей не надо. Я этого не люблю.

– Значит, секс тебе не так уж отвратителен?

– Не знаю, – честно ответила я.

Поразительно, как они с тетей Лёлей чуть не одними словами расхваливают Музу и утешают меня. Муза любила жить! Жила со вкусом! Несмотря ни на что, жизнь прекрасна и готовит нам подарки!

– А что ты думаешь, – говорит Валька, – случаются вещи самые невероятные, о чем и мечтать не приходило в голову.

– Ну, например?

Она замолкла, а потом вдруг торжественно заявляет:

– За примерами далеко ходить не надо. Я беременна.

На меня словно ведро ледяной воды вылили. Что я почувствовала и в какой последовательности? Наверное так: сначала разочарование, ревность, потому что ребенок заполняет весь мир (мужчина – не заполняет) и мне там места не останется. Потом стыд – ну и дрянь же я. И вдруг удивительную радость. Ведь это будет не просто ребенок, то есть это будет не только Валькин ребенок, но и мой. Я смогу его любить.

Предполагаю, что вся гамма чувств отражалась на моей физиономии, потому что Валька смотрела на меня с большим интересом.

– Это невозможно, – блаженно прошептала я.

– Почему же? В любви ничего невозможного нет, как в песне поется.

– Надеюсь, что крестной матерью буду я?

– Ты же не веришь в бога!

Я пустилась в объяснения и разглагольствовала, во что верю и не верю и почему серьезно отношусь к миссии крестной матери, пока не заметила, что Валька булькает смехом. Решила, что надо мной смеется и от радости, от всего вместе. А она и говорит:

– Шутка! – Я не поняла, что она имеет в виду. А она: – Это розыгрыш! Да что ты, в самом деле?!

– Ты наврала? – Я не могла опомниться. – Дура ненормальная! Кретинка!

– Обиделась, что ли? Шуток не понимаешь?

– Ничего я не обиделась. Просто такими вещами не шутят.

Скучно мне стало, неинтересно, куда-то радость подевалась от Валькиного приезда. Хлобыстнула еще бокальчик французского вина, повязала на шею монмартровский платок и заторопилась домой.

События в больнице и приезд Вальки вырвали меня из непрерывного виртуального общения с Машкой, а по дороге домой услышала, как в садике ребенок крикнул: «Мама!», – и в ту же секунду, с оборвавшимся сердцем, стала искать глазами своего ребенка.

Я знаю, как навести порядок в комнате, в квартире, даже в больничной палате, а вот в голове не могу разгрести помойку. Клубок мыслей, как клубок червей, ворочается в мозгу. А еще я часто вижу на улице кого-то похожего на Машку, и мне кажется, что это она. Я пугаюсь, потому что каждый раз это оказывается какая-нибудь дурная девица, то пьяная, то одетая, как бомжиха. Однажды увидела девчонку с гривой бронзовых волос, отдаленно напоминающую Машку, и пошла за ней. Долго шла, не в силах остановиться.

Крик чужого ребенка превращает меня в трясущееся ничто. Правильно говорит Валька, я похожа на маринованную селедку. На несколько дней она заменит меня в больнице, а я буду разбирать архив. Нечего распускаться.

И вдруг я представила, что Муза исчезла насовсем, растворилась, но так, что известно: ничего ужасного с ней не произошло, просто, не мучая себя и меня, она нашла покой, отдыхает от своей беспутной жизни. Я бы поплакала и успокоилась, а скоро обрела бы светлую печаль. Со временем я забыла бы плохое и вспоминала бы только хорошее, ведь эти воспоминания, по сути дела, уже начались. Так я подумала и ужаснулась своим мыслям.

Однажды Валька сказала мне:

– Ты проси. В Библии сказано: проси и дано тебе будет. Не хочешь обращаться к Богу, проси у Вселенной, Неба, Космоса, Провидения, Ноосферы, то есть назови Это, как тебе нравится. Оно не останется безучастным. Вручи себя Этому. Оно придет на помощь.

Валька в бога не верит, но с молитвами к нему обращается. А еще она всякие эзотерические книжки почитывает и выуживает из них полезные советы. Конечно, она не доходит до такой степени мракобесия, как ее сослуживица, которая, между прочим, тоже точные науки преподает. Когда у той умер полугодовалый щенок дога, она заявила, что в прошлой реинкарнации он был человеком. Над Валькой я посмеиваюсь, но, когда мне плохо, со вниманием слушаю, как укрепить поле удачи, привлечь потоки положительных энергий, заказать себе все, что хочешь, а Бог (Небо, Провидение и т. д.) тебе это отвалит, только непонятно, с какой стати, разве что за красивые глаза.

И вот иду я домой и прошу: «Освободи меня от дурных мыслей, освободи, пожалуйста!» Прошу, не знаю у кого. Как-то глупо просить: «Дорогая Ноосфера, освободи меня, пожалуйста…» А безадресно просить тоже не годится. И все равно возвращаешься к единственному возможному: «Освободи меня, Господи, от дурных мыслей!» Веришь не веришь, а Это называется Богом.

13

Почему я не рассказала Вальке о визитах загадочных мужчин? Да потому, что не успела, были более важные разговоры, а потом она выступила со своим дурацким розыгрышем. В общем, я не просто не сообщила Вальке о визитерах, я, честно говоря, забыла о них.

Я поднялась по лестнице, уже и ключи достала, когда увидела на ступенях возле дверей своей квартиры человека. Конечно, я вздрогнула от неожиданности, но ничуть не испугалась. Он сидел на ступеньках, положив голову на колени, и спал, и мне пришлось потрясти его за плечо, чтобы очнулся.

– Вы пришли за шляпой?

– За Музой.

– Вы не там ищете, музы обитают в других местах, только не здесь. – У меня было какое-то необычное состояние, чуть ли не легкомысленное, и я улыбалась. Зато он казался подавленным, печальным, измученным. Открывая дверь, я неожиданно для себя предложила: – Может, напоить вас чаем?

Согласился с готовностью, стоял в дверях, пока не проводила в кухню. Велела включить чайник, а сама разувалась и умывалась.