— Предлагаю доказать всем, что ты — моя девушка, а не прикрытие от всех желающих заполучить меня в свои изящные коготки с французским маникюром, — усмехается Глеб.

Я улыбаюсь в ответ. Когда он так шутит, он совсем не похож на монстра: скорее — на простого обаятельного парня, не желающего быть пойманным в сети выгодного брака.

— Так что конкретно ты… — слова заканчиваются, когда он мягко накрывает уголок моих губ своими губами.

У меня замирает сердце… А потом что-то щемяще-нежное наполняет меня изнутри… почему он такой… милый?.. Почему не врывается в мой рот без спроса, а лишь невинно касается нежной кожи, а затем медленно проводит губами по моим чуть открытым от удивления губам?.. Где мой монструозный шеф, не желающий признавать моих прав? И откуда взялся этот деликатный мужчина, старающийся не спугнуть меня своим напором?..

И почему, в конце концов, я позволила ему себя поцеловать?!

Я что… жалею его?..

Чуть отстраняюсь, недоверчиво глядя в его лицо. Что это вообще сейчас со мной было?..

— Когда ты такая покладистая, я начинаю забывать, что у нас с тобой заключен контракт, — тихо произносит Глеб, всё ещё находясь в тревожной близости от меня.

Зачем он это сказал?!

Отворачиваю голову, пытаясь собрать мысли в кучу. Я не хочу слышать этих слов, они сбивают с толку. У нас с Глебом договор о найме. Никаких лишних чувств, никаких искренних признаний. Зачем он это делает?!.

— Ты смутилась? — Бондарёв вновь чуть наклоняется ко мне, чтобы заглянуть в глаза, но я уже пришла в себя и продолжать это шоу не намерена.

— Твоя девушка имеет право смущаться от поцелуев на публике, — спокойно говорю ему я, поправляя волосы, — да и вообще — любая другая нормальная девушка смутилась бы не меньше.

— Это был самый невинный поцелуй в моей жизни, — спокойно усмехается Глеб, — А чувствую себя так, словно совратил юную деву и швырнул её в пучины порока.

Ну, про «пучины порока» — это он недалеко от истины ушел. Пусть Бесов и не предлагал мне стать его девушкой (пока), но у нас с ним уже начинают зарождаться отношения, а этот поцелуй с Бондарёвым… хоть его и поцелуем-то назвать нельзя — так, прикосновение губ, не более… в общем, он делал меня какой-то развратной женщиной в моих же глазах!

Стало неприятно. От самой себя.

— Глеб, больше не целуй меня, — произношу тихо, — я не думаю, что это единственный способ доказать всем правдивость наших отношений.

— А если единственный? — ровно уточняет шеф, не глядя на меня.

— Тогда лучше пусть меня побьют в туалете, — честно говорю ему.

Не хочу даже думать, что Бесов где-то там помогает какой-то своей знакомой отбиваться от поклонников, целуя её в губы и зажимая в каком-нибудь темном углу… Чёрт! Закрыла глаза, стараясь успокоить свой мозг. Мозг успокаиваться не хотел. Совесть вторила мозгу и жрала меня изнутри.

— Вы официально встречаетесь? — голос Глеба прозвучал настолько холодно, что это меня отрезвило.

Посмотрела по сторонам, поймала на себе штук двадцать ненавидящих взглядов, мысленно скинула с себя «полотно» проклятий, визуализировав свет внутри себя, и посмотрела на Бондарёва.

— Нет, мы не встречаемся. Но будем. И я не хочу обижать его подобными поступками. Я подписала с тобой контракт, но не обещала ни поцелуев, ни какого другого интима. Взрослые люди не доказывают свои отношения лобзанием на публике. Достаточно лишь их слова. Я тебе об этом уже говорила.

— Тебе это настолько неприятно? — процедил Глеб, не глядя на меня.

— Я не говорила, что мне это неприятно. Но это нехорошо по отношению к моему мужчине, — прикрыв глаза, пояснила я.

— Он ещё не твой мужчина, — по слогам проговорил Глеб, — А то, что он отметил тебя, как животное, не делает из него мужчину, в принципе.

Я вспомнила, как до укуса Бесова едва не лишила его губы… нет, там всё было честно.

Хотя… метить меня было действительно… не обязательно.

— Я не верю, — звонкий голос заставил нас обоих оторваться друг от друга и посмотреть на… Татьяну.

Девушка была в невероятно красивом персиковом платье в пол, с пышными, уложенными большими объемными локонами, волосами, и с нежным, почти незаметным макияжем, делавшем её моложе своего возраста. Теперь ей нельзя было дать и двадцати лет…

— Здравствуй, Таня, — ровно произносит Глеб.

— Я не верю в это, Глеб, — повторяет Татьяна, а затем переводит взгляд на меня, — Ты же говорила, что работаешь у него личной помощницей.

— Я и ра… — начинаю я, как Глеб меня перебивает:

— Она работает на меня, и недавно мы начали встречаться.

Татьяна вновь переводит взгляд на Глеба.

— Зачем ты это делаешь?

Мне плохо. Мне реально физически плохо. Она его любит. Искренне. А я стою и притворяюсь, что он занят мной.

В какое болото я сама себя затянула?!

— Что делаю, Таня? — рука Бондарёва на моей талии каменеет.

— Идешь против него.

Поднимаю удивленный взгляд на это воздушное создание.

Против кого идёт Глеб?..

— Потому что это моя жизнь, — медленно произносит Бондарёв, глядя ей прямо в глаза.

— Это глупо… — прошептала Татьяна, затем вновь посмотрела на меня, странно так посмотрела, но не по злому, чуть покачала головой и ушла к остальным гостям.

Где-то на середине зала к ней присоединилась Анжелика, что в этот раз была одета менее вызывающе — я бы даже сказала, почти прилично, если бы не черные стрелки на колготках, предлагающие пофантазировать, как девушка будет выглядеть без этого тёмно-синего платья… Тёмно-синего?..

— Он придёт? — достаточно громко спросила блондинка у своей подруги.

— Я не знаю. Сказал, что возможно зайдёт на закрытую вечеринку. Для своих, — как-то неопределённо пожав плечами, отвечает ей Татьяна.

Это они про кого? Глеб ничего такого не говорил…

Перевожу взгляд на Бондарёва, но тот весь погружен в какие-то недобрые мысли: его лицо напряжено, брови сведены к переносице, челюсти плотно сомкнуты…

Что происходит?..

Торжественная музыка прерывает мои размышления и заставляет посмотреть на небольшую, но уютную сцену — там появляется ведущий и начинает профессионально развлекать публику перед приходом виновника торжества. Чувствую себя под прицелом автоматов: нравится не нравится, а приходится изображать веселье, как и всем остальным. Иначе возникнут вопросы. Хотя от этого царства лжи и порока появилась реальная горечь во рту.

Всё искусственное, всё ненастоящее: фальшивые улыбки, фальшивые комплименты, фальшивая дружба. Даже я здесь — фальшивая. Потому что стою и притворяюсь вместе со всеми. Потому что не являюсь той, за кого себя выдаю. На фоне всей этой лжи выделяется лишь искренняя Татьяна, и я начинаю презирать себя за то, что согласилась участвовать во всей этой клоунаде, тем самым лишив эту славную девушку возможности честно поговорить с Глебом наедине…

После тридцати минут «развлечений» мои мышцы лица уже сводит от боли. Но, наконец, ведущий предлагает нам занять свои места и поднять бокалы. Самуил Викторович появляется под невероятно пафосную музыку, делает знак диджею, чтоб прекратил этот стёб, улыбается своим гостям под оглушительные аплодисменты, берёт микрофон у ведущего, растерянного оттого, что мероприятие вдруг пошло не по сценарию, говорит пару забавных фраз о том, «как здорово, что все мы здесь…», отдаёт микрофон поседевшему шоумену и уже без усилителя звука предлагает всем сесть и начать есть. Все рады. Шоумен утирает пот со лба, растягивая на губах фальшивую улыбку. Самуил Викторович цепко смотрит на своего сына. Бондарёв младший поднимает бокал в его честь и осушает его целиком. Я резко вспоминаю о последствиях употребления им алкоголя и второй бокал прикрываю сверху своей ладонью. Глеб смотрит на меня с неожиданно вспыхнувшей злостью, но этот взгляд ничто, по сравнению со взглядом Бондарёва старшего… Высокий, интересной внешности, мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, с явным присутствием в родословной еврейских кровей, в баснословно дорогом костюме темно серого цвета буквально прожигает во мне дыру своим взглядом.

В тот раз, пару месяцев назад, он не показался мне таким суровым… Наверное, потому что в тот единственный раз я не переходила ему дорогу, будучи рядовой секретаршей заместителя руководителя и т. д. и т. п. — а не девушкой его сына, на которого у папаши были явно другие планы.

Весь следующий час прошёл, как в тумане, потому что веселиться со всеми, смеясь над действительно смешными шутками ведущего, — явно струхнувшего перед хозяином вечера и решившего, что пора доказывать, за что он здесь деньги получает, — я просто не могла. Я даже есть толком не могла. Боялась подавиться. Потому что Самуил Викторович общался с друзьями, поглощал вкуснейшие блюда какого-то известного европейского шеф повара, выпивал, решал какие-то деловые моменты — но при этом ни на секунду не отрывал от нас с Глебом пристального цепкого взгляда. Глеб больше не пытался напасть на спиртное, и слава Богу. Насколько я поняла, это скорее был эмоциональный порыв, чем реальное желание напиться… В любом случае, с него хватит и бокала шампанского, так что я продолжала следить, чтобы доза не увеличивалась. А когда виновник торжества на пару с каким-то смутно знакомым мужчиной (кажется, он тоже был в делегации «проверяющих» в ту эпическую встречу пару месяцев назад) пошёл в нашу сторону, мне стало совсем жутко…

— Ты так их и не проверил, — Самуил Викторович остановился от нас с Глебом буквально в паре шагов, но не посчитал нужным прервать незаконченный разговор со вторым мужчиной.

— Отправил запросы. Но акции были куплены на торгах, так что подозревать что-то пока рано, — ответил ему обладатель залысин на лбу и очень внимательных глубоко посаженных глаз.

— Разберись, — коротко скомандовал Самуил Викторович, — я чувствую, что здесь что-то не так.

Мужчина с залысинами кивнул и, не удостоив нас и взглядом, отошёл куда-то вглубь зала.

— Глеб, — голос Самуила Викторовича мгновенно изменился, из спокойного делового превратившись в холодный и надменный. Я бы даже сказала — капельку разочарованный, но, может, это рисует мне моя разыгравшаяся фантазия… — Ты меня разочаровываешь, — а, нет, не рисует! Так и есть!

— Что конкретно тебя разочаровывает, отец? — голос Глеба тоже мгновенно меняется, становясь настолько ледяным, что резко не по себе становится не только мне, но и всем окружающим: гости быстро разошлись в разные стороны, делая вид, что увлечены каким-то своим разговором… или просто — позорно сбежали, ничего из себя не изображая, — Моя компания развивается, приносит доход; я не бросил учебу и завершил её дистанционно; все твои затраты на меня окупились.

— Ты знаешь, что я имею ввиду, — спокойным и четким голосом произносит Самуил Викторович, затем смотрит на меня, — и знаешь мою волю, касательно твоих отношений с представительницами противоположного пола. Хватит, Глеб. Ты славно погулял. Я спустил тебе это. Пора браться за ум.

— Точнее, за брачный договор с Хейфецами? — язвительно отозвался Глеб, — Этого не будет, отец. Я тебе уже говорил.

— Не настраивай меня против себя, Глеб. Ты мой единственный наследник. И для тебя я желаю самого лучшего, а не потасканной предыдущим начальником секретарши, которую ты приодел в дорогое платье, пытаясь разозлить меня. Это глупые эмоции, сын. Пора тебе уже от них избавиться.

— Не смей оскорблять Милу, отец, — предупреждение в голосе Глеба напугало даже меня, — Ты можешь делать со своей жизнью всё, что угодно. Можешь пытаться управлять мной. Но унижать словом женщину… таким наша семья никогда не грешила. И ты — не позорь себя.

Ой, мамочки… На Бондарёва старшего страшно смотреть. На Бондарёва младшего смотреть просто опасно… Даже моя врожденная неудачливость не могла сделать мне такой подставы! Я оказалась в самом эпицентре древней, как мир, борьбы отцов с сыновьями за право решать свою судьбу!

— Следи за языком, сын, — холодно произносит Бондарёв старший, — Ты не такой самостоятельный, каким себя считаешь.

На лице Глеба появляется очень нехорошая улыбка.

— Ты мне угрожаешь?

— Напоминаю, — отрезает Бондарёв старший, — Это, — он переводит взгляд на меня, — временно. А ты — мой сын. На всю жизнь. И ничто этого не изменит. Либо ты придёшь к этой мысли сам, либо я тебя подтолкну.

— Кажется, ты говорил, что желаешь для меня самого лучшего, — усмехнулся Глеб (улыбка которого была отнюдь на веселой).

— Татьяна — это лучшее, что может произойти в твоей жизни, — четко произносит Самуил Викторович.

— Она — не главная наследница их семьи, — на этот раз исказив губы в презрительной усмешке, замечает Глеб, — Можно найти и побогаче.