Виктория Холт - Неуемный волокита

Генрих неспешно, дружелюбно улыбнулся.

— Терпение, добрый Агриппа. Потерпи еще немного.

Что этот Наваррский за король? — удивлялись все при дворе.

Генрих продолжал вести беззаботный образ жизни, но все полагали, что рано или поздно он последует примеру младшего брата Марго. Может ли король быть так безразличен к своему будущему, как Наваррский? Что с его королевством? Неужели он надеется удержать то немногое, что имеет, если не приложит к этому усилий? Он наверняка строит какие-то планы. Не слишком ли наиграна его беззаботность?

Генрих понимал, что бежать ему будет сложнее, чем Франциску. Он не сможет оставить карету возле дома любовницы и выйти к приготовленным лошадям через заднюю дверь.

Чтобы иметь возможность привести свой план в действие, ему надо было как-то успокоить подозрительность окружающих.

Екатерина Медичи собиралась вместе с королем на молитву в Сен-Шапель, когда им доложили, что Наваррский бежал. Лицо Генриха III исказилось от гнева, но королева-мать лишь рассмеялась.

— Далеко ему не уйти, — сказала она. — Мы отправим гвардейцев по всем дорогам, ведущим на юг; будь уверен, его скоро вернут обратно.

Отдав распоряжения, она вернулась к сыну и продолжила разговор о Наваррском:

— Никуда он не убежит. Слишком уж беззаботен и не пускается на хитрости, как твой брат. Вздумал ускакать среди дня, когда его отсутствие тут же заметят!

— Пока Наваррский при нас, его можно не опасаться, — сказал король, ему вспомнился смелый отказ Генриха от убийства.

— Нельзя показывать, что нас взволновало его исчезновение, — сказала Екатерина. — Едем в Сен-Шапель, как собирались.

По пути в церковь сын и мать узнали от сопровождающих, что во дворце судачат о бегстве Наваррского и размышляют, чем явится оно для дела гугенотов, поскольку его обращение в католичество никто не воспринимал всерьез.

— Сам он, — сказала Екатерина, — как вождь наших врагов нам не страшен. Но нельзя, чтобы из него сделали символ. Гугеноты не забыли, что он сын своей матери — хоть и очень не похож на нее.

Выходя из Сен-Шапель, король с королевой-матерью увидели всадника. Он был один, и они не сразу узнали в нем Генриха Наваррского. Со смехом, озорно блестя глазами, он поклонился.

— Я слышал, вы разыскиваете одного человека, — произнес Генрих во всеуслышание, — поэтому возвращаю его вам.

К дворцу он ехал между Екатериной и королем, весело болтая, словно был очень рад их обществу; и они не могли скрыть облегчения.

— Не понимаю, почему вы с такой готовностью поверили в мой отъезд, — сказал он.

— Ходили слухи, будто ты уехал к Франциску, — пробормотал король.

— Ха, — засмеялся Генрих, — при желании это было б нетрудно.

— Мы быстро бы вернули тебя.

— А тут я вернулся сам… да, в сущности, никуда и не уезжал. С какой стати? При вашем дворе мне многое доставляет удовольствие.

Король с матерью-королевой уверились, что у него нет намерения покинуть двор и начать войну. Политические интриги не для него. Он предпочитает будуарные.

В глубине души Генрих был очень рад. Он произвел нужное впечатление. Бегство было немыслимо; теперь напряженность ослабнет, и можно будет подумать о побеге всерьез. А пока они по-прежнему должны считать его беззаботным волокитой.

В апартаментах, прилегающих к покоям короля Наваррского, собралось несколько человек, по правую руку от Генриха сидел верный Агриппа д'Обинье. Они обсуждали, как через несколько дней им вырваться из Парижа и отправиться на юг.

Генрих в общих чертах обрисовал простой план. Он скажет, что едет в Санли на охоту, а чтобы полностью усыпить подозрение, пригласит с собой герцога де Гиза. В Санли они улизнут от него и будут скакать всю ночь. Вот и все. Никто его не заподозрит.

— На то есть две причины, — сказал с усмешкой Генрих. — Во-первых, я приглашу с собой Гиза, а разве гугенот, собираясь бежать, предложит их злейшему врагу составить ему компанию? Во-вторых, я попросил должность верховного наместника королевства, и королева-мать намекнула, что они с королем намерены пожаловать ее мне. Чего ради мне бежать от должности, которой домогается столько людей? Все небось насмехаются над моей глупостью — неужели я и вправду надеюсь стать наместником? Да, есть и еще одна причина. Они считают меня слишком ленивым для бегства.

— И будут весьма удивлены, — сказал д'Обинье.

— Да, мой добрый старый друг, будут.

Он улыбнулся собравшимся и обратился к одному из них:

— Фервак, ты уверен, что никто не знает о нашем собрании в твоих комнатах?

— Полностью, сир. Никому не придет в голову, что я могу принять участие в таком заговоре.

— Добрый друг, когда мы покинем тебя, ты станешь сообщать нам, что делается при дворе.

— Можете положиться на меня, — пообещал Фервак.

— Со временем ты присоединишься к нам. — Генрих улыбнулся. — Друзья, вряд ли наш план сорвется, однако не будем слишком самонадеянны.

Король Наваррский поехал в Санли, его отъезду никто не противился. Путь охотничьей компании лежал мимо сен-жерменской ярмарки, и Генрих предложил походить по ней.

Отправился он вместе с Гизом; они шли сквозь толпу рука об руку — двое самых пылких мужчин во Франции. Острые глаза Наваррского выискивали самых миловидных девушек, он останавливался, болтал с ними, назначал свидания на тот день, когда будет возвращаться обратно. Гиз поглядывал на него с легким высокомерием. Грубые манеры, думал он, даже для незначительного короля. Герцог презирал этого человека, с удовольствием растрачивающего жизнь при французском дворе. Он недостоин быть королем даже маленького королевства; и скорее всего в один прекрасный день лишится своей Наварры. Потом они продолжали путь в Санли. Наваррский был словоохотлив, обсуждал прелести ярмарочных девиц, говорил, что король с королевой-матерью собираются дать ему должность верховного наместника королевства, и он ждет назначения через несколько дней.

«Глупец, — думал Гиз. — И бедняжка Марго замужем за таким человеком. Насколько лучше ей было бы со мной. Я отнял бы у него королевство, если они хотели в мужья для нее обладателя наваррской короны».

Когда приехали в Санли, Гиз сказал, что не хочет охотиться. Генрих тут же выразил сожаление и принялся его уговаривать. Чем больше он старался, тем увереннее Гиз считал, что присматривать за этим человеком нет нужды, он наверняка не попытается бежать, как Франциск. Более того, королева-мать отправила с ним двух шпиков, Сен-Мартена и Эспалена. Он назначил свидание девице с ярмарки, надеется на должность верховного наместника, которую может получить, лишь будучи добрым верным вассалом короля и королевы-матери.

Когда Гиз покинул охотничью компанию, Генрих засмеялся от радости. Все произошло так, как он и надеялся.

Фервак в Париже не находил себе места от беспокойства.

Пока никто не подозревает, что Наваррский собирается бежать, но через несколько дней поймут, что он сбежал. Начнутся расспросы. Вдруг кто-то видел, как они выходили из его апартаментов? Что тогда?

Темная сырая камера! Допрос! Отвратительный хруст костей при пытке «испанским сапогом»! Потом уже никогда не сможешь ходить. И скорее всего сдохнешь в каком-нибудь каменном мешке.

Наваррскому не удастся бежать. Он слишком бездумен.

Фервак побегал по комнате. Остановился у двери. Время еще есть. Наваррский уже должен приехать в Санли, но бежать, наверно, еще не пытался.

И Фервак пустился со всех ног к покоям королевы-матери.

Обинье не входил в охотничью компанию, он собирался покинуть Париж вскоре после своего короля. Он готовился к отъезду, когда к нему примчался друг, тайный гугенот по фамилии Роклор.

— Я только что видел, как Фервак торопливо шел к покоям Екатерины.

— Фервак? А почему бы ему…

— Агриппа, друг, послушай. Чего ради Ферваку нестись к королевским покоям? Разве такие, как он, мчатся просто так к их величествам? Притом с таким выражением на лице.

— Каким?

— Страха.

— Бежим отсюда! — выкрикнул Обинье. — Немедленно… сейчас же!

Обинье и Роклор нагнали Генриха неподалеку от Санли. Завидев их, он сразу догадался, что его предали.

Однако приветствовал друзей он беззаботно, потому что рядом находились Сен-Мартен и Эспален, шпики королевы-матери, получившие приказ караулить его.

Они были твердо настроены исполнять свою обязанность; и Наваррский обдумывал, как от них избавиться, когда появились его друзья.

— Очень рад видеть вас, — обратился он к Обинье и Роклору. — Вы очень вовремя. До Санли уже рукой подать. На ночлег я хочу расположиться в городке, вечером там выступают странствующие актеры. Посмотрю представление, повеселюсь с добрыми горожанами; а завтра… едем на охоту.

Обинье не терпелось поговорить с Генрихом наедине, и он сходил с ума от беспокойства. Раз Фервак предал их, на все дороги, ведущие из Санли, вышлют гвардейцев, и эта попытка бегства потерпит неудачу. А когда представится возможность следующей, если станет известно, что замышлялась эта?

Улучив минуту, Обинье шепотом рассказал о случившемся.

— Через несколько часов дороги перекроют. Что будем делать?

— Уедем раньше, — ответил Генрих.

— Как избавиться от этих двух шпиков?

— Я обдумываю план.

— Есть только один способ. Внезапно наброситься на них и убить.

— Подожди, — сказал Генрих. — Я не хочу убивать тех, кто не сделал нам зла.

— Если намерены бежать…

— Дай мне подумать еще немного.

Они въехали в Санли. Наваррский искал приют на ночь очень старательно; у хозяйки гостиницы, на которой он остановил выбор, была красавица дочь, не скрывавшая восхищения Генрихом; он тоже не сводил с нее глаз. Обинье раздраженно подумал: «Кажется, он решил с ней переспать и забыл, для чего мы здесь!»

Генрих настоял, чтобы Сен-Мартен и Эспален выпили с ним.

— Король с королевой-матерью думают, что я замышляю побег, — сказал он, легонько икнув. — Неужели, друзья, вы полагаете, что я удеру… когда такая красавица, как дочь хозяйки, готова на все?

Нет, заверили они, им это и в голову не приходит.

В Генрихе Наваррском было нечто располагающее. Ни важности, ни королевских манер. Просто добрый малый, большой охотник до женщин. Политические интриги его никогда не занимали.

Эспален и Сен-Мартен отдали должное хорошему вину и пьяно таращились на своего поднадзорного. Он сказал им, что жалеет короля и королеву-мать. Они понапрасну мучаются и беспокоятся. И велел шпикам вернуться в Париж, сообщить, что бояться нечего.

— Расскажете, как проводит время король Наваррский, а завтра вернетесь ко мне. Думаю, охота начнется позже, чем намечалось.

Оба шпика были очарованы им. Он проводил их до конюшни, посмотрел, как они садятся в седла. Велел ехать в Париж, засвидетельствовать его почтение королю и королеве-матери, успокоить их страхи… сказать, что все хорошо, потому что Наваррский проводит ночь в теплой постели новой любовницы и сомневается, что одной ночи с ней ему хватит.

К его изумлению, шпики уехали.

— Готово, — оповестил он своих людей. — Едем немедленно.

Они ехали молча всю ночь; не останавливались даже поговорить, пока не пересекли Луару.

Тогда Генрих остановил коня.

— Слава Богу, — сказал он, — за мое избавление. В Париже отравили мою мать. Убили адмирала и моих верных слуг; со мной тоже собирались обойтись не лучше. Я не вернусь туда, если не буду вынужден. — И криво улыбнулся. — Сожалею лишь о том, что оставил в Париже жену и мессу. — Губы его насмешливо изогнулись. — Без мессы постараюсь как-нибудь обойтись. А без жены нет. С ней я намерен еще повидаться.

И оглядел небольшую группу друзей.

— Побег удался. Но радоваться будем потом. А теперь — в Беарн.

Побег Наваррского сразу же воодушевил гугенотов.

Он оказался не бездумным мальчишкой, а человеком действия. Перехитрить Генриха де Гиза, королеву-мать и короля; они хотели удержать его в Париже и при всей своей власти не смогли. Заметил — правда, в своей излюбленной шутливой манере, — что вполне может обходиться без мессы. В устах Наваррского это равносильно отречению от католичества, которое его вынудили принять, — и возвращению в лоно гугенотской церкви.

Потом он еще добавил, что рад избавлению от французского двора, где враги в любое время могут перерезать тебе горло.

— Я только дожидаюсь, — заметил он, — удобного случая, чтобы дать небольшой бой, поскольку они хотят убить меня, и почувствую облегчение, если опережу их.