Жизнь у Жанны сложилась безотрадно; но она и не ждала счастья. Фанатично верующая наваррская королева считала, что стремиться к земным радостям грешно. Надо быть сильной, способной мужественно выносить уготованные страдания. Такой Жанна была не всегда. В молодости, пожалуй, она слегка походила на сына, хотя никогда не развратничала. Легкие любовные связи не для нее; потому она и страдала так мучительно, когда Антуан изменял ей.

Иногда в ночной тишине она тосковала по нему.

Поначалу он ее любил; Жанна в этом не сомневалась. А как она любила его! Те, кто был на их свадьбе, говорили, что редко видели такую счастливую невесту. Какой юной и глупой была она тогда! Могла б наслаждаться идеальным браком, если б обстоятельства не помешали этому. Хоть она и дочь короля, он, Бурбон, герцог Вандомский, не мог целиком посвятить ей жизнь: они часто расставались и много переписывались; письма, которые она хранила до сих пор, свидетельства его преданности. Некоторые фразы она помнила наизусть: «Теперь я прекрасно понимаю, что не могу жить без тебя, как тело не может жить без души…» Он был искренним, когда писал эти слова.

Однако Антуан был безвольным, а королева-мать, Екатерина Медичи, боялась сильной Жанны, хотела сокрушить ее волю и сердце, разлучив с мужем. Сколько еще людей страдало и страдает из-за интриг этой злобной женщины! Ее коварные планы часто оставались неразгаданными, но Жанна знала, что это она поручила женщине из своего «летучего эскадрона» соблазнить Антуана, чтобы он забыл жену, став игрушкой в руках королевы-матери. Мадемуазель де ла Лимодьер, прозванная Прелестной Пряхой, была повинна в падении Антуана и крушении их счастливого брака.

Это было давно, но стоящий перед Жанной сын, становящийся в пятнадцать лет отцом, остро напомнил ей о минувшем. Как Антуан любил мальчика, называл его Голубчиком и Маленьким Другом! Как гордился сыном, таким здоровым и сильным по сравнению с детьми Екатерины Медичи, исключая принцессу Маргариту. Но в то же время, пока писал ей о своей любви и преданности, о восхищении Голубчиком и их дочуркой Екатериной, жил с женщиной, которую королева-мать выбрала для него из своей шайки шлюх, в чьи обязанности входило соблазнять влиятельных мужчин, чтобы вертеть ими по повелению Екатерины Медичи.

Как мог быть Антуан так слеп! Как мог так глупо играть на руку королеве-матери!

Но Антуан мертв, и скончался он на руках Прелестной Пряхи. Жанна радовалась, что в конце он вновь обратился к реформатской вере. Теперь она понимала, каким он был: нестойким, чувственным, ненадежным, но для нее неизменно самым очаровательным мужчиной на свете.

Смерть Антуана сокрушила б ей сердце, не будь оно уже разбито его неверностью и тем, что ей было не до траура: она оказалась одинокой во враждебном мире с маленькими сыном и дочерью, нуждавшимися в защите.

Жанна, сощурясь, посмотрела на сына и подумала, что сказал бы его дед, если бы присутствовал при этом разговоре. Нетрудно догадаться. Запрокинув голову, он бы смеялся. Потом принялся бы рассказывать о своих приключениях в мальчишеском возрасте, и скорее всего у обоих они оказались бы схожими. Генрих воспитан так, как хотелось бы ее отцу, он грубый, здоровый, истинный беарнец. Ей стало жаль, что отец умер, не увидев Генриха выросшим.

Мальчик пошел в деда, не нужно быть слишком строгой к нему.

Жанна сложила руки на коленях.

— Я позабочусь, — сказала она, — чтобы эта девица получила кое-что в утешение, когда ей придет время рожать.

Генрих улыбнулся. Все хорошо, как он и предвидел. Он вернется к Флеретте и будет с ней предаваться любви; а с рождением ребенка станет гордым отцом.

— А тебе, мой сын, — продолжала королева, — раз становишься отцом, пора становиться и солдатом.

Генрих опешил. Мать твердо продолжала:

— Поэтому готовься к немедленному отъезду в Ла-Рошель.

Принц не произнес ни слова, но сердце его забилось чаще. Ла-Рошель, оплот гугенотов…

— Явишься к адмиралу де Колиньи, он ждет тебя.

По плотно сжатым губам матери Генрих понял, что решение, принятое ею, тщательно продумано.

Жанна сочла, что сын ее уже не мальчик. Через несколько месяцев он станет не только отцом. В Ла-Рошели Генрих будет признан одним из выдающихся вождей гугенотов. Время детских игр позади.


В огражденном стеной садике Генрих сказал Флеретте, что сердце его обливается кровью при мысли о разлуке с ней. Так велела его мать, королева. Но пусть Флеретта не беспокоится, никто не забудет, что ребенок, которого она носит, хоть и внебрачный, но королевской крови.

Глаза Флеретты наполнились слезами, а Генрих обратил свои к Ла-Рошели.

Мать снова вызвала его для серьезного разговора.

— Мой сын, — сказала она, — тебе надо сознавать всю важность стоящей перед тобой задачи. По праву рождения ты вождь гугенотов. Помни об этом.

— Непременно, мадам.

— В Ла-Рошели ты научишься быть вождем…

Но Генрих уже не слушал ее. Воображению его рисовалась Флеретта, лежащая в садике с другим любовником, — или же в лесу, под кустами. Он, конечно же, не станет требовать от нее верности, как и она от него; хоть они и поклялись ждать друг друга, инстинкт, сделавший их прирожденными любовниками еще до того, как они овладели этим искусством, подсказывал, что оба не смогут погасить жар в крови и дожидаться, пока судьба сведет их вновь.

— Учась, ты должен во всем повиноваться адмиралу Гаспару де Колиньи, — говорила мать. — Он великий человек и, что еще более важно, добродетельный…

Возможно, в Ла-Рошели женщины не столь податливы, как в По и Нераке. Колиньи? Не пуританин ли он? Не станет ли пытаться установить определенные правила поведения?

— Колиньи? — громко произнес он.

— Адмирал де Колиньи. Величайший человек Франции.

Генрих подумал, что жизнь в Ла-Рошели ему не особенно понравится.

— С тобой поедет твой двоюродный брат, Генрих де Конде. Вы почти ровесники, повинуйтесь адмиралу и постарайтесь стать такими, как он — честными, богобоязненными, набожными… целомудренными…

Нет, право же, в Ла-Рошели ему придется несладко. Он будет тосковать по Флеретте.


Кавалькада приближалась к городу Ла-Рошель. Во главе ехала королева Наваррская, рядом с ней, по обе стороны, два Генриха: один — ее сын, принц Беарнский, другой — его двоюродный брат принц де Конде.

Жанна с нежностью поглядывала на юные лица, еще не отмеченные жизненным опытом. Однако ее сын уже зачал ребенка. «Господи, — мысленно взмолилась она, — не дай ему впасть в ту же ошибку, что и его отец. Пусть не доставит он своей жене тех страданий, которые причинил мне Антуан».

Но, возможно, всем женам принцев суждены муки ревности. Жанна бросила взгляд на племянника — он был старше ее сына на несколько месяцев — и подумала о его отце. Когда Антуан волочился за Прелестной Пряхой, Луи де Конде увлекся Изабеллой де Лимель. Жена его страдала так же, как Жанна. Изабелла вместе с Прелестной Пряхой состояла в «летучем эскадроне» Екатерины Медичи, и ей было велено соблазнить Конде, как Пряхе — отвратить Антуана от долга мужа и гугенота.

И оба, зная, откуда взялись их искусительницы, все же не смогли устоять перед ними.

Ни к чему ворошить прошлое. Антуан мертв, но он оставил ей сына и дочь, к тому же у нее есть дело, за которое нужно сражаться.

Конде, хотя и изменял жене, был великим вождем. Он тоже мертв, но важны не его прежние грехи, а та скорбь и отчаяние защитников Ла-Рошели, когда он пал от пули врага.

Поэтому она и едет в этот город; надо показать, что место полководца отца займет другой принц Конде — его сын.

Более того, она предложит им еще одного вождя — своего сына, принца Беарнского. «Боже, дай ему сил», — мысленно взмолилась Жанна.

Вот он, уже похожий на взрослого мужчину, с густыми черными волосами над высоким любом, с заостренным, как у сатира, подбородком, румяным лицом и блестящими, говорящими о жизненной силе глазами.

Она гордится своим сыном, хотя и вынуждена осуждать его поведение с дочерью садовника; таким проявлением возмужалости дед остался бы доволен.

Он уже не мальчик, он мужчина; а мужчин нужно принимать с их достоинствами и недостатками, поскольку они очень нужны в Ла-Рошели.


Гаспар де Колиньи радостно встретил королеву и принцев.

В них ощущалась крайняя необходимость. Адмирал был замечательным вождем, строгим и честным; люди шли за ним в огонь и воду; он служил делу гугенотов не ради славы или власти, а потому, что считал его правым, являл собой образец подражания и для юношей, и для стариков. Говорили, что даже безумный Карл IX, король Франции, восхищается им, и, находись адмирал при короле, он склонил бы его к делу гугенотов.

Французы благоговели перед адмиралом, чтили его, как никого на свете, однако принца Конде они беззаветно любили. Это был смельчак, неистовый в битве, неизменно веселый и беспечный; мужчина в полном смысле слова, его недостатки служили только украшением в глазах других мужчин. В Конде не было ничего величественного; он любил веселье и женщин; бодрость и открытое сердце снискали ему среди солдат такую привязанность, какой не могли внушить все добродетели Колиньи. «Он, — говорили солдаты, — один из нас, хоть в жилах его и течет королевская кровь».

Конде казался бессмертным. Он сражался во многих битвах, но все же недавно погиб в бою под Жарнаком.

Колиньи хотелось обсудить положение дел наедине с Жанной. Она отослала принцев и попросила его говорить откровенно.

Уговаривать адмирала не пришлось; он был прямым человеком и сразу же приступил к сути.

— Вашему высочеству известно, как относились солдаты к Конде. Он казался им неуязвимым в бою. Но Конде погиб. Армия потерпела поражение. Мы должны воодушевить людей.

— Елизавета Английская обещала нам помощь, — сказала Жанна.

Колиньи покачал головой.

— Английская королева хитра. На языке у нее мед, но она хочет, чтобы Францию раздирала гражданская война, чтобы мы, не одерживая победы, воевали.

— Ей хочется видеть Францию гугенотской.

— Ваше высочество судит о других по себе. Нет, Елизавета протестантка, потому что ей это выгодно. На свете немало подобных людей, и хорошо, что мы это понимаем.

Лицо Жанны посуровело. Она подумала об Антуане, перешедшем в католическую веру, когда это стало удобнее. Да, таких на свете немало.

— Мадам, — сказал Колиньи, — прежде всего надо вновь пробудить боевой дух наших сникших воинов. Это ваша задача; думаю, вы и юноши справитесь с ней. Представьте принцев солдатам. Обратитесь к ним. Пусть знают, что, хоть Конде и погиб, война не окончена.

Жанна кивнула.

— Надо втолковать им, что борьба за наше дело должна продолжаться, кто бы ни пал на пути к победе.

— Постараюсь добиться, чтобы они это поняли.

Глаза Жанны сверкали. Перед ней появилась ясная цель. Она была счастлива. В такие минуты забывалась боль, причиненная предательством Антуана.


Юноши приглядывались друг к другу. Отцы их были братьями. Генриху Наваррскому предстояло со временем стать хоть и королем, но крохотного государства, и Генрих Конде не выказывал к кузену и его будущему королю почтения.

Конде оплакивал горячо любимого отца. Все, кто знал этого невысокого человека, любили его.

Генриха Наваррского не трогало горе двоюродного брата. О своем отце он не печалился. Отец не только изменял матери, но и готов был предать ее врагам. Генрих мог оправдать первое, но не второе. Он благоговел перед матерью, глубоко чтил ее, однако к отцу не питал никаких сильных чувств.

— Это замечательное событие, — говорил Конде. — Я прихожу на смену отцу.

— Думаешь, нам понравится жизнь в Ла-Рошели?

— Поскольку отец погиб, мое место здесь.

— Значит, хотите стать героем, месье де Конде?

— Кем же еще?

Генрих засмеялся.

— Мне предстоит много, но вряд ли когда-нибудь я буду героем.

Конде не понравился смех Генриха, и он надменно заявил:

— Я должен следовать примеру отца.

— В отношениях с женщинами?

Глаза Конде вспыхнули.

— Не забывай, что говоришь о погибшем герое.

— Погибший герой вполне мог вскружить головы дочерям Евы.

— Мой отец…

— Завлекал многих, — договорил Генрих, вызывающе выставив подбородок.

— Он был замечательным воином, и я не позволю тебе смеяться над ним.

— Ручаюсь, что Изабелла де Лимель находила его приметным в других отношениях.

— Замолчи!

Генрих отшагнул назад и, склонив голову, продолжал:

— Такие слухи ходили и о маршале де Сент-Андре. Если напрячь память, то можно вспомнить еще кой-какие имена.