«Его Богу! — думал Генрих. — Почему его? Разве Бог не один? Ведь тот, которому служат их враги, Анжу, Гиз и остальные, тоже кажется им истинным Богом. И почему я не могу быть так прям в своих взглядах, как они? — удивлялся он себе. — Ведь так просто иметь одну веру и утверждать: «Это истинная вера».

Трудно смотреть на все события с разных точек зрения. Поэтому не стоит доискиваться сути. Генрих начинал подумывать, что наслаждаться жизнью можно, только избегая глубоких чувств, не отдаваясь душой ничему — ни вере, ни женщине.

Колиньи поцеловал ему руку.

— Рад видеть вас в добром здравии, мой принц.

— И я вас, mon Amiral [5].

Генрих не льстил Колиньи. Старик выглядел прекрасно. Ходили слухи, что адмирал собирается жениться снова. Он, вдовец, имеющий взрослых детей, посвятивший жизнь делу веры? В определенных кварталах Ла-Рошели поговаривали, что Жаклин д'Антремон боготворит Колиньи и мечтает стать его супругой. Она очень состоятельна; ее богатство было бы ему очень кстати. Может, если он женится, то сочтет, что семейная жизнь гораздо более ему по возрасту, чем военная?

Если бы старик решил так, Генрих не стал бы винить его. И вообще он редко винил кого-то за какой-то поступок.

— Ваше высочество, до меня дошли неприятные слухи.

— Правда, mon Аmiral? Мне очень жаль.

Генрих приподнял брови. Адмирал твердо встретил его взгляд. В глазах юноши не было раскаяния; губы его слегка подрагивали и готовы были растянуться в улыбке.

— Кажется, я догадываюсь, в чем дело, — пробормотал Генрих.

— Ваше высочество, мы гугеноты. Будь вы среди наших врагов, они б, несомненно, были довольны вашими похождениями. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Увы, — пробормотал Генрих, — но гугенотки так очаровательны.

— Как принц и вождь, вы должны щадить их добродетель.

— Monsieur Amiral [6], разве не грубо отказываться от того, что щедро предлагается?

— Насколько я понимаю, ваше высочество ищет, не домогаясь, те дары, которые должны оберегаться как теми, кто может их предложить, так и теми, кто может ими соблазниться. Для вождя это большой недостаток.

— Конде был великим вождем.

— Конде одержал множество побед. И был великим вопреки своим слабостям, а не благодаря им.

Генрих скорбно улыбнулся.

— Мы таковы, какими нас создал Бог.

— Это философия грешника.

— В таком случае, mon Amiral, я грешник. И всегда сознавал это.

— Поэтому, ваше высочество, вы тем более должны быть твердым. — Взгляд Колиньи был холоден. Адмирал пришел не обмениваться с принцем шутками, а предложить ему новую линию поведения. — Королева, ваша мать, была бы рада, если бы вы проявили больше интереса к умственной жизни города. Вы хоть раз посещали университет?

— Нет. Не думал, что это входит в мои обязанности воина.

— Это входит в ваши обязанности вождя. Вы, принц Конде и я оказываем денежную помощь университету, но этого мало. Вам нужно проявить интерес к тому, что там происходит. Я попросил профессора Пьера де Мартинюса принять вас и рассказать кое-что о научной деятельности. Он преподает греческий и древнееврейский языки. Я сказал, что вы вскоре нанесете ему визит.

На лице Генриха появилось страдальческое выражение.

— Вы считаете, что это необходимо, monsieur Amiral?

— Я считаю, что интерес к умственной жизни города — существенная часть ваших обязанностей.

Прохожие шумно приветствовали Генриха, едущего по улицам Ла-Рошели. Молодежь его очень любила. Люди постарше относились к нему более сдержанно, но, встречая его, находили ему оправдание. Он молод, говорили они, со временем угомонится; и все же предупреждали дочерей: «Не лезь на глаза принцу».

Зачастую родительские предупреждения не оказывали воздействия. Ясные глаза принца зорко высматривали хорошенькие личики; и не ответить на его веселую улыбку было просто невозможно. Свидания с ним неизменно заканчивались уступкой, потому что принц бывал весьма настойчив; и если вслед за тем на свет появлялись дети, он никогда не снимал с себя ответственности.

В тот день Генрих испытывал легкое недовольство. Погода стояла солнечная; по пути несколько хорошеньких девушек ответили на его улыбки; он мог бы славно поразвлечься. Но вместо этого надо ехать в университет, пить вино в какой-то затхлой комнатушке и выслушивать восторженные рассуждения старика о древнееврейском и греческом.

Придется выказывать интерес, задавать вопросы и, что хуже всего, выслушивать ответы. Уж лучше бы идти в сражение. Что может быть скучнее дня, проведенного со стареющим профессором?

Подъехав к университету, Генрих отпустил слугу со словами: «Незачем тебе, дружище, мучиться вместе со мной». В здании его почтительно встретили и немедля препроводили в апартаменты профессора Мартинюса; как он и боялся, комнаты оказались затхлыми, а профессор выглядел нездоровым.

— Монсеньор принц, — сказал Мартинюс, — ваш интерес к моей деятельности для меня большая радость, и ваше особое покровительство я почитаю за великую честь. Как вы прекрасно знаете, изучение греческого и древнееврейского языков очень полезно, и я горжусь успехами своих студентов.

Генрих кивнул. Его неудержимо клонило в сон. Он недоумевал, долго ли ему здесь оставаться. На его заранее подготовленные вопросы профессор отвечал незамедлительно, и он не представлял, о чем еще спрашивать. Мартинюс, несмотря на молчание гостя, продолжал говорить сам, но, заметив, что принц подавил зевок, сказал:

— Вашему высочеству нужно подкрепиться. Я попросил супругу приготовить нам вина и пирожных. Сейчас я ее позову.

«Вино и пирожные! В обществе профессора и его старой карги. Как только отведаю того и другого, а медлить с этим не стану, получу возможность уйти, — подумал Генрих. — Потом никто — даже сам адмирал — не заставит меня приехать сюда снова».

Профессор вернулся.

— Жена сейчас все принесет. Но позвольте сперва представить ее вам.

Генрих подскочил. У него мелькнула мысль, что он заснул в душной комнате и видит сон. Супруга профессора оказалась старше Генриха всего на несколько лет. Ее темные глаза мерцали; темные густые волосы выбивались из-под чепца; красное платье было ярче, чем следовало б ожидать на профессорской жене; оно облегало тонкую талию, груди и бедра плавно играли под тканью.

Когда она сделала реверанс, Генрих поднял ее.

— Профессор просвещал меня в древнееврейском и греческом, — сказал он ей.

— Боюсь, ваше высочество, к просвещению в этой области я не смогу ничего добавить. Древние языки я знаю плохо.

— Но у вас, несомненно, есть познания в других областях.

— Вы очень любезны, ваше высочество.

Прекрасные черные глаза мерцали. Генрих понял, что она умна и заинтересовалась им не меньше, чем он ею.

— Ваше высочество дозволит мне принести вино?

— Да, — ответил он. — Но не допущу, чтобы вы несли его сами.

— Это сделают слуги, ваше высочество, — сказал профессор.

— Я вижу, мадам де Мартин хотела бы сама принести его, и помогу ей.

Мадам де Мартин обратилась к мужу:

— Слугам незачем появляться перед его высочеством. Вино принесу я.

— А я помогу, — сказал Генрих.

— Ваше высочество, — негромко произнес Мартинюс; но Генрих предостерегающе поднял руку.

— Повелеваю вам оставаться на месте, профессор, — весело сказал принц. — Мадам, прошу вас, ведите меня за собой.

Таким образом он, не теряя времени, ухитрился оказаться с ней наедине. Они стояли в крохотной буфетной, глядя не на полный поднос, а друг на друга.

— Вот не ожидал, — сказал Генрих, — увидеть здесь такую красавицу.

Мадам де Мартин опустила взгляд.

— Вашему высочеству надлежало узнать в университете что-то новое.

— Я давно стал бы приезжать, если б знал, что здесь можно получать такие уроки.

— Очень рада, что ваш визит оказался не напрасным.

— Надеюсь, что так. — Генрих шагнул к ней. Бедняжка, пожалел он, каково такой красавице жить со стариком профессором?

— Ваше высочество интересуется учением?

— Весьма. Думаю, вы могли б научить меня многому. — Она приподняла брови, и Генрих сказал: — Я уверен в этом.

— Нам надо вернуться к моему мужу.

Она взяла поднос, но Генрих положил ладонь ей на руку и ощутил небывалое, как ему казалось, желание. Времени мало. Как снова встретиться с ней? Он повернул ее лицом к себе.

— Мне надо увидеться с вами… в ближайшее время. Где?

— Я почти всегда дома.

— Но могу ли я прийти к вам?

— Можете прийти к мужу, когда его не будет.

— И такая возможность представится…

— Завтра. В пять часов?

Глаза у обоих вспыхнули. «Ей так же не терпится, как и мне», — взволнованно подумал Генрих.

— Завтра в пять часов я нанесу визит профессору.

Мадам де Мартин улыбнулась.

— Только не надо заранее ставить его в известность об этой чести.

Ум ее не уступал сладострастию. Генрих решил, что ему очень повезло.

Он вернулся в комнату, неся поднос сам. Профессор был потрясен: наследник наваррского трона взял на себя такую задачу, поэтому не заметил в нем никакой перемены.

Веселость принца была искрометной, как вино. Он объявил, что редко пробовал подобное и что пирожные восхитительны.

Профессору Генрих сказал, что постарается вскоре снова приехать в университет. Мадам де Мартин с притворной скромностью потупила взгляд.

«Адмирал, — подумал Генрих, — будет очень доволен моим интересом к университету».


Сюзанна де Мартин оказалась прекрасной любовницей. Красивая, образованная, она была на несколько лет старше Генриха, поэтому превосходила его опытностью и не уступала ему в пылкости.

Такое положение вполне устраивало Генриха. Он не мог сдержать улыбки, когда Колиньи одобрил его неожиданный интерес к храму науки.

— Это доставит людям большую радость, — сказал адмирал, — а то их, должно быть, слегка настораживало ваше легкомыслие.

— Приятно, когда тебя считают добродетельным, — с притворной скромностью ответил Генрих.

Что тут дурного? Они обманывают профессора, но поскольку его, судя по всему, больше всего на свете интересуют сложности греческого и древнееврейского, вряд ли он будет особо огорчен, если случайно узнает о неверности жены.

Они предавались любви в буфетной, пока профессор дремал в кабинете, и это разжигало их чувства. Ситуация напоминала сюжеты Боккаччо или «Гептамерона» Маргариты Наваррской. Они совершенно осмелели, и Генрих часто ласкал Сюзанну в присутствии мужа.

— Вижу, — сказал как-то профессор при одной из таких сцен, — что принцу доставляют удовольствие легкие любезности. Я рад, что моя жена молода и может вдохновить на них его высочество.

Иногда Генрих задумывался, действительно ли профессор пребывает в неведении или делает вид, будто не замечает интриги, происходящей у него под носом. И успокаивал совесть — поскольку питал симпатию к старику, — уверяя себя, что профессор ему благодарен. Молодая, страстная жена могла вытянуть из него все силы, и Генриху приятно было думать, что Пьер де Мартинюс рад передать молодому человеку свои обязанности.

Проходили месяцы, однако его восхищение Сюзанной не слабело. Она совершенно не походила на маленькую Флеретту и ветреных ла-рошельских женщин. Сюзанна была образованной, поэтому и сочла возможным выйти замуж за профессора.

Визиты Генриха в университет стали столь частыми, что вызвали любопытство. Неужели принц внезапно посерьезнел? Что-то не похоже. Смеется чаще, чем прежде, на службе напевает гасконские песни и отклоняет все приглашения. «Прошу прощения. Профессор Мартинюс ждет меня в университете».

Но вскоре окружающие вспомнили, что мадам де Мартин красива и сладострастна; когда же со временем она начала полнеть, поняли, почему Генрих, принц Беарнский, внезапно стал таким пылким покровителем университета.


Проповедник метал с кафедры громы и молнии. Генрих сначала зевал, потом догадался, что этот человек говорит о нем. И стал слушать со всем вниманием.

Тот расписывал, как легко ступить на путь, ведущий к адским вратам, и как мучительно будет пламя, навеки уготованное тем, кто нарушает нравственные заповеди.

Среди них есть человек, который при своей знатности обязан был служить примером простым людям. Им должен сиять его свет, дабы могли они отвергнуть свою порочность в стремлении походить на него. Увы, как ни трагично, он подает пример греховности и распущенности. Грехи людей, занимающих высокое положение, тяжелы вдвойне. И скрыть их невозможно. Блуд и распутство — указательные столбы на пути в ад. Пусть об этом помнят все, как простолюдины, так и принцы. Адские врата шире распахнутся перед теми, чей долг — вести за собой простых людей, адское пламя будет жечь их безжалостнее.