Глава 8

На провансальском суденышке не было ни каюты, ни помещения для команды. Юнга Мучо подвесил два гамака и укрепил над ними непромокаемое, пропитанное льняным маслом полотно, чтобы как-то защитить Анжелику от заплескивающих ночью на палубу волн. Ветер ослабел, прекратился, но вскоре вновь поднялся, переменив направление. В быстро наступившей тьме моряки передвигали паруса.

— А фонарей вы не зажигаете? — спросила молодая женщина.

— Чтобы нас заметили?

— Кто?

— Разве угадаешь? — провансалец махнул рукой в сторону таящего невесть что горизонта.

Анжелика слушала гул моря. Прошло немного времени, и поднялась луна, серебряная дорожка протянулась от нее прямо к их кораблику.

— Пожалуй, теперь можно и спеть, — Мельхиор Паннасав взял гитару.

Звучная мелодия неаполитанской песенки взлетела над морской тишью, и море словно поглотило ее. Анжелика вдруг подумала, что на Средиземном море все поют. В песнях каторжники забывают о своих страданиях, моряки — о грозящих им опасностях. Испокон века достоянием южных народов были сильные музыкальные голоса. «А он, тот, кого называли золотым голосом Франции, ведь мог петь так, что его слава прошла бы через моря и земли…» Охваченная внезапной надеждой, она воспользовалась тем, что Паннасав сделал передышку, и спросила его, не говорят ли в Средиземноморье о певце с особенно красивым и волнующим голосом. Марселец подумал и потом перечислил всех прославленных певцов от Босфора до Испании, включая Корсику и Италию, но никто из них не соответствовал приметам лангедокского трубадура.

С этим разочарованием она и уснула.

Когда она проснулась, солнце стояло уже высоко. Море было прекрасно. Кораблик плыл довольно быстро. Хозяин его, кажется, дремал за рулем. Старый матрос лежа жевал табак. Неподалеку спали, скорчившись, Флипо и юнга в красной рубашке, распахнутой на смуглой груди. Савари нигде не было видно. Исчез и сосуд с его драгоценным мумие.

Анжелика вскочила и встряхнула толком не проснувшегося хозяина корабля.

— Что вы сделали с мэтром Савари? Неужели насильно высадили его ночью?

— Если вы так будете дергаться, милая, пожалуй, и вас придется высадить.

— Ах, неужели вы так подло поступили?! Потому что у него не было денег? Ведь я сказала вам, что заплачу за него.

— О ля-ля! — засмеялся тихонько капитан. — Свирепа, как Тараска

, честное слово! Вы что же, воображаете, что корабль — не пиратский, разумеется, — может ночью войти в порт и выйти потом, словно окруженный облаком, так что никто ничего не увидит и не услышит, без всяких формальностей, без ведома представителей адмиралтейства и карантинной полиции?.. Крепко бы вам надо было спать, чтобы ничего такого не услышать.

— Но куда же он делся? — с отчаянием воскликнула Анжелика. — Не в море же упал?

— Правда, что-то странно, — согласился марселец, оглядываясь.

Кругом, сколько глаз хватало, простиралось синее мерцающее море.

— Я здесь, — голос доносился словно из глубины, из царства Нептуна. Приоткрылась крышка люка, и показалось черное, как у трубочиста, лицо.

Старый ученый выкарабкался из трюма, держа в одной руке какой-то черный предмет и пристально вглядываясь в него. Свободной рукой он попытался утереть лоб.

Марселец расхохотался.

— Не трудитесь, дед, понапрасну. Пиньо не смывается, оно красит покрепче, чем чернильные орешки.

— Странное вещество, — сказал ученый. — Похоже на свинец.

Море качнуло корабль, и он выронил из рук черный предмет, с тяжелым глухим стуком упавший на палубу.

— Нельзя ли поосторожнее? — свирепо набросился на старика Паннасав. — Если бы эта плитка упала в море, мне пришлось бы выплатить за нее тысячу ливров.

— До чего же подорожал свинец в ваших краях, — заметил аптекарь.

Марселец, видимо, пожалев о своей вспышке, добавил уже спокойным голосом:

— Я это так сказал, на всякий случай. Ничего дурного нет в перевозке свинца, но лучше бы вы держали себя так, словно ничего не видели. А зачем вы вообще полезли ко мне в трюм?

— Я хотел спрятать надежнее бутылку с мумие, чтобы она не выкатилась случайно и не попала кому-нибудь под ноги на мостике. Не дадите ли вы мне, мой друг, немного пресной воды, чтобы отмыть это?

— Будь у меня огромный запас ее, я бы все равно не дал вам. Тут ни вода, ни мыло не помогут. Нужен лимон или крепкий уксус, а у меня на борту ни того, ни другого нет. Придется вам подождать, пока доплывем до земли.

— Странное вещество, — повторил ученый и уселся в уголке, смирившись.

Анжелика устроилась в глубине корабля на сложенном парусе, куда не задувал ветер, и без особого аппетита жевала завтрак, предложенный Паннасавом пассажирам: кусок солонины, сухари и сладкий перец. Она смотрела на плитку «пиньо», и в памяти ее пробуждались давние наблюдения. Савари, при всей своей учености, видимо, не знал, что «пиньо» — это вовсе не свинцовая руда, а сплавленный порошок серебра, обожженный парами серы, которые и придают ему такой черно-землистый цвет. Граф де Пейрак прибегал когда-то к такому камуфляжу, доставляя серебро из своих Аржантьерских рудников в Испанию и Англию. Ей доводилось слышать, что многие контрабандисты в Средиземноморье пользовались этим приемом.

В полдень, когда Мельхиор Паннасав собрался подремать на своей любимой скамейке, Анжелика подсела к нему и заговорила вполголоса:

— Господин Паннасав?

— Да, прекрасная дама.

— Позвольте маленький вопрос. Вы не для Рескатора перевозите серебро?

Марселец как раз расправлял платок, чтобы укрыть им лицо от жгучих солнечных лучей. Он резко выпрямился, утратив выражение добродушия.

— Не понимаю, о чем вы говорите, сударыня. Вы знаете, как опасно вести необдуманные речи. Рескатор — это пират-христианин, связанный с турками и берберами, он человек опасный. Я никогда его не видел и не хочу видеть. А в трюме я везу свинец.

— У меня на родине рудокопы называют это «ла мат», вы говорите «пиньо». Это одно и то же: неочищенное серебро, зачерненное сверху. Мулы моего отца подвозили этот металл к берегу океана, и там эти грязные лепешки, без королевского клейма, грузили на корабли. Я не ошибаюсь. Выслушайте меня, господин Паннасав, я вам все расскажу.

Она рассказала, что ищет человека, которого любит, и который занимался когда-то минералами и добычей руд.

— И вы полагаете, что он и сейчас может этим заниматься?

— Да.

Не слышал ли он, занимаясь такими перевозками, об одном очень ученом человеке, хромом… с изуродованным лицом?

Мельхиор Паннасав отрицательно качал головой, а потом спросил:

— А как его зовут?

— Не знаю. Ему пришлось изменить имя.

— Даже имени нет, что же тут скажешь? Разве только, что любовь, действительно, слепа и поражает кого попало.

Он глубоко задумался. Постепенно лицо его приняло обычный спокойный вид, но заговорил он суровым тоном.

— …Послушайте меня, своевольница, я не собираюсь спорить с вами о вкусах и не спрашиваю вас, почему вы так держитесь за этого любовника, когда на свете полно стройных и хорошо сложенных красавцев с гладкими щеками и носом, как ему полагается, в середине лица, гордо откликающихся на имя, которое Господь Бог и родители дали им при крещении… Не мое дело поучать вас, нет. Вы уже не девчонка и знаете, чего хотите. Но фантазиями увлекаться незачем. «Пиньо» всегда возили через Средиземное море и всегда будут возить. Чтобы этим заниматься, не дожидались вашего колченогого любовника. Могу вам сказать: уже мой отец перевозил «пиньо», и его называли рескатором. Конечно, он был маленьким рескатором, с этим великим не сравнить. Этот — настоящий крокодил. Он приехал сюда из Южной Америки — так рассказывают, — куда испанский король послал его за золотом и серебром из сокровищ инков. Возможно, потом он решил действовать только в свою пользу и заняться этим делом. Он появился на Средиземном море и сразу пожрал всех мелких перевозчиков. Надо было либо работать на него, либо идти ко дну. Он захватил, как теперь выражаются, монополию. Жаловаться, собственно говоря, не на что. Теперь на Средиземном море дела пошли заметно лучше. Обмен совершается удобнее, можно дышать! Раньше приходилось долго вымаливать на рынке хоть немного серебра. Оно поступало крохами. Просто живот подводило. Если какой-нибудь купец хотел заключить крупную сделку с восточными продавцами шелков, например, или чего другого, ему нередко приходилось брать серебро в банке за грабительские проценты. А турки не желали знать наших платежных обязательств. Это естественно. Торговлю нельзя было вести как следует, денежные курсы все время менялись. Теперь серебро хлынуло на рынок. Откуда оно? Незачем нам это знать. Существенно то, что оно есть. Разумеется, не все этому рады. Недовольны те, кто держали раньше серебро в своих руках и выдавали его только за упятеренную цену: королевства, мелкие государства… Испанский король, который раньше думал, что ему принадлежат все богатства Нового Света, и другие — помельче, но не уступающие ему в жадности, герцог Тосканский, венецианский дож, мальтийские рыцари. Теперь им приходится продавать серебро по нормальному курсу.

— Короче говоря, ваш патрон спас торговлю.

Марселец помрачнел.

— Он мне не патрон. Я не хочу иметь ничего общего с этим проклятым пиратом.

— Но ведь вы перевозите серебро, а раз у него монополия…

— Послушайте, маленькая, мой совет. Здесь не принято слишком пристально вглядываться. Нам не нужно знать, ни откуда тянется нить, за которую мы держимся, ни где ее конец. Я обычно беру груз в Кадиксе или еще где-нибудь, чаще всего в Испании. Перевезти его надо в колонии Леванта. Я выгружаю свой товар, и со мной расплачиваются либо чистоганом, либо векселем, который я могу предъявить по всему Средиземноморью: в Мессине, Генуе, даже Алжире, если бы меня туда занесло. Вот все. Можно возвращаться в Марсель.

С этими словами марселец накрыл лицо платком, показывая таким образом, что сказал все, что хотел.

«Нечего стараться узнать, куда ведет нить, за которую держишься…» Анжелика покачала головой. Нет, она не собирается подчиняться здешнему закону, закону этих мест, где скрещивалось столько страстей и противоположных интересов, так что приходилось прибегать к спасительному забвению, к короткой памяти. Ухватив нить, она не выпустит ее из рук, пока не добьется своего.

Но иногда ей казалось, что нить выскальзывает из пальцев, становится призрачной и исчезает в небесной лазури. В ленивом колыхании моря, под жаркими лучами солнца действительность превращалась в сказку, в недостижимую мечту. Понятно, почему мифы античности родились на этих берегах. «Может быть, я гонюсь за мифом?.. За легендой об исчезнувшем герое, которого уже нет среди живых?.. Как я ни стараюсь проследить его путь здесь, передо мной встают только находящие друг на друга миражи».

Вслух она произнесла:

— Вы рассказали мне много интересного, господин Паннасав, благодарю вас за это.

— Кое-что мне известно, — снисходительно принял ее благодарность марселец и растянулся на своей скамейке.

Вечером на горизонте забелела покрытая снегом горная вершина.

— Это Везувий, — сказал Савари.

Юнга, вскарабкавшийся на мачту, объявил, что видит парус. Они ждали приближения судна. Это была бригантина, хорошее военное судно.

— Какой флаг?

— Французский, — обрадованно крикнул Мучо.

— Поднять флаг Мальтийского ордена, — приказал Паннасав, напряженно вглядываясь в приближающийся корабль.

— А почему нам не поднять флаг со знаком лилии, раз перед нами соотечественники? — спросила Анжелика.

— Потому что я боюсь соотечественников, которые путешествуют на испанских военных кораблях.

Галион устремился наперерез «Жольете». На нем подняли королевское знамя. Мельхиор Паннасав выругался.

— Говорил же я вам! Они требуют осмотра нашего корабля. Это не по праву: они находятся в неаполитанских водах, а Франция с орденом Мальты сейчас не воюет. Конечно, это какой-то флибустьер, которых столько теперь развелось к позору нашего флага. Ну, подождем…

Галион маневрировал, приближаясь к «Жольете». Часть парусов там спустили. Потом Анжелика с удивлением увидела, что французский флаг там пошел вниз, а вместо него появился другой, незнакомый.

— Это флаг великого герцога Тосканского, — сказал Савари. — Это значит, что экипаж на судне французский, но они купили себе право продавать свою добычу в Ливорно, Палермо и Неаполе.

— Ну, нас они еще не добыли, дети мои, — вполголоса проговорил марселец.

— Приготовимся к пиру, раз уж они так настаивают.

Из рубки галиона за ними следил в подзорную трубу господин в красном рединготе и шляпе с плюмажем. Когда он опустил трубу, Анжелика увидела, что он в маске.

— Это скверно, — проворчал Паннасав. — Те, кто надевают маску, идя на абордаж, люди не слишком порядочные.