Анна Голон - Неукротимая Анжелика

Прошла половина ночи. Вдруг ей показалось, что у окошечка блеснула пара огоньков.

— Кошка! — закричала она в ужасе, не в силах забыть страшный рассказ армянки.

Но светились не кошачьи глаза, а ночничок с двумя фитильками, и знакомый тихий голос осторожно позвал:

— Синьора Анжелика, посмотрите сюда… Это я, Эллида.

Шатаясь, Анжелика подошла к оконцу и… с отвращением выронила что-то липкое и холодное, упавшее ей в руки, а потом только поняла, что это виноград: три прекрасные кисти.

— Старый доктор говорит… не приходите в отчаяние, что бы ни случилось. Он сам придет сюда на заре, когда раздастся первый зов муэдзина на Великой мечети.

— Спасибо, Эллида! Какая ты добрая… А что это шумит? Вулкан?

— Нет, это буря. Море сильно бушует, а дом господина стоит близко к морю.

Девушка неслышно исчезла. Анжелика набросилась на виноград, потом остановилась, стыдясь, что не поделилась с товарками. Но разбудить их не удалось, она отложила их долю и быстро доела свою. Теперь ей хотелось спать, но надо было дожидаться Савари. А ночь тянулась бесконечно долго. Лишь перед рассветом море утихло. Анжелика оперлась о стену возле окошка и незаметно задремала.

— Мадам дю Плесси, надо написать это письмо!

Анжелика очнулась и увидела за решеткой старого аптекаря, который просовывал сквозь прутья листок бумаги, чернильницу и перо.

— Я же ничего не вижу. И тут нет столика…

— Это неважно. Приложите листок к стене или положите на пол.

— Письмо… Кому? — Она положила листок на камень и стала собираться с мыслями.

— Вашему мужу.

— Моему мужу?..

— Да. Я виделся еще раз с Али Мехтубом, и он решил сам поехать в Алжир к своему племяннику и расспросить его. Может быть, племянник знает, где скрывается ваш муж. Тогда хорошо бы иметь с собой письмо, чтобы он мог по вашему почерку удостовериться в подлинности вестей.

Рука Анжелики дрожала над листком. Писать мужу! Он уже не призрак, он жив! И его руки коснутся этой бумажки, его глаза будут читать то, что она напишет!.. Это невероятно!..

— Что же мне писать, мэтр Савари? Я не знаю… Что надо написать?

— Неважно что. Главное, чтобы он узнал ваш почерк.

Волнуясь, царапая бумагу, она написала: «Помните ли вы обо мне? Я была вашей женой и всегда вас любила. Анжелика».

— Надо ли сообщить о моем страшном положении, сказать, где я?

— Али Мехтуб все объяснит на словах.

— И письмо дойдет, вы думаете?

— Он сделает все для этого.

— Как же он согласился отправиться в такой далекий путь ради нас, бедных рабов, без всяких средств?..

— Знаете ли, мусульмане не всегда руководствуются только расчетом. Они верны нескольким великим принципам своей религии, и, если ветер духа наполнит их паруса, их уже не удержать. Купец Али Мехтуб понимает вашу с супругом историю как знамение Аллаха, знак того, что Божий замысел определяет вашу судьбу и помочь вам — святое дело, которое он обязан выполнить, а то Аллах его накажет. Он отправляется в этот путь, как поехал бы в Мекку, и все расходы берет на себя. Более того, он дал мне сто ливров, которые я обещал господину Роша за его услугу. Я так и знал, что он даст мне эти деньги.

— Может быть, это и правда знак, что небо сжалилось надо мной. Но ведь путь туда долог… А что станет со мной? Вы знаете, что через два дня меня хотят продать?

— Знаю, но отчаиваться рано. У меня есть план побега. Но надежнее было бы, если бы вы смогли оттянуть продажу еще на несколько дней.

— Я думала об этом и советовалась с моими товарками. Они говорят, что иногда пленницы уродуют или калечат себя. На это я не решусь, но вот, если бы обрезать очень коротко мои волосы, это могло бы привести в замешательство моих тюремщиков. Они придают большое значение моим светлым волосам, привлекательным для восточных людей. Без волос я потеряю в цене. Они не решатся выставить меня на продажу, и им придется ждать, пока волосы снова отрастут. Так мы выиграем время.

— Мысль хороша, но что сделает с вами этот бешеный негодяй?

— Не бойтесь за меня. Я уже начинаю привыкать. Мне только нужны ножницы.

— Постараюсь передать их вам. За.мной следят, так что сам я прийти не сумею, но найду кого-нибудь. Желаю вам мужества. Инч Алла!

Начиналось третье утро в темнице. Анжелика ждала новых жестокостей со стороны своего господина. Ее лихорадило, голова слегка кружилась, трудно было держаться на ногах. Мучительная дрожь охватила ее, когда в коридоре послышались шаги.

Появился Корьяно и, не говоря ни слова, повел ее наверх, в гостиную, где метался разъяренный д'Эскренвиль. Бросив на нее злобный взгляд, он вытащил длинные ножницы.

— Это нашли у греческого мальчишки, который пытался пробраться к окошку темницы. Это, конечно, для тебя? Что ты собиралась сделать?

Анжелика молчала, презрительно отвернувшись. Значит, не удалось.

— У нее что-то было на уме, — сказал Корьяно. — Чего только некоторые не выдумывают, чтобы избежать продажи!.. Помните, одна сицилианка сама облила себя серной кислотой… А еще одна бросилась вниз со стены… Чистые потери.

— Перестань каркать! — рявкнул пират.

Он опять заходил по комнате, потом схватил Анжелику за волосы и заглянул ей в лицо.

— Так ты решила, что тебя не продадут, так? Что сделаешь что угодно, лишь бы избежать этого? Будешь кричать? Вопить? Отбиваться?.. Упираться так, что десятку человек придется держать тебя, чтобы раздеть?..

Он выпустил ее и снова начал шагать взад и вперед.

— Все ясно. Будет порядочный скандал. А мальтийские рыцари, которым принадлежит батистан, скандалов не любят, да и тем, кто охотно покупает послушных девиц, это не по нраву.

— Не дать ли ей наркотик?

— Сам знаешь, что это не годится. От наркотика делаются вялыми, дуреют, смотреть на них неинтересно. А мне надо получить свои двенадцать тысяч пиастров!

Он остановился перед Анжеликой.

— Если ты будешь послушна, я эти деньги выручу наверняка… Но ты не хочешь слушаться и собираешься до последней минуты устраивать нам новые каверзы. Говорю тебе, Корьяно! Эта девка доведет меня до того, что я соглашусь сам заплатить, чтобы отделаться от нее.

Одноглазый пробурчал:

— Надо найти на нее управу.

— Как же? Вроде уж все испробовали.

— Нет.

Единственный глаз помощника загорелся.

— Она еще не побывала в темнице у наружных стен. Там она поймет, что ее ожидает, если она попытается помешать нам продать ее.

Его беззубый рот растянулся в злобной ухмылке. Д'Эскренвиль понимающе кивнул в ответ.

— Что ж, Корьяно, мысль хорошая. Попробуем и это.

Он подошел к пленнице.

— …Хочешь знать, какую смерть я тебе приготовил, если ты помешаешь сделке? Хочешь знать, какая смерть тебя ждет, если я не получу за тебя двенадцать тысяч пиастров?.. Если ты отпугнешь покупателей?..

Схватив ее за волосы, он приблизил к ней свое искаженное злобой лицо, от которого несло гашишем, и прошипел:

— …Ты таки умрешь, не думай, что я тебя пожалею!.. Либо я выручу за тебя двенадцать тысяч пиастров, либо ты умрешь. Хочешь знать как?..

За Анжеликой захлопнулась дверь новой темницы. Тут тоже было сыро и тесно, но ничего особенного не замечалось. Она долго оставалась на ногах, потом присела на что-то вроде старого седла, валявшегося в углу. Она не хотела демонстрировать маркизу д'Эскренвилю охвативший ее ужас, но ей было очень страшно. Когда он запирал дверь темницы, она едва удержалась, чтобы не броситься к ногам пирата, умолять его и обещать все, что он захочет… Ее удержала только последняя вспышка гордости.

— Как мне страшно, — проговорила она вслух. — Боже мой, как мне страшно.

— Уже столько дней он мучил ее, и теперь нервы у нее стали сдавать. Эта темница походила на гроб. Она приложила руки к лицу и замерла.

Вдруг что-то стукнуло, словно упало на пол неподалеку, и вновь воцарилась тишина.

Но теперь она была в темнице не одна. Что-то непонятное находилось здесь, чей-то взгляд был обращен на нее. Очень медленно она отвела руки от лица и едва сдержала вопль ужаса. В середине темницы сидел на полу огромный кот и смотрел на нее.

Его фосфоресцирующие глаза мерцали в полумраке. Анжелика застыла на месте, не в силах шевельнуться.

Потом между прутьями окошечка появилась другая кошка и спрыгнула вниз, потом третья, четвертая, пятая. Скоро со всех сторон ее окружали сидящие и двигающиеся кошки. В полутьме светились их настороженные глаза. Одна тварь подобралась ближе и поджала лапы, словно собираясь прыгнуть. Анжелике показалось, что кошка хочет вцепиться ей в глаза. Она оттолкнула ее ногой, та ответила злобным мяуканьем, подхваченным остальными, и в темнице зазвучал какой-то дьявольский концерт.

Анжелика вскочила на ноги и бросилась к двери. Она ощутила тяжесть на плечах, когти царапали ей кожу, другие рвали одежду.

Закрывая глаза руками, она завопила, как сумасшедшая:

— Нет… только не это… только не это… На помощь! На помощь!..

Дверь отворилась, и вошел Корьяно, чертыхаясь, размахивая бичом, стуча сапогами. Не сразу ему удалось разогнать ударами и пинками страшных изголодавшихся тварей. Он вытащил наружу задыхавшуюся, что-то кричавшую, скорчившуюся в ужасе Анжелику.

Д'Эскренвиль спокойно разглядывал ее, обессиленную и сломленную. Теперь это была покорная женщина. Ее нервы не выдержали пытки. Ее гордая воля уступила женской слабости. Теперь она стала обыкновенной женщиной, как все другие.

Рот пирата скривила судорога. Это была самая замечательная его победа… и самая горькая. Ему вдруг захотелось закричать от боли, и он стиснул зубы. А потом проговорил:

— Ты поняла? Будешь слушаться?

Она повторяла, рыдая:

— Нет, только не это… Не надо кошек! Не надо кошек!..

Он приподнял ее голову.

— Так будешь слушаться? Позволишь отвести тебя на батистан?

— Да, да.

— Позволишь выставить тебя там, раздевать, показывать раздетую?

— Да, да… Все… Все, что хотите… только не кошки.

Бандиты переглянулись.

— Кажется, мы добились толку, хозяин, — сказал Корьяно.

Теперь он наклонился над съежившейся, трясущейся в рыданиях Анжеликой и указал на ее разодранное плечо.

— Я вошел, когда она стала звать на помощь, но эти твари успели все-таки ее разукрасить. Наслушаемся мы теперь замечаний от оценщика рабов.

Маркиз д'Эскренвиль вытер пот с лица.

— Ну, это еще наименьшее из зол. Хорошо еще, что ей не выцарапали глаза.

— Да уж, ничего не скажешь… Таких упрямиц я еще не встречал в жизни… Мадонна! Сколько бы лет я еще ни прожил, в каких краях ни оказался бы, везде буду рассказывать про зеленоглазую француженку.

После этой ужасной сцены Анжелика покорилась, не пытаясь ни собраться с мыслями, ни взбунтоваться.

Две ее товарки обменивались понимающими взглядами, видя, что француженка, еще недавно такая дерзкая, пребывает в отупелой неподвижности. Пират знал способ управляться с самыми непокорными. У него был обширный опыт, и они испытывали к нему некоторое уважение, даже своего рода гордость от того, что попали в такие уверенные руки.

На следующий день к ним явился стражник-мавр вместе с двумя очень жирными неграми. Сначала Анжелика приняла их за мужчин, поскольку они были в мужских костюмах, огромных турецких тюрбанах и с саблями на перевязи. Но, вглядевшись в их черты, она решила, что имеет дело с двумя пожилыми женщинами. Под их болеро из вышитого бархата угадывались обвислые груди, а лица были безволосы. Старшая остановилась и что-то сказала резким высоким голоском.

Анжелика обернулась к армянке, и та перевела, что речь идет о турецкой бане. Меж тем толстая турчанка ткнула пальцем в сторону московитки и сказала по-русски: «Банья». Затем ткнула себя в грудь и произнесла еще что-то.

— Это старший банщик, — сказала госпожа Чемичкян.

Придя в крайнее возбуждение, она объяснила, что это два евнуха, они пришли, чтобы повести женщин в баню, удалить волосы и, главное, одеть. Славянка, казалось, проснулась и быстро залепетала, мило улыбаясь этому уроду. Она и ее подруга были в восторге.

— Они говорят, что мы сможем выбрать самые богатые одежды и украшения на рынке. Но сначала вам придется согласиться надеть чадру. Евнух утверждает, что неприлично вам быть одетой в мужское платье и что ему стыдно даже за себя.

Их провели в дом, где была приготовлена трапеза: пирожки с начинкой и мясо, сбрызнутое лимонным и апельсиновым соком. Евнухи наблюдали за ними. Анжелика даже подскочила, когда рука старого евнуха с оранжевыми ногтями коснулась ее плеча и отвела волосы, чтобы посмотреть на спину. В это время появился маркиз д'Эскренвиль. Евнух принялся что-то красочно расписывать ему по-турецки. Армянка прошептала:

— Он спрашивает, неужто он совсем потерял разум, решившись ударить столь красивую женщину перед самой продажей. Он не ручается, что сумеет до вечера сделать след от удара незаметным.