Анна Голон - Неукротимая Анжелика

— Я посчитал своим долгом проявить недоверие, — объяснил он Анжелике, как бы извиняясь за свою подозрительность. Но сомнения, по-видимому, не оставляли его. Указав пальцем на берберийца, он спросил:

— А кто мне подтвердит, что ты Мохаммед Раки, племянник моего друга Али Мехтуба и слуга французского сеньора?

Не сумев скрыть раздражения, пришелец гневно сощурился. Но быстро овладел собой:

— Мой хозяин любил меня, — произнес он глухим голосом. — Вот знак расположения, который он мне оставил.

Из того же футляра он достал серебряное кольцо с драгоценным камнем. Анжелика тут же узнала его: «Топаз!» Оно не стоило больших денег, но Жоффрей де Пейрак очень дорожил им, так как уже много веков кольцо было семейной реликвией. Он любил повторять, что топаз приносит ему удачу. Недаром он цвета золота и пламени. Иногда он носил его на серебряной цепи поверх бархатного камзола. Анжелика взяла перстень из рук мавра и, закрыв глаза, страстно прижала его к губам. Савари молча смотрел на нее.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он наконец.

— Попробую добраться до Бона во что бы то ни стало.

Уговорить рыцарей Мальтийского ордена взять на борт одной из галер молодую французскую маркизу, дабы доставить ее в Бон, оказалось чрезвычайно трудно. Она убеждала графа де Рошбрюна и байи военного округа де ла Марша, шевалье де Рогье и даже Хозе де Альмада. Но каждый из них старался отговорить ее от подобного безумства. Для христианки, твердили они, высадка в Берберии связана с огромной опасностью.

Берберией называлась вся Северная Африка: Триполитания, Тунис, Алжир и Марокко. Фанатики и пираты, гораздо менее культурные, чем турки, чей протекторат они переносили с трудом, берберийцы были самыми яростными противниками рыцарей Мальтийского ордена. Положение женщины там рабское, ей предназначаются самые грязные работы или ее ждет судьба одалиски, запертой в гареме. Только еврейки ходят свободно и с открытым лицом. Однако и они остерегаются покидать пределы меллаха — еврейского квартала.

— Но ведь я отправляюсь в Бон, — настаивала она, — на католическую территорию.

Ей наперебой растолковывали, что это еще хуже. На этих участках африканского побережья, в которые, подобно клещу, впивались испанцы, неутомимо досаждающие берберийскому льву, было все, но в основном царила нищета. Что она, французская придворная дама, будет там делать среди скопища мелких торговцев, жалких посредственностей и всякого сброда, под охраной гарнизона андалузцев, таких же мрачных и суеверных, как мавры, которых они пытаются достать стрелами и пулями из-за крепостных стен? Что она найдет на этом обойденном судьбой клочке земли, лишенном души, сердца и человеческого лица? Неужели она хочет снова подвергнуться бесчисленным опасностям, которых с Божьей помощью избежала?..

В конце концов Анжелика обратилась к самому Великому магистру ордена, князю Никола Котонеру, высокородному выходцу из Англии, благочестивому «брату милостью Господа нашего странноприимного дома воинствующего ордена святого Иоанна Иерусалимского, хранителю Гроба Господня и смиренному покровителю бедных», как он именовал себя в официальных бумагах. В Риме на собраниях капитула этот князь занимал первое место (одесную от папы). Он обладал также привилегией со своими рыцарями охранять конклав, а при выходах папы посланник Мальты шел впереди в полном облачении, при оружии, неся красный с белым крестом штандарт — тот, что развевается над галерами христиан.

Красавец старик в седом парике и с властным взглядом произвел на Анжелику большое впечатление. Она говорила с ним вполне откровенно, рассказав о своей горестной и романтической любви. Десять лет она оплакивала своего горячо любимого супруга и теперь, узнав, где он находится, сможет наконец увидеть его. Дозволено ли ей просить Его высокопреосвященство о разрешении отправиться к берегам Берберии на борту одной из галер, идущих в том направлении, и о том, чтобы галера зашла в Бон высадить ее?

Великий магистр выслушал Анжелику со вниманием. По временам он вставал, подходил к окну, подносил к глазу подзорную трубу, следя за движением кораблей на рейде.

Одет он был на французский манер, только поверх камзола через плечо носил ленту ордена с вышитыми золотом сценами страстей Господних.

Он долго молчал, обдумывая услышанное. Потом вздохнул: слишком многое в рассказе казалось ему не правдоподобным. В особенности то, что ее муж, ученый христианин и вельможа, нашел прибежище в столь жалком городишке.

— Вы говорите, что он прежде беспрепятственно путешествовал по берберийским землям?

— Так мне рассказывали.

— Следовательно, он стал ренегатом, живущим по законам ислама, и теперь у него гарем из пятидесяти женщин. Воссоединившись с ним, вы подвергнете великим опасностям вашу душу, а возможно, и жизнь.

Сердце Анжелики тревожно сжалось, но внешне она оставалась спокойной.

— Я не знаю, кто он теперь. Возможно, бедняк или отступник, — ответила она. — Знаю лишь одно: он мой супруг перед Богом, и я хочу его отыскать.

Суровые черты Великого магистра смягчились:

— Счастлив мужчина, внушивший вам такую любовь!

И все же он еще колебался:

— Ах, дитя мое, ваши молодость и красота беспокоят меня. Слишком много бедствий и искушений подстерегает вас на Средиземном море, некогда омывавшем христианские земли, а ныне попавшем во власть ислама. Нас, рыцарей Иерусалима, печалит слабость нашего воинства. Ведь нам предстоит отвоевать у неверных не только Святые места, но и Константинополь — древнюю Византию. Разве мы вправе забыть, что там встарь царствовала великая Церковь, колыбель христианства, расцветшего под куполами Святой Софии, ныне превращенной в мечеть?

Он помрачнел, погрузившись в свои мистические видения.

Анжелика вдруг резко бросила:

— Я знаю, почему вы не хотите отпустить меня! Вы еще не получили моего выкупа.

Старого прелата, видимо, позабавила эта дерзость.

— Я был бы рад иметь этот предлог, чтобы помешать вам совершить безумный поступок. Но именно сегодня я получил подтверждение от нашего банкира в Ливорно, что деньги переданы вашим управляющим главному настоятелю нашего монастыря в Париже.

Его глаза язвительно блеснули.

— Так и быть, сударыня. Я признаю, что человеческое существо, получив свободу, вольно ее утратить по своему желанию. Галера под командованием барона фон Нессельхуда через неделю должна выйти в море. Я разрешаю вам отправиться на ней.

Заметив, как просияло лицо Анжелики, он отнюдь не растрогался, а, сдвинув седые брови и указуя на нее перстом с аметистовым перстнем прелата, прокричал:

— Вы еще вспомните, о чем я вас предупреждал! Берберийцы — жестокие фанатики, несговорчивые и похотливые. Даже турецкие паши их боятся, ибо эти разбойники дошли уже до того, что упрекают турок в недостаточно ревностном соблюдении законов Пророка. Если ваш муж сумел снискать их дружбу, значит, он стал таким же. Для вашего спасения лучше было бы остаться на земле, осененной крестом, сударыня!

Заметив, что Анжелика не поддается на уговоры, он добавил мягче:

— Преклоните колена, дитя мое, и позвольте мне благословить вас.

Галера уходила в открытое море, оставляя за кормой Мальту в кольце крепостных стен цвета янтаря. Вместо звона колоколов теперь слышались удары волн и глухой скрип весел.

Барон фон Нессельхуд мерил палубу уверенными шагами старого морского волка.

В нижней каюте два французских торговца кораллами беседовали со степенным голландским банкиром и молоденьким испанским студентом, ехавшим к отцу — офицеру гарнизона в Боне. Все они, вкупе с Анжеликой и Савари, составляли немногочисленную группу мирных пассажиров военной галеры. Естественно, разговор вертелся вокруг весьма возможной во время короткого плавания встречи с берберийскими пиратами, дерзость которых росла день ото дня и становилась все опасней.

Обоим торговцам кораллами, имевшим большой опыт путешествий в Африку, видимо, нравилось выставлять себя пессимистами, пугая своих спутников, впервые пустившихся в плавание по Средиземному морю.

— Когда решаешься идти морем, то в одном случае из двух рискуешь оказаться нагишом на площади большого рынка в Алжире.

— Нагишом? — переспросил голландский банкир, чье несовершенное знание французского языка мешало улавливать смысл некоторых слов.

— В костюме Адама, сударь. Именно так нас будут продавать, если возьмут в плен. Будут смотреть зубы, щупать мускулы, заставят пробежаться, чтобы определить вашу стоимость.

Пузатенький банкир не мог представить себя в этой роли:

— Ну, этого не случится! Мальтийские рыцари непобедимы. Говорят, что наш капитан, этот германец, барон фон Нессельхуд — настоящий воин. Одно его имя заставит отступить самых смелых корсаров.

— Гм-гм! Никогда не знаешь… Да и корсары ужасно обнаглели. В прошлом месяце две алжирские галеры дрейфовали неподалеку от замка Иф и захватили лодку с полусотней жителей, среди которых было много благородных дам — паломниц к Божьей матери-утешительнице.

— Можно представить себе, какое паломничество они совершат у берберийцев!

— вставил его собеседник, бросив игривый взгляд на Анжелику.

Обычно болтливый Савари не принимал участия в разговоре. Он считал кости. Не свои, конечно, а те, что осторожно извлекал из огромного мешка, стоящего перед ним. Появление на борту Савари дало повод для еще одного трагикомического инцидента. Бортовой колокол уже вовсю звонил к отплытию, когда старик появился с огромным мешком. Суровый барон фон Нессельхуд двинулся ему навстречу: он следил, чтобы не было никакого лишнего груза.

— Лишний груз? — возмутился Савари. — Но взгляните, мессир рыцарь!

Старый аптекарь подобно фокуснику сделал несколько пируэтов, держа мешок двумя пальцами на вытянутой руке.

— Он не весит и двух фунтов.

— А что же в нем? — удивился фон Нессельхуд.

— Слон.

Насладившись эффектом своей шутки, Савари подтвердил: речь идет об «ископаемом хоботоносном» или, говоря проще, о карликовом слоне, редчайшем, древнем как мир животном. До сих пор оно считалось существом мифическим, вроде единорога.

— Моя смелая теория, — разглагольствовал Савари, — берет начало в одном из сочинений Ксенофонта. Я у него вычитал, что, если «хоботоносное» существовало, его следует искать в недрах островов Мальта и Гозо, когда-то составлявших одно целое с Европейским материком. И вот я обнаружил его! Эта находка безусловно откроет передо мной двери Академии наук, если Господь продлит мои дни.

Галера фон Нессельхуда была больше и просторней королевской. В ней даже была устроена каюта, где пассажиры могли отдохнуть на деревянных скамьях.

Анжелика чувствовала себя почти больной от нетерпения и — почему бы не сознаться в этом? — от беспокойства.

Сомнения томили ее. Если бы она собственными глазами не видела топаз, то едва ли доверилась бы Мохаммеду Раки. Его взгляд показался ей фальшивым. Напрасно старалась она получить от него другие свидетельства, узнать еще какие-нибудь подробности. Араб с удивленной улыбкой разводил руками: «Я все сказал».

Вспомнились горячие пророчества Дегре. Как-то встретит ее Жоффрей де Пейрак после стольких лет? Минувшие годы не прошли бесследно ни для их тел, ни для сердец. У каждого были свои борения, свои поиски, свои любовные увлечения. Трудно вновь свидеться!.. В ее белокурых волосах уже появилась седая прядь… Правда, она еще молода и, пожалуй, красивее, чем в пору их супружества. В те годы черты ее лица еще не определились и не так ярко выражали жизнь души, тело не достигло полного расцвета и походка отличалась от теперешней царственной поступи, что порой внушает робость окружающим. Все эти превращения свершились вдали от Жоффрея де Пейрака и не под его влиянием. Судьба переделала и сформировала ее, когда она осталась одна. А он? Что сталось с человеком, которого она так любила? Что, если он раздавлен бременем унижений и невзгод, бесчисленных утрат, быть может, нищеты?

— Я боюсь… — шептала она.

Ей было страшно, что счастливый миг встречи может быть навсегда испорчен, загублен. Вот и Дегре предупреждал ее об этом… До сих пор мысль о возможном перерождении Жоффрея де Пейрака никогда не посещала ее. Подступившее сомнение взволновало ее. Как наивный ребенок, она повторяла себе, что хочет снова увидеть «его», свою любовь, своего возлюбленного, а не «другого», неизвестного мужчину в неизвестном краю. Ей хотелось услышать его дивный голос. Но Мохаммед Раки ничего не говорил об этом знаменитом голосе. А поют ли в Берберии? Под этим палящим солнцем? Среди этих темнокожих людей, привыкших рубить головы так же легко, как косят траву? Единственная песнь, что может раздаваться там — это призыв муэдзинов на верхушках минаретов. Всякое выражение радости признается святотатством. О Боже, что с ним сталось?..