И мужчины, и женщины крестились, когда каторжники проходили мимо. Те были босы, почесывались, шли, опустив глаза. От их одежды — шерстяной рубашки и штанов, с широким поясом, когда-то белым, — задубевшей от морской воды, — исходила ужасная вонь. Большинство были бородаты. Их спутанные волосы вылезали из-под надвинутых по самые брови красных шерстяных шапок. У некоторых шапки были зеленого цвета. Это были осужденные бессрочно.

Первые прошли с безразличным видом. Следующие предоставили ожидаемую потеху. Они поглядывали на женщин загоревшимися глазами, отпускали грубые шутки, делали непристойные жесты. Один напустился почему-то на тихого горожанина, который спокойно стоял неподалеку, — но стоял свободно, не был закован! — выкрикивая:

— Тебе это забава?.. Ах ты, винная бочка, мало тебя раздуло…

Один из стражников размахнулся узловатой плетью и хлестнул по бледной коже, и так уже покрытой ранами и кровоподтеками. Женщины взвизгнули от жалости.

Затем появилась новая группа каторжников. Эти держали шапки в руке. Губы их шевелились, и можно было различить молитвенный напев. В толпе зрителей установилась торжественная тишина. По сходням спустились двое узников, держа тело, завернутое в парусину. За ними шел священник, и его черная сутана резко выделялась на фоне сборища в красных лохмотьях.

Анжелика жадно вглядывалась в него. Она не была уверена, что узнает его. Ведь она видела его десять лет назад и в таких обстоятельствах, которые тяжело было вспоминать.

Кучка этих несчастных уже удалялась, их цепи бряцали по мостовой. Анжелика взяла Флипо за рукав.

— Ты пойдешь за этим священником, отцом Антуаном. Его так зовут. Как только удастся подойти к нему, ты ему скажешь… Слушай меня внимательно. Ты ему скажешь: «Мадам Пейрак находится здесь, в Марселе, и хочет встретиться с вами в гостинице „Золотой колос“».

Глава 6

— Войдите, святой отец, — пригласила Анжелика.

Священник замялся на пороге комнаты, где его ожидала знатная дама в скромно-дорогом наряде. Он явно стеснялся своих больших грубых башмаков и позеленевшей сутаны с обтрепанными рукавами, из которых торчали его изъеденные морской солью багровые руки.

— Простите, что принимаю вас здесь, у себя в комнате. Я приехала сюда тайком и не хотела бы, чтобы меня заметили и узнали, — сразу же объяснила молодая женщина.

Священник знаком показал, что понимает ее и что эти мелочи ему безразличны. Он уселся на табурет — по ее приглашению. Теперь Анжелика стала узнавать его. Так он сидел в тот вечер у догоревшего костра на месте казни, сгорбившись, словно закоченевший кузнечик, и только угольки его глаз вспыхивали, когда он поднимал веки. Анжелика села напротив него и спросила:

— Вы меня припоминаете?

— Вспоминаю. — Строгие черты отца Антуана тронула беглая улыбка. Он внимательно разглядывал сидевшую перед ним женщину, сравнивая ее с той метавшейся в отчаянии, потерявшей голову, почти безумной, которая кружила вокруг выгоревшего костра под порывами холодного зимнего ветра, изредка раздувавшего немногие не совсем погасшие угольки.

— Вы тогда ждали ребенка, — прибавил он тихонько. — Что с ним стало?

— Это был мальчик. Он появился на свет в ту же ночь. Он родился… и уже умер. Девяти лет.

Потрясенная воспоминанием о маленьком Канторе, она отвернулась к окну, проговорив про себя: «Его взяло Средиземное море».

На улице темнело. Оттуда и со всех прилегавших переулков доносились оклики, песни, крики, разговоры турков, испанцев, греков, арабов, неаполитанцев, негров и англичан, толпившихся возле открывающихся притонов и кабаков. Где-то неподалеку зазвенела гитара, а потом мелодию продолжил голос, мужской, молодой, полный горячего чувства. Но за всеми этими звуками и шумами ощущалось присутствие моря и слышно было, как оно гудит непрерывно, словно огромный рой пчел, там внизу, у края города.

Отец Антуан смотрел на Анжелику и размышлял. Эта женщина в блеске неотразимой красоты, казалось, ничего не имела общего с той дрожавшей от ужаса и отчаяния бедняжкой, облик которой сохранился у него в памяти. Эта была уверена в себе, знала, что делается вокруг и что надо делать ей, могла даже быть опасной. В который уже раз он сталкивался с невероятным изменением людей под влиянием пережитого. Он никак не узнал бы в этой даме ту несчастную женщину и не счел бы возможным отождествить их, если бы не скорбное выражение, появившееся на лице дамы, когда она говорила о своем ребенке.

Теперь она вновь перевела взгляд на него, и маленький тюремный священник подобрался, скрестил руки на коленях, словно готовясь к борьбе. Он вдруг испугался предстоящего разговора. Ведь она заставит его все рассказать, а это значит взять на себя страшную ответственность.

— Святой отец, — заговорила Анжелика, — я так и не узнала, а теперь очень хотела бы знать, каковы были последние слова моего мужа на костре… На костре, — настойчиво подчеркнула она. — В последнюю минуту. Когда его уже привязали к столбу. Что он сказал тогда?

Священник поднял брови.

— Поздно вы захотели об этом узнать, сударыня. Теперь вам придется извинить слабость моей памяти. Я ничего не помню об этом. С тех пор прошло много лет, и мне довелось многих осужденных провожать в последний путь. Поверьте мне. Я не могу ничего вам сообщить.

— Ну, что ж! Зато я могу. Он ничего не сказал. Он ничего не сказал, потому что он был уже мертв. К столбу привязали мертвеца. Другого мертвеца. А моего мужа, живого, унесли подземным ходом, когда перед глазами толпы исполнялся несправедливый приговор. Король мне все это рассказал.

Она внимательно вглядывалась в лицо священника, ожидая увидеть удивление, протест. Но он оставался спокоен.

— Так значит, вы это знали? Вы это все время знали?

— Нет, не все время. Подмену совершили так ловко, что я тогда ничего не заподозрил… Ему надели на голову куколь. Только потом…

— Потом?.. Где? Когда? От кого вы узнали?

Тяжело дыша, с загоревшимися глазами, она продолжала шептать:

— Вы ведь его видели, не правда ли, вы его видели… уже после костра?

Он внимательно всматривался в нее. Теперь он ее узнал. Она не изменилась.

— Да, да, я его видел. Слушайте же. — И он начал рассказ.

Это произошло в Париже, в феврале 1661 года. Возможно, в ту самую морозную ночь, когда скончался «мучимый демонами» монах Бешер, с последним воплем: «Прости меня, Пейрак!..»

Отец Антуан молился в часовне. К нему подошел послушник и сказал, что какой-то бедняк настоятельно просит о встрече с ним. Этот бедняк сунул, однако, в руку послушника золотой, и тот не решился выставить его за дверь. Отец Антуан вышел в приемную. Бедняк стоял там, опираясь на грубый костыль, и масляная лампа отбрасывала на побеленные стены его уродливую, почти бесформенную тень. На нем была приличная одежда, а на лице черная железная маска. Он снял маску, и отец Антуан упал на колени, моля небо спасти его от страшных видений, потому что перед ним был призрак, призрак того колдуна, которого сожгли — он сам ведь это видел — на Гревской площади.

Призрак насмешливо улыбнулся. Он пытался заговорить, но из его уст исходили только хриплые невнятные звуки. И вдруг он исчез. Не сразу отец Антуан догадался, что тот просто потерял сознание и лежит на полу у его ног. Тогда чувство милосердия побудило его преодолеть страх и нагнуться к несчастному. Это был, несомненно, живой человек, хотя и полумертвый. Предельно истощенный, худой, как скелет. Но на нем была тяжелая сумка, полная золотых монет и драгоценностей.

Много дней этот пришелец был при смерти. Отец Антуан ухаживал за ним, поделившись тайной с настоятелем монастыря.

— Он был в предельной степени истощения. Невозможно было понять, как истерзанное палачами тело оказалось способно на такие усилия. Хромая его нога была вся в страшных ранах — и ниже колена, и выше. С этими открытыми ранами он шагал, опираясь на костыль, без отдыха почти целый месяц. Такая сила воли делает честь роду человеческому! Да, сударыня!

Бедному тюремному священнику граф де Пейрак, когда-то столь могущественный, сказал: «Вы теперь мой единственный друг!»

О нем, об этом жалком священнике, граф вспомнил после того, как потратив последние силы, чтобы пробраться в свой дом в Ботрейи, почувствовал, что умирает от слабости. Проделать такой путь и погибнуть, когда успех близок! Он выбрался из дома через потаенную садовую калитку, от которой у него был ключ, вышел в город и протащился по Парижу до монастыря лазаристов, где успел вызвать отца Антуана.

Предстояло устроить его побег. Во Франции графу оставаться было невозможно. Отец Антуан должен был скоро отправиться в Марсель, сопровождая туда партию каторжников. Он получил новое назначение — теперь его служба милосердия была среди осужденных на галеры.

Тут Жоффрея де Пейрака осенила замечательная мысль: надо добраться до Марселя закованным среди каторжников. В Марселе он отыскал преданного ему мавра, по имени Куасси-Ба. Отец Антуан спрятал золото и драгоценности графа среди своих пожитков и вернул их ему по прибытии в Марсель. Вскоре граф и мавр покинули Марсель на рыбачьей лодке — это было потрясающее бегство.

— И с тех пор вы его больше не видели?

— Никогда больше не видел.

— И вы не имеете никакого представления о том, что стало, что могло стать с графом де Пейраком после бегства?

— Я ничего не знаю.

Она спрашивала его еще и глазами. И потом, робея, проговорила:

— Ведь несколько лет назад вы приезжали в Париж, чтобы осведомиться о моей судьбе?.. Кто послал вас?..

— Я вижу, вы знаете о том, что я виделся с адвокатом Дегре.

— Он сам мне рассказал об этом.

Она ждала, не спуская глаз с его лица, и так как он продолжал молчать, настойчиво повторила:

— Кто вас послал?

Священник вздохнул.

— Я действительно не знаю. Это случилось несколько лет назад. Я занимался тогда в Марселе устройством лазарета для каторжников. Ко мне пришел один арабский купец — это нередко случается в огромном портовом городе. Под большим секретом он сказал мне, что «желают знать», что стало с графиней де Пейрак. Меня просили поехать в столицу Франции. Нужные сведения могут быть получены от адвоката Дегре и еще от некоторых лиц, список которых был мне вручен. За свои услуги я получил кошелек со значительной суммой денег. Я принял его, думая о моих бедных каторжниках. Но я напрасно просил этого человека рассказать мне побольше о том, кто его послал. Он только показал мне золотое кольцо с топазом, которое было в числе драгоценностей графа де Пейрака, я его узнал. Я отправился в Париж выполнять это поручение.

Там я узнал, что графиня де Пейрак стала женой маркиза дю Плесси-Белльера, маршала, что она очень богата и хорошо принята при дворе.

— Вы, конечно, пришли в ужас, узнав о том, что я вышла замуж за другого, когда мой первый муж еще жив! Может быть ваша совесть служителя церкви теперь успокоится — ведь маршал убит при осаде Доля, и теперь я уже дважды вдова.

Отца Антуана эти горькие слова нисколько не обеспокоили. Он даже слегка улыбнулся, заметив, что знал в жизни немало весьма необычных ситуаций и должен признать, что Провидение вело Анжелику по весьма крутым тропам. Он глубоко сочувствовал ей.

— Итак, я вернулся в Марсель и, когда купец снова явился ко мне, сообщил ему все, что узнал. С тех пор я о нем больше не слышал. Вот все, что я могу сказать вам, сударыня. Больше я, действительно, ничего не знаю.

В сердце Анжелики сталкивались сожаление, раскаяние, отчаяние. «Он хотел все-таки узнать, что со мной стало».

— А этот араб, что вы о нем знаете? Откуда он приехал? Вы помните, как его звали?..

Священник напрягал память, брови его поднялись от усилия.

— Я стараюсь вспомнить еще что-либо, но напрасно. Он назвался Мохаммедом Раки, но он не был арабским купцом. Я понял это по его наряду. Арабские купцы с Черного моря обычно одеваются как турки. Купцы из Берберии носят широкие шерстяные плащи, бурнусы. Этот купец, видимо, был то ли из Алжирского, то ли из Марокканского королевства. Больше мне ничего неизвестно, а этого, конечно, мало. рот только я еще припоминаю, что он говорил мне об одном из своих дядей, — сейчас я вспомнил, что его звали Али Мехтуб. Мы говорили об одном пленнике из Берберии, которого я видел на галерах и которого этот дядя — человек очень богатый — выкупил из плена. Али Мехтуб вел большую торговлю жемчугом, губками и прочим добром в этом роде. Он жил в Кандии и, наверно, живет там и до сих пор. Может быть, он сумеет что-то сообщить о своем племяннике Мохаммеде Раки.

— В Кандии? — задумавшись, прошептала Анжелика.

Анжелика в сопровождении Флипо отправилась в гавань, надеясь отыскать судно, которое взяло бы ее в дальний путь к островам Средиземного моря. По дороге Анжелика вдруг замерла, протирая глаза — казалось, что ей нечто померещилось. В нескольких шагах от нее стоял маленький старичок в черном. Чернота его одежды особенно выделялась на фоне ярко-голубого неба. Он стоял у края набережной, глубоко задумавшись, не замечая ни задевавших его прохожих, ни ветра, шевелившего его седую бородку. Нельзя было усомниться, что это мэтр Савари собственной персоной, с его заношенной ермолкой, черепаховыми очками, давно вышедшим из моды круглым воротником, полотняным зонтиком и бутылью в плетеной оправе, аккуратно поставленной у ног, — мэтр Савари, парижский аптекарь с улицы Бур-Тибур.