Рогнеда шагнула в покои и огляделась. Сам Владимир стоял к ней лицом, а вот княгиня точно и не заметила гостьи, даже лицо не повернула от окна, поглаживая светлую головку маленького сынишки, прижавшегося к материнской ноге. Вошедшая спокойно склонилась:

– Здраве будь, князь. И ты, княгиня с детками.

– И тебе здравия. – Действительно ли чуть дрогнул голос Владимира или показалось? Нет, не показалось, Анна от окна тоже дернулась, глаза сузились. Но Анастасии-Рогнеде было все равно.

– Князь, дозволь слово сказать.

Владимир повел рукой, приглашая сесть, Анна все же повернулась, стала внимательно смотреть. Она видела бывшую княгиню только раз, тогда в монастыре разглядела плохо. Прошло уже пять лет, но красота соперницы не только не увяла, она скорее стала другой. Спокойное, чистое лицо, ясные глаза, от нее веет достоинством и добротой.

Это не Мальфрид, которая не так давно при встрече с князем вдруг бесстыже прижалась к нему грудью и зазывно смотрела в глаза. Владимир даже чуть шарахнулся от бывшей жены, но боярыню это не смутило, она продолжала глазеть на князя и при любой возможности задевала его то ногой, то плечом. Сначала Анне было даже смешно, но постепенно она заметила, что князь тоже поглядывает на свою бывшую супругу внимательней и вроде нечаянно оказывается рядом. Боярыня гостила с мужем в Киеве два дня, и княгиня не была уверена, что Владимир не успел где в ложнице прижать горячую гостью. Анна была права, Мальфрид удалось-таки совратить Владимира своим старым способом. Довольно одергивая подол богатого наряда, женщина чуть усмехнулась:

– Нет, князь, что ни говори, а ты прыть поистратил со своей замухрышкой. Раньше тебя за это время на двоих хватило бы, а тут едва с одной справился…

Не успела договорить, как полетела обратно на ложе, брошенная сильной рукой рассерженного Владимира:

– Прыти, говоришь, нет?! Я тебе покажу прыть!

Еще через какое-то время Мальфрид довольно потягивалась, разглядывая одевавшегося князя и мысленно радуясь – получила свое от скромника!

– Князь, – чуть лениво протянула красавица, – я займу эту ложницу? Ночью придешь?

Тот отрицательно покачал головой:

– Уезжай от греха подальше.

Мальфрид поднялась голышом, снова прижалась, маня прелестями:

– Не гони!.. Со старым боярином худо. Я по тебе тоскую все время. А грех? Я его на себя возьму.

Владимир с досадой отодвинул в сторону бесстыжую боярыню и молча вышел вон, досадуя на себя, что поддался на завлечение. Мальфрид уехала не сразу, но большего добиться от бывшего мужа не смогла. Зато нашла того, кто поведал Анне о ее встрече с князем, еще и приукрасив. Княгиня ничего не рассказала Владимиру, вообще ничего никому не сказала, но долго раздосадованно плакала. Особенно тошно стало, когда Мальфрид исхитрилась сообщить ей, что понесла от князя и очень этому рада! Пока у Владимира не всегда получалось жить по-христиански, старые грехи в рай не пускали, но он искренне старался с ними бороться. Анна надеялась помочь, князь должен забыть всех своих прежних жен! Хорошо бы и детей, но это не получалось совсем.

Совсем не такова оказалась Рогнеда, в ней не было и намека на желание овладеть князем, завлечь его. Но как раз это действовало на Владимира сильнее всего! Анна беспокойно переводила взгляд с мужа на монахиню и обратно, гадая, зачем та приехала.

Мало того, Станислав вдруг нырнул из-под материнской руки и, подойдя к монахине, доверчиво уставился на нее своими светло-голубыми глазками. Рогнеда улыбнулась, погладила малыша по головке, тот прижался к ней и остался стоять. И Владимир, и Анна не знали, что делать. Первой опомнилась мать, она позвала сынишку к себе, тот послушался не сразу, Рогнеде пришлось чуть подтолкнуть:

– Иди, иди, мама кличет.

Станислав подчинился, но все глядел на необычную гостью. Пришлось Анне уйти, уводя с собой сына. Она тоже оглядывалась, но не на Рогнеду, а на мужа. Князь не смог скрыть свои чувства, он любил, все еще любил эту женщину! И никакие годы, монастырь или новые заботы не смогли стереть такую любовь.

– Князь, ни к чему Всеволоду свататься к Сигрид.

Владимир поморщился, ну чего вмешивается даже из монастыря?

– Помню, что королева старше, да ведь сам рвется.

Рогнеда покачала головой:

– Не в том беда, что старше, а в том, что откажет с позором. – Чуть помолчала и добавила: – Беда будет…

Такая тоска прозвучала в голосе матери, говорившей о сыне, что князь вздрогнул:

– Чуешь что?

Рогнеда кивнула, она и сама не могла бы объяснить, почему так ноет сердце по Всеволоду. Тут и Владимир стал сомневаться, кивнул:

– Еще поговорю с княжичем.

Рогнеде хотелось сказать, что зря предлагал такое, теперь будет тяжелее отказываться. А князь, все так же жадно вглядываясь в лицо любимой женщины, стал расспрашивать:

– Как ты живешь?

Рогнеда чуть улыбнулась:

– С Божьей помощью хорошо.

– Как монастырь, наставница?

– Слава Богу…

И все, точно и не было в их жизни жарких ночей, шестерых детей, безумной ревности, ссор и примирений…


Когда Рогнеда ушла, Анна устроила мужу допрос:

– Зачем приходила? Что она никак тебя в покое не оставит?!

– Да не беспокоит она меня! А приходила сказать, чтоб не отправлял Всеволода к Сигрид. Добром не кончится.

Анна пыталась сообразить, при чем здесь далекая свейская королева-вдова.

– А ей что?

Пришлось князю объяснять:

– Всеволода решил сватать за Сигрид.

– Ей-то что?! Она же в монастыре…

Владимир возмутился:

– Да ведь мать же!

Княгиня не нашлась сразу, что сказать, но позже, обдумав, вдруг стала советовать все же отправить сына Рогнеды к свеям. Женский ум хитер, Анна убеждала мужа не одна, позвала к себе княжича. Всеволод подивился, но пришел.

– Слышала, что отец хотел тебя к Сигрид сватать да передумал из-за матери?

Всеволод, которому уже давно рисовались картины большой власти, досадливо мотнул головой:

– Да, мать против.

– Да ведь она же в монастыре, что вмешивается в мирские дела?

Княжичу бы задуматься, отчего так радеет о нем чужая женщина, почему говорит против родной матери, но не стал. Снова загорелся мыслью, послушал мачеху, пошел к отцу говорить о сватовстве. Вдвоем с Анной они смогли убедить Владимира все же отправить сына к Сигрид, хотя теперь уже и у него сердце беду чуяло.

Князь позвал к себе Ярослава, молодой князь ожидал, что станет и ему искать невесту, но Владимир принялся расспрашивать:

– Каково тебе в Ростове? Блуд хорошо ли помогает?

Тот кивнул:

– Я без Блуда никуда. А в Ростове уже прижился, свыкся.

– Как там, волхвы не мешают? Почему не крестишь город?

– А кого крестить? Дружина, что со мной пришла, крещена еще в Киеве, а Сарск трогать нельзя. Это не Киев, их в Неро не загонишь. Там у волхвов сила, с ними ссориться негоже, не то и в Киев сбежать не успеешь… Пусть себе, Ростов все больше поднимается, бояре, что ко мне перебрались, тоже крестятся помаленьку, купцы крестятся… Остальные горожане понемногу в церковь ходить стали.

В голосе сына звучала такая спокойная мудрая уверенность, что отец поразился. Перед ним сидел повзрослевший настоящий князь, которому подвластны даже такие медвежьи углы, каким были мерянские земли.

Что мог ответить князь Владимир? Только кивнул согласно:

– Вам с Блудом виднее. Только не тяните все же с крещением, как бы вас волхвы не пересилили.

Ярослав пожал плечами, и было непонятно, согласен или нет. На его дальнейшем поведении такое наставление отца никак не сказалось, как жил себе в Ростове, так и продолжил, как правил, так и остался править. Но жизнь в Медвежьем углу все же была спокойной благодаря мудрому поведению князя Ярослава и его воеводы Блуда. До поры до времени…

* * *

Неожиданно в Киев нагрянул Олав Трюггвасон. Рассказал о своих делах, он уже стал королем Норвегии и даже успел крестить часть своих людей. Сам крестился после встречи с монахом-отшельником, который предсказал, что если примет крещение, то станет королем. Олав радовался:

– Я всегда верил, что стану королем своей страны! А теперь крещу и всех норвежцев!

Он уже не звал Владимира «отче», как раньше в Новгороде и даже в Киеве до ссоры, и разговаривал с ним скорее как с равным. Но Владимир был рад изменениям, произошедшим с его любимцем, хотя до подлинного христианского поведения было еще ой как далеко, Олав пока не собирался строить храмы в своей стране. Князь видел, что приемный сын не вполне понимает важность крещения и саму веру, но уповал на то, что все придет со временем.

Узнав, что Всеволод уплыл свататься к Сигрид, Олав расхохотался:

– Братцу русских девок мало?! Сигрид его в дугу согнет, если не замучает раньше.

Владимир, уже и сам жалевший, что поддался на уговоры сына и княгини Анны, раздраженно отмахнулся:

– Захотел свейским королем зваться, пусть терпит.

Приемный сын князя с сомнением покачал головой:

– Не возьмет его Сигрид в мужья. Она суровая, посмеется только и обратно выгонит. – Хитро прищурив глаза, вдруг спросил: – Давно ли этот жених уехал?

Владимир кивнул:

– Давненько уже, пора бы и весточку прислать с кем.

Олав снова расхохотался:

– Чего весточку? Не сегодня завтра сам прибудет!

По-варяжски вольное поведение норвежца раздражало княгиню Анну, она не выносила его громкого голоса, грубости слов и хохота. Поморщившись, княгиня хотела уйти, но заметила недовольный взгляд мужа, Владимир не раз уже выказывал ей, что пренебрегает многими русичами, и не только ими. А про приемного сына позже небось еще не так выговорит. Анна осталась.

Олав, казалось, не замечал княгиню, он чуть презирал женщину, способную только соглашаться с мужем, не замечая, что Анна уже сильно изменила самого Владимира. А если бы и заметил, то такой перемене не обрадовался бы, Олаву больше по душе Владимир, бравший Полоцк и Киев, чем тот, что часами стоит на коленях, вознося молитвы к Богу.

– Нет, – Олаву все не давало покоя сватовство Всеволода, – Сигрид, говорят, красивая, но ведь старуха… Она же Рогнеде ровесница? Князь, к чему княжичу такая старуха?

Владимир, забыв, что их слышит Анна, поддержал приемного сына:

– Да ведь женщина не мужчина, стоит одного-двоих родить, и уже старуха! Это мы до седых волос в молодцах ходим.

Олав, сверкнув глазами, возразил:

– Не скажи… Какая и шестерых вон имеет, но все красавица, а другая и до замужества серой мышью была, и после не похорошела…

Он говорил явно для Анны, та не выдержала, встала и быстро вышла. Только тут князь понял, что жена все слышала и теперь обижена. Пробормотал с укоризной:

– К чему ты так?..

Норвежец фыркнул:

– Правду же сказал!

– Да правду-то не всегда говорить стоит.

Анна прозлилась после того весь вечер, кляня красоту Рогнеды и свою непривлекательность, потом долго молилась. Князь застал жену на коленях перед иконой. Подошел, не зная, что сказать, и боясь слез и обидных слов. Но княгиня выказывать не стала, хорошо понимая бесполезность и для себя решив не замечать таких разговоров. Однажды, еще в первые годы, после разгульного пира (не мог сразу бросить такие привычки), будучи не совсем трезвым, князь высказал жене:

– Холодна ты, Анна, точно очаг без пламени…

Та, обиженно поджав губы, ответила:

– Какой Бог сотворил.

Владимир сокрушенно покачал головой:

– Гасишь во мне все живое. Я жить хочу… На что меня обрекаешь?

Утром, проснувшись и поняв, что чем-то обидел жену, князь был ласков и даже нежен, но та не забыла горьких слов и с тех пор внимательно следила за мужем. Вокруг всегда вилось большое количество женщин, еще не забывших о любвеобильности князя Владимира, до многих из них Анне внешне было далеко…

На ложе княгиня тихонько легла в уголок, укрывшись до самых бровей, Владимиру вдруг стало очень жалко жену. Не ее же вина, что Бог дал такие серые волосы, глаза и кожу. Рука князя легла на волосы княгини, ласково погладила, прошлась по плечу, спустилась на грудь. Анна была послушной, всегда послушной, она не сопротивлялась, но и не отвечала на ласки, принимая их как должное. «Точно обязанность выполняет», – с горечью подумал Владимир и сам с собой усомнился: а любит ли? Если и любила, то все так же – ровно и спокойно. Поневоле сравнил ее с Рогнедой, строптивой, но горячей. Если уж брал ее, то потом всю ночь отдыха не знал. А эту только и можно, что жалеть…

И все же князь жалел. Жалел за все – за некрасивость, за непонимание языка, незнание обычаев, неумение настоять на своем. Жалость тоже перерастает в любовь, только очень медленно. Когда-то непокорность Рогнеды разожгла страсть Владимира в одночасье, но должно было пройти немало лет, прежде чем ласковая покорность Анны сделала ее самой дорогой женщиной. И все же произошло это только после смерти Рогнеды; пока была жива полочанка, она даже в монастыре не отпускала мысли Владимира, вернее, он сам не желал отказываться от этих мыслей.