– Что принес?

Воевода пожал плечами:

– Тебе же весть принес, не мне. Я не спрашивал.

Молодой князь улыбнулся уголками губ – Блуд старательно делает вид, что просто ходит под князем, хотя в действительности Ярослав без него ни на шаг. Умный воевода и хитрый: верно, все должны думать, что за князем сила. Если воевода станет вперед него гонцов принимать, то кто такому князю поверит? Кивнул, направился широким шагом в терем. У Ярослава от рождения искорежена правая нога, хотя стараниями того же Блуда ходить стал, но немного хромает. Пожалуй, только воевода понимает, какой боли стоит молодому князю вот такой уверенный широкий шаг, но Блуд молчит. Если терпит Ярослав, значит, нельзя его останавливать. Не так давно воевода разговаривал со старым лекарем из чудинов, тот сказал, что князь так и будет ходить с хромотой, исправить нельзя, мол, если бы сразу после рождения ему показали…

Гонец озяб, нос красный, руки тоже, на глазах едва не слезы от мороза выступили. Ярослав сердито крикнул на гридей, что держат гонца на ветру, не согрели, но те чуть виновато возразили:

– Сам нейдет… Звали же…

За князем гонец пошел, в гриднице сразу шагнул к жарко натопленной печи, протянул к ней озябшие руки. Но тут же вспомнил о грамоте, которую привез, полез за пазуху, долго выпутывал негнущимися пальцами свиток, протянул Ярославу. Тот кивнул:

– Иди грейся. Потом позову.

Дружинник громко хлюпнул озябшим носом и снова потянулся к печи. И то верно, морозы стоят нешуточные, если долго скакал, то промерз сильно. За бедолагу уже взялись ростовские гриди, они сочувствовали своему киевскому товарищу, прекрасно понимая, что любой мог оказаться на его месте. Вон пошлет князь ответ отцу, кто поедет? И с облегчением подумали, что этот же дружинник и поедет.

Ярослав шел в свою горницу, по пути срывая печать со свитка. Что там пишет отец? Неужто снова требует людей в свои новые грады? Блуд уже ожидал близь горницы.

Так и есть, князь Владимир писал о необходимости послать новых насельников в грады по границе со Степью, мол, если построили, то жить кто-то должен, все города Руси своих людей дают. Ярослав молча протянул грамоту воеводе. Блуд, прочитав, кивнул:

– Что отвечать станешь? Давать людей в тот же Белгород – значит ссориться с волхвами Сарска.

– А то и отпишу, что мне самому свой град Ярославль на границе населять некем. Туда мои насельники пойдут. Должен же он понять, что и Волжский путь охранять требуется! – Ярослав давно не называл князя Владимира отцом, после его женитьбы на цесаревне Анне, говорил «князь» или «он».

– И то верно, – кивнул Блуд. Прав Ярослав, Волгу тоже охранять надо, не то можно от Степи загородиться, а враг по воде придет.

Так и ответили князю Владимиру; гонец отдохнул два дня и отправился в обратный путь по заснеженным дорогам.

Владимир, получив от сына вежливый отказ, однако, не рассердился, увидел в его словах правоту. В глубине души он был доволен Ярославом, молодой князь крепко взял в свои руки мерянские земли. Ростов исправно привозил повоз, в самом городе поставлены новые церкви, Ярослав заложил даже новый град в месте впадения Которосли в Волгу, назвал, конечно, своим именем. Молодец князь! Решил, что не станет больше требовать людей из ростовских земель, сыну и самому нужны. Одно худо – не очень печется молодой князь о крещении медвежьего угла. Епископ Феодор, что отправлен с ним, сидит себе тихо в маленьком Суздале и в окрестности даже носа не сует. Но, может, Ярославу там, в Ростове, виднее? И в этом князь Владимир не настаивал, не требовал от Ярослава быстрых действий. Время подсказало, что верно поступали. Крепка была старая вера в медвежьем углу, нельзя с ней бороться так, как делали в Киеве и даже Новгороде. Позже, поторопившись, младшие сыновья Борис и Глеб едва не поплатились за это.

* * *

– Что-то ты бледна стала? – Глаза настоятельницы смотрели тревожно: Рогнеда в последние дни плохо выглядела. – Болит что?

Та отрицательно помотала головой:

– Нет, нет…

Но такой ответ не убедил матушку Ирину, она взяла монахиню за руку и снова вгляделась в ее лицо:

– Рука-то как лед. Останься сегодня в келье, я к тебе сестру Анну пришлю, пусть посмотрит. Или лекаря позову.

– Нет, никого не надо…

Несмотря на вялые протесты, Рогнеду все же уложили и напоили разными настоями. Ее долго расспрашивала и осматривала монахиня Анна, потом попросила настоятельницу поговорить наедине.

– Что? Что ты увидела? – Ирина чувствовала, что Анна чего-то недоговаривает, потому встревожилась еще сильнее.

– Я не знаю, только ее словно травили чем-то…

– Тра-авили? – изумилась настоятельница. – О чем речь ведешь? Кто у нас травить может?!

Но Анна стояла на своем – травлена Анастасия, по всему видно, травлена. Ирина задумалась. Может, сама травится, потому и не хочет, чтобы лекаря звали? Отправилась к Рогнеде. Та лежала бледней монастырских стен.

– Давно ли на исповеди была, сестра Анастасия?

– Два дня как!.. – слова давались Рогнеде тяжело.

– Да, помню, – растерянно кивнула настоятельница. – Ничего не скрыла?

– Причаститься хочу… Недолго мне осталось, чую…

Настоятельница долго слушала исповедь Рогнеды. Почти все уже давно знала: и о попытке убийства мужа, и о том, что оставила одного с чужими людьми маленького сына в Изяславле, и о договоре с Добрыней о девках для князя… Это удивило Ирину, теперь она поняла, почему так истово отмаливала бывшая княгиня грехи своего мужа – считала себя тоже в них виновной. Но сейчас ее интересовало совсем другое.

– Те грехи ты давно уж отмолила, прощенье испросила. А ныне ничего не было?

Рогнеда задумалась, долго смотрела мимо настоятельницы на стену, та не торопила, потом так же тихо произнесла:

– Меня травили, я ведаю…

– Кто?! – ахнула Ирина. – Почему?!

Рогнеда закашлялась, но собралась с силами и все рассказала.

– Новая послушница Евдокия… она была… у князя… сына ему родила… Хотела, видно, княгиней стать… Я Блуду сказала… чтоб убрал подальше… Вместе с сыном…

Ирина ахнула:

– Ты ведала, что она тебя травит, и молчала?!

– О том и прошу, чтоб грех на себе не держать. Помогла ей грех совершить…

– Да не о том думать надо! Давно травлена-то?

– Как Евдокия появилась…

Настоятельница поняла, что Анастасию не спасти: новая послушница и впрямь подавала еду, приносила ее по кельям, когда монахини сами не могли почему-то прийти. В монастыре уже два месяца. Ирина бегом выскочила из кельи, позвала монахинь. Вместе с остальными прибежала и Евдокия. Все думали, что Анастасия преставилась, даже креститься начали. Но Ирина вдруг указующим жестом ткнула в послушницу:

– Взять ее! Запереть и не выпускать! Она Анастасию травила!

Но Евдокия и не собиралась бежать, она стащила с головы черный плат, который носила в монастыре, и с вызовом смотрела на монахинь. С испугом закрестились все. Раздались голоса:

– Как же можно? За что?

Губы Евдокии изогнула презрительная ухмылка:

– Меня к князю не допустила и сама его не удержала.

– Уведите ее! Видеть не могу! Тебя ждет наказание…

– Пусть! – снова усмехнулась Евдокия. – Я свое сделала. Только думала, быстрее все получится.

Оказалось, что, увидев однажды бывшую княгиню среди монахинь, пришедших в Десятинную церковь, Евдокия, тогда еще Крижана, вдруг решила отомстить ей за давнюю обиду. За тем и в монастырь пришла. Она ошиблась в одном, не учла, что монахиня часто постилась и не всегда ела принесенную пищу. Но все же полученный яд делал свое дело, Анастасия тихо таяла. Настоятельница Ирина с тоской смотрела на бледную монахиню, ее точно что-то съедало изнутри, одни глазищи остались. И, не спрашивая согласия, отправила за князем.

Владимир, на счастье, был в Киеве, услышав, что Рогнеда умирает, примчался сразу.

Едва он успел зайти в монастырские стены, как к нему бросилась настоятельница Ирина:

– Прости, князь, не уберегли лебедушку белую!


За такой грех послушнице полагалась смерть, но князь вдруг решил иначе: если Анастасия умрет, то Евдокия пусть живет в ее келье, отмаливая свой грех, если сможет.

Владимир вошел в ложницу, невольно склонившись в низкой двери. Рогнеда уже не вставала, ее тонкие, точно высохшие руки лежали поверх накидки неподвижно, но бледное лицо все равно было на удивление красиво, даже несмотря на то, что щеки ввалились, а губы превратились в бледные ниточки. Зато глаза, казалось, занимали почти пол-лица. Рогнеда всегда славилась большими серыми очами, но сейчас они стали просто огромными и светились внутренним светом.

Владимир присел рядом, взял в руки ее тоненькую кисть, прохрипел:

– Как ты? Что болит?

Рогнеда улыбнулась одними глазами, но постаралась прошептать:

– Ничего… Как дети?

– Все хорошо, со всеми хорошо. Может, лекаря лучшего, у меня византиец есть?

Настоятельница Ирина, услышав такое предложение, засуетилась:

– Можно бы…

Рогнеда снова подала слабый, едва слышный голос:

– Не надо… лекаря… уже поздно… Князь, будь счастлив… и уходи, прошу тебя, уходи…

Слова дались ей с большим трудом, лоб покрыла испарина, бледная рука задрожала. А в глазах была такая мольба, что Владимир не посмел ослушаться. Но перед уходом наклонился к бывшей жене поцеловать в лоб и все же прошептал так, чтоб слышала только она:

– Я всегда любил тебя, только тебя одну…

Она ответила одними губами:

– Я знаю…

Это были последние слова гордой полоцкой княжны, против своей воли ставшей женой князя Владимира, но полюбившей мужа всей душой и оставшейся самой большой любовью в его жизни.

* * *

Владимир пережил свою беспокойную и такую любимую жену на целых пятнадцать лет. Византийку Анну – на пять. И даже успел… еще раз жениться!

Самой большой заслугой он считал поставленные по границе со Степью города, потомки – Крещение Руси.

Самой большой бедой последних десяти лет его жизни стало противостояние сыновей между собой и их противостояние отцу. Последние годы Владимира разительно отличались от прежних. Он сумел собрать воедино огромную страну, но не собрал свою семью, справившись с врагами, он не смог справиться с тягой к власти у собственных сыновей…


О ней известно немало и одновременно ничего.

Дочь могучего полоцкого князя Рогволода, сосватанная за киевского князя Ярополка, гордо отказала в таком же сватовстве младшему брату Ярополка Владимиру, была им обесчещена и насильно взята в жены, названная Гориславой.

Рогнеда родила будущего основателя рода полоцких князей Изяслава и будущего правителя Киевской Руси Ярослава, прозванного потомками Мудрым.

После крещения Владимир женился на византийской принцессе Анне, предложив четырем своим супругам выйти замуж за бояр. Две из них согласились, а две другие – грекиня и Рогнеда – предпочли постриг.

Считается, что Рогнеда постриглась в Изяславльском монастыре под именем Анастасия. Даже могила ее вроде известна. Одна беда: первый монастырь на Руси – Киево-Печерская лавра – был основан уже после ее смерти, а о женских обителях вообще вряд ли слышали…

Но то, что Рогнеда приняла свою судьбу и умерла, приняв постриг с новым именем, сомнений у исследователей не вызывает. И Изяславль существует, сейчас это славный город Заславль. И память о гордой княжне, сначала надменно отказавшей Владимиру, а потом так горячо полюбившей своего обидчика, матери Ярослава Мудрого, у потомков осталась. Добрая память: не о том, что пыталась отомстить мужу, а о том, что по-настоящему любила и своих сыновей воспитала сильными князьями, ведь главные черты характера у человека закладывает мать.