Александра почувствовала, как из глаз вот‑вот хлынут слезы.

— Я так любила Оуэна… Он любил меня. Мы смеялись, болтали, сплетничали — и держались за руки при свете луны. А еще мы мечтали о будущем, нашем общем будущем. — Она крепко обхватила себя руками и, сама того не желая, вдруг выпалила: — Я все еще скучаю по нему… Прошло немало времени, прежде чем Клервуд спросил:

— Когда это было?

Она взглянула в его мрачные, проницательные глаза:

— Девять лет назад — кажется, будто прошла уже целая жизнь.

— И что произошло потом?

— Моя мать умерла. — Александра беспомощно пожала плечами. — Ну как я могла выйти за него замуж? Я любила Оуэна всем сердцем — я все еще люблю его и буду любить всегда… Но у меня не было выбора, я была нужна своей семье. Отец пил еще тогда — хотя не так сильно, как теперь. Мои сестры были совсем маленькими: Оливии исполнилось десять, Кори — всего семь. Мне пришлось разорвать отношения с Оуэном.

Она смахнула слезу и продолжила:

— Я разбила ему сердце. Он говорил, что будет ждать, — я умоляла его не делать этого. Потом было несколько писем… А потом Оуэн сдался, отказался от своих попыток, как я того и хотела. Спустя три года я узнала, что он женился на другой, — и, конечно, я за него рада.

— Конечно, — ровным, ничего не выражавшим тоном отозвался Клервуд.

Перед глазами Александры все это время стоял Оуэн, но сейчас она внимательно смотрела на Стивена.

— Вы все еще общаетесь?

— Нет. Последний раз Оуэн написал мне несколько лет назад, чтобы рассказать, что он женился на Джейн Годсон. — Она снова повела плечами, стараясь казаться беспечной, но поняла, что это напускное равнодушие герцога не обмануло.

— Он, судя по всему, был истинным образцом мужественности, раз сумел завладеть вашим сердцем, — произнес он все тем же безликим тоном.

— Оуэн был красивым, остроумным и очаровательным. А еще он был добрым. Он происходил из хорошей семьи.

Его отец был бароном, как и Эджмонт. Но самое главное, он был не только моим возлюбленным, он был моим лучшим другом. — Александра наконец‑то просияла слабой, мечтательной улыбкой.

Лицо Клервуда теперь было жестким, будто высеченным из камня. Все его черты казались более четкими и резкими, чем когда бы то ни было. Он предложил плачущей Александре носовой платок. Ресницы герцога опустились, и ей не удалось рассмотреть, что выражали его глаза.

— Мне очень жаль. Я все еще тоскую по нему. Когда вы спасли меня на балу… — Александра запнулась, внезапно осознавая, что не стоит объяснять Клервуду, какие чувства он пробудил в ней тем вечером, каким счастьем было оказаться в его объятиях, ловить на себе его взгляд, полный искренней увлеченности и вожделения.

— Пожалуйста, продолжайте.

Александра помедлила, не решаясь честно обо всем рассказать, но все‑таки призналась:

— Вы — такой красивый, очаровательный… А я и забыла, что это такое — быть в объятиях привлекательного мужчины.

Герцог поднял на нее все такие же бесстрастные, ничего не выражавшие глаза.

— Значит, я напоминаю вам давно потерянного возлюбленного. Или, возможно, я стал ему заменой.

— Вы — совсем не такой, как Оуэн. Вы не можете его заменить.

С уст Клервуда сорвался резкий фыркающий звук, и его губы изогнулись, но в этом подобии улыбки не было ни теплоты, ни радости.

Он что, разозлился?..

— Я не хотела обижать вас.

— Разумеется, нет, — категорично отрезал герцог. — А если бы мы держались за руки при свете луны, если бы я шептал вам на ухо все эти необходимые нежности, я был бы таким, как ваш юный романтичный Оуэн?

Александра не знала, что и ответить, к тому же ей сейчас не нравились выражение лица и тон Клервуда.

Он тихо добавил:

— Вы тоскуете и по его поцелуям тоже? В лунном свете? И вы чувствовали к нему неудержимое влечение?

Александра поняла, что залилась краской.

— Я любила Оуэна. Конечно, я чувствовала влечение.

Клервуд пристально посмотрел на свою гостью, и она ответила на его взгляд. Потом очень тихо, будто угрожающе, герцог произнес:

— Но вы не любите меня, поэтому нет ни одного разумного объяснения экстазу, который вы испытали в моих объятиях. Я прав?

Слова, которые он так тщательно подбирал, заставили щеки Александры зардеться еще ярче. Почему Клервуд так себя вел? И несмотря на то что его голос по‑прежнему звучал сердито, в тоне отчетливо слышалась насмешка.

— Я не желаю обсуждать нашу любовную связь!

— Почему нет? Потому что я не держал вас за руку?

Осознав, что теперь герцог действительно злится, Александра запаниковала. Он явно был в гневе — но почему?

— Я отказываюсь разговаривать на эту тему.

Клервуд схватил ее за руку, прежде чем она смогла выскользнуть из комнаты.

— Я ведь вижу, как вас беспокоят ваши страстные желания.

— Нет никакого рационального объяснения страсти, которая нас с вами связывала, — настаивала Александра.

Он наклонился ближе:

— Страсть не рациональна, моя дорогая. Это категория физическая — чувственная.

Теперь ее сердце билось неудержимо, готовое в любой миг взорваться в груди. Каждая частичка ее существа сжалась, томясь мучительным огнем.

— Я не понимаю, почему мы до сих пор обсуждаем все это!

— Мы обсуждаем это, потому что я хочу понять, почему вы умышленно ввели меня в заблуждение.

Александра обхватила себя руками.

— Я — просто бесстыдна… Я пыталась сопротивляться… но я хотела быть с вами, — прошептала она.

Клервуд снова безрадостно улыбнулся:

— А теперь?

Александра застыла на месте. Глаза герцога по‑прежнему были мрачными, гневными, но сейчас в них медленно тлел и огонь желания.

— Пожалуйста, не стоит… — взмолилась она. — Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Из чего? — Рука Клервуда нежно коснулась ее подбородка. — Вы, разумеется, все еще желаете забыть былую пылкую страсть с Оуэном? И определенно по‑прежнему хотите быть со мной?

Он склонился к ней еще ближе.

— Остановитесь! История с Оуэном закончилась много лет назад. Он забыт.

Клервуд рассмеялся.

— Еще совсем недавно вы говорили о нем так, будто он был вашим возлюбленным всего несколько дней назад! Вы не забыли его, ни капельки.

— Я должна уйти.

— Но вам некуда идти, — обрубил он, и во взгляде мелькнула сталь. — И вы знаете это точно так же, как и я.

Воображение тут же нарисовало Александре неприятную, внушающую ужас комнату на постоялом дворе. И она сразу вспомнила о красивой спальне, которую предоставил ей герцог.

— Я не могу оставаться здесь!

— Не можете? Почему? — Он криво улыбнулся. — Я все еще хочу вас. Вы все еще хотите меня. И что самое важное, теперь вы нуждаетесь в защитнике.

Александра побледнела.

— Кроме того… — Клервуд снова расплылся в самодовольной улыбке. — Полагаю, я смогу заставить вас забыть о вашем любимом Оуэне Сент‑Джеймсе.

Александра сидела в своей красивой спальне на стуле у окна, подогнув ноги. На ее коленях лежала вышивка, но игла была давно заброшена. Вместо того чтобы вышивать, гостья дома наблюдала за огромной черной лакированной каретой Клервуда, запряженной великолепной шестеркой вороных. Экипаж приближался к дому, стремительно летя по дорожке, засыпанной ракушечником. Сердце Александры учащенно билось.

Время шло к вечеру. После завтрака она сбежала в свою комнату, пытаясь избавиться и от герцога, и от воспоминаний об их страсти, которые он так легко, играючи, пробудил. Но отмахнуться от невероятной силы влечения было невозможно. Повсюду, куда бы Александра ни повернулась, ее преследовал мощный образ Клервуда, она явственно ощущала присутствие герцога, его силу.

Александра не верила своим глазам, но этот облик настойчиво представал перед глазами снова и снова. К смятению добавлялась тревога — а заодно и паника. Чем скорее она сбежит от Клервуда, тем лучше, мелькнуло в голове.

Между тем карета все приближалась, пролетая уже мимо фонтана из белого известняка.

Александра никогда не решилась бы вновь разжечь огонь взаимной страсти. Собственно, и возобновлять‑то было нечего. У Клервуда был шанс добиться желаемого, как и у нее, — и оба совершили серьезные, значительные ошибки. На этом с их отношениями было покончено. Александра не нуждалась в защитнике. А даже если бы и ощущала такую потребность, ни за что не собиралась принимать Стивена в этой роли — только не теперь, после всего того, что произошло, даже несмотря на то, что какая‑то потерянная, одинокая частичка ее отчаянно требовала чьей‑то защиты и заботы.

Она попыталась переключить мысли на Оуэна, но сейчас думать о ком‑то другом, кроме Клервуда, было просто невозможно.

Картины потрясающей страсти, которая связывала ее со Стивеном, продолжали неотступно возникать перед мысленным взором. Но это уже не имело значения. Александра никогда не смогла бы забыть, как жестоко поступил он после этих ярких, чувственных мгновений. Она вызывала в памяти каждую деталь его бессердечного поведения, каждое безжалостное, внушающее ужас слово. Помнится, после неистовых любовных ласк она была переполнена счастьем и радостным предвкушением новой близости, а Клервуд больно ранил ее своими несправедливыми, ошибочными обвинениями…

Он просто кипел от ненависти!

Но она ведь ему солгала…

Александра обхватила себя руками, сжавшись в комочек. Ей было бесконечно жаль, что герцог спас ее снова, увезя из захудалой гостиничной комнатушки. Она так хотела, чтобы его образ отдалился, а потом навеки стерся из памяти. Она сожалела, что Клервуд накормил ее восхитительным, так отчаянно необходимым ей завтраком. Но он на самом деле сделал все это.

Александра говорила себе, что этот человек был тираном, привыкшим к тому, что абсолютно все — и слуги, и представители знати — со всех ног бегут выполнять его приказы. Он был настоящим деспотом, и понятия не имевшим о том, что чувствуешь, когда сталкиваешься с отказом. Но теперь она понимала Клервуда немного лучше: осознавала, что именно трудное детство вкупе с неограниченной властью, которой он сейчас обладал, превратили его в жесткого, бескомпромиссного человека.

Нервы были уже на пределе, и от переживаний Александру вновь замутило. Был и еще один, самый веский довод в пользу того, чтобы уехать из этого дома: Клервуд не должен был узнать о ее деликатном положении. Александра не хотела новых обвинений в хитрых интригах, не хотела, чтобы ее снова выставляли охотницей за богатым женихом.

Она справится сама. Она обязательно справится со всем сама! Другого выхода просто нет.

Окончательно сбитая с толку, испуганная, полная сомнений, Александра была готова разрыдаться. Бедняжка невольно вспомнила об отце, о его негодующих криках и ударе, но ей стало так больно, что она поспешила отогнать от себя тягостные мысли. Несмотря на то что Эджмонт поступил с ней жестоко, верная дочь надеялась: Оливия и Кори заботятся об отце надлежащим образом. Ах, как бы Александре сейчас хотелось быть дома, со своими сестрами — и никогда не встречать герцога Клервудского…

Яркие картины необузданной страсти вновь принялись вспыхивать в сознании — перед глазами предстало искаженное страстью лицо Стивена, его сильные руки. Глаза герцога блестели так, что буквально ослепляли, его улыбка была такой пылкой…

Александра выпрямилась на своем стуле и выглянула в окно. Не стоило вспоминать ту страсть, которой они когда‑то опрометчиво поддались. Величественные вязы, обрамлявшие дорогу, теперь были абсолютно красными, деревья ближе к дому отливали золотом. Прекрасный пейзаж дополняли светло‑голубое небо и сияющее солнце. Карета герцога скрылась из вида: уже через пару мгновений он должен был войти в дом.

Александра поднялась с места. Клервуду придется позволить ей уйти. Иного выбора просто не было. Пришла пора вернуться в крошечную гостиничную комнату. Она дошла до ужасной нищеты, и задерживаться в роскошном особняке герцога надолго — значило обрекать себя на более мучительное, болезненное возвращение к печальной действительности.

Задумчиво покусывая губу, Александра отложила вышивку и направилась к двери. По пути она ненадолго задержалась перед зеркалом: щеки лихорадочно горели, глаза блестели. Решив не звать на помощь горничную, она сама заколола волосы, соорудив простой — и, увы, не слишком тугой — пучок.

Стараясь не думать о сковавшем ее паническом ужасе, тошнотой подкатывавшем к горлу, Александра стала спускаться вниз. Оказавшись на первом этаже, она услышала мужские голоса и поняла, что Клервуд вернулся в компании. В душе все перевернулось от волнения. Ей придется отложить их битву — а в том, что это будет именно битва, она нисколько не сомневалась.