В этот момент сам объект мрачных раздумий предстал перед Клервудом: хозяин дома нетвердой походкой спустился вниз вслед за младшей дочерью, торопливо, на ходу надевая пиджак. Эджмонт выглядел так, будто был мертвецки пьян — что, собственно, вполне отражало истинное положение вещей. Небритый и взъерошенный, он явно провел не самую лучшую ночь в своей жизни.

Стивен взглянул на Оливию:

— Мне бы не хотелось, чтобы нам мешали.

Она присела в реверансе, взяла Кори за руку, и сестры поспешили удалиться. Стивен закрыл за ними дверь и, не скрывая крайнего презрения, посмотрел на Эджмонта. Словно не замечая недружелюбия гостя, барон поклонился и подобострастно улыбнулся:

— Ваша светлость! Я и не ждал вас! Если бы я знал о вашем приезде, встал бы пораньше и удостоверился, что все надлежащим образом готово к вашему визиту.

— Даже не трудитесь умасливать меня, — оборвал Стивен резким от гнева тоном. — Перейду сразу к делу. Вы никогда больше не будете обращаться к Александре. Никогда не заговорите с ней в жестокой манере, никогда не предложите ей оказать какие‑либо услуги ради того, чтобы обеспечить вас средствами к существованию, — и вы никогда не попросите у нее денег. Я достаточно ясно выражаюсь?

Эджмонт побледнел.

— Вы неверно поняли, ваша светлость… — залепетал он.

Стивен поймал себя на том, что стоит сжав кулаки, готовый в любой момент наброситься на этого презренного пьяницу. И это он, который никогда никого не бил — исключая разве что Алексея! Стивен содрогнулся и попытался взять себя в руки.

— Она — моя дочь, — принялся оправдываться Эджмонт. — Я никогда не был жесток или…

— Замолчите! — грубо оборвал Стивен.

Барон тотчас закрыл рот.

— Александра находится под моей защитой, и никому не позволено плохо обращаться с моими подопечными. Я понятно выражаюсь?

Эджмонт кивнул, теперь его лицо было пепельно‑бледным.

— Сколько вы должны?

— Что?

— Думаю, вы прекрасно слышали меня, Эджмонт. — Стивен смотрел с такой ненавистью, что, если бы взглядом можно было убивать, барон тут же свалился бы замертво.

Вспыхнув до корней волос, Эджмонт пробормотал:

— Примерно тысячу фунтов плюс‑минус пару гиней.

— Отдадите мне ваши счета. Я оплачу их за вас.

Эджмонт в изумлении воззрился на герцога:

— Счета в кабинете, ваша светлость.

Барон двинулся было за бумагами, но Клервуд остановил его:

— Подождите. Есть кое‑что еще. Я буду содержать вас и двух ваших дочерей. Деньги, которые я буду выделять, вы будете использовать исключительно на покупку еды и одежды, а также на ежедневные расходы — а не спускать на покер и рулетку, на скачки или выпивку. Я предупреждаю вас, сэр. Если я узнаю, что вы неправильно расходуете ежемесячное содержание, заберу вас из этого дома и брошу в долговую тюрьму. Вы меня поняли?

Эджмонт поспешил ответить:

— Понял, ваша светлость, понял, и я восхищен, действительно восхищен вашим решением! Но у меня, разумеется, будет небольшая сумма, которая позволит мне весело проводить время по ночам?

Стивен почувствовал прямо‑таки безграничное отвращение. Пагубные привычки этого человека превратились в болезнь. Эджмонт никогда не научится сдерживать себя, и у Стивена не было ни малейшего намерения поддерживать любовь барона к азартным играм и спиртному. И хотя на самом деле Клервуд никогда бы не смог поместить Эджмонта в тюрьму, в его силах было вывести сестер Александры из‑под опеки отца. Стивен подумал о том, что было бы лучше, если бы Эджмонт одумался и встал на путь выздоровления. И все же не было ничего худого в том, чтобы повторить свою угрозу:

— Если вы злоупотребите моим расположением, окажетесь за решеткой.

— Я понимаю, — коротко ответил Эджмонт.

Стивен не сомневался в том, что две дочери барона стояли у двери и подслушивали, внимательно ловя каждое слово, поэтому позвал:

— Леди, пожалуйста, войдите.

Дверь распахнулась, и в гостиную, потрясенно глядя на герцога, впорхнули две девушки.

Улыбнувшись, Стивен вручил Оливии чек на внушительную сумму:

— Это на новый гардероб и любые другие потребности, которые могут возникнуть у вас и вашей сестры.

Оливия даже не взглянула на щедрое подношение, ее глаза наполнились слезами.

— Мы не можем это принять, — прошептала она, все больше напоминая Клервуду свою старшую сестру.

Кори толкнула Оливию и поспешила сказать:

— Премного благодарны вам, ваша светлость.

Теперь она была содержанкой.

Не ощущая ни капельки стыда, Александра улыбнулась и почувствовала приятное покалывание, охватившее все тело. В сущности, она была наполнена радостью и счастьем. Прекрасный образ Стивена не выходил из головы. Перед глазами стояли его улыбка, нежные синие глаза. Они стали любовниками — а еще Александра была глубоко, безвозвратно влюблена в него.

Сейчас, в полдень, она приводила в порядок одно из давнишних платьев леди Хенредон, это потрясающей красоты, из кружев и шифона, творение парижской высокой моды. Сосредоточиться на работе было трудно.

Прошло несколько дней — несколько восхитительных дней, заставивших Александру поверить, что самые сокровенные мечты могут сбываться. Она стала возлюбленной Клервуда и теперь предавалась неудержимой страсти по ночам. Александра не ощущала себя любовницей или, еще хуже, падшей женщиной. О нет! Она чувствовала себя невестой.

Александре приходилось щипать себя, чтобы напомнить: это — не сказка, она — не невеста и эта история не окончится традиционным «они жили долго и счастливо». Но даже это осознание грустной реальности не могло изменить ее чувств — чувств, которые, казалось, становились глубже с каждым днем.

Александра влюбилась в Стивена еще до того, как снова оказалась в его постели, и эта нежная привязанность усиливалась с каждым пролетавшим мгновением. Да и как могло быть иначе, если Клервуд относился к своей гостье как к жене и даже весь штат его слуг был с ней предупредителен и почтителен? Главный повар советовался с Александрой, планируя меню на очередной день. Экономка осведомлялась, какое постельное белье предпочитает мисс Болтон. Ее персональная горничная спрашивала, какое новое платье — из тех, что Александра купила по настоянию Клервуда, — она наденет на ужин, какой наряд выберет для завтрашнего дня. Ну разве после всего этого Александра могла не ощущать себя подобно желанной, окруженной заботой невесте? И что было самым главным, она чувствовала, что этот период может длиться вечно — что Стивен любит ее, пусть немного, но любит.

Ах, как же трудно было бранить себя за эти опрометчивые мысли! Душа наполнилась теплотой, стоило Александре вспомнить о том, как Стивен разбудил ее на рассвете, чтобы снова заняться любовью — на сей раз медленно и нежно, — перед тем как уехать в полдень на встречу в Манчестер. Он даже поцеловал ее на прощание.

Александра на мгновение отложила шитье и улыбнулась. Стивен был исключительным, удивительным мужчиной!

Она жила в сказке со своим собственным прекрасным принцем.

И как только она могла когда‑то думать о нем как о жестоком, бессердечном человеке? Стивен посвятил свою жизнь облегчению страданий других. Александра быстро пришла к пониманию того, что, при всем почитании герцогом своих обязанностей в отношении Клервуда, которые накладывало на него чувство долга по отношению к покойному отцу, более значимым был для него успех благотворительных проектов.

Жизнь Александры и Стивена приобрела определенный распорядок: днем каждый занимался своими делами, а вечером они вместе садились ужинать за накрытый только для двоих стол — и это их уединение было просто чудесным! Стивен перестал появляться в обществе, не чтил своим присутствием светские рауты, хотя Александра прекрасно знала, какая ответственность лежала на нем — в конце концов, герцог Клервудский был первым пэром Англии и должен был выполнять немало социальных обязательств. И все же с тех пор, как их отношения изменились, Стивен каждую божью ночь оставался дома — со своей возлюбленной.

Александра знала, что совсем скоро настанет время, когда герцог начнет опять бывать в свете — проводить вне стен Клервуда все больше и больше вечеров. Она нисколько не сомневалась в том, что это неминуемо произойдет, но старательно гнала от себя печальные мысли. Александра пыталась не думать о том, как будет в одиночестве коротать вечера в Клервуде, пока Стивен станет развлекаться в свете. Она запрещала себе размышлять и о том, что могла бы бывать в обществе вместе с ним — если бы на самом деле была его невестой.

Стивен держал слово: был очень щедрым, как когда‑то и обещал. Александра посмотрела вниз, на свое платье из малинового шелка. Это был самый восхитительный наряд, который она когда‑либо носила.

Неделю назад в доме появилась очень известная швея с двумя помощницами. Она сообщила Александре, что его светлость настаивает на полном обновлении гардероба своей гостьи. Александра пыталась отказываться. Тогда модистка и ее помощницы разбросали по всей гостиной самые красивые, самые дорогостоящие ткани — от этого великолепия и щедрого выбора у Александры перехватило дыхание. Она испытывала непреодолимое желание коснуться этих восхитительных рулонов шелка и шифона, атласа и бархата — но все‑таки удержалась. Потом перед Александрой выросла целая гора столь же красивых, весьма недешевых кружев и другой отделки. Она не могла поверить своим глазам: с какой стати герцог тратит на нее целое состояние? Весь день Александра пыталась отказываться буквально от каждого предложения, но, в конечном счете, стоило ей опрометчиво дать понять, что именно понравилось больше всего, как модистка тут же решила сшить из выбранных тканей несколько дневных платьев и вечерних нарядов. Пять обычных платьев и один вечерний туалет уже доставили. Было очевидно, что целая группа швей трудились с момента примерки не покладая рук.

Все в жизни Александры, казалось, было просто замечательно. И все же где‑то на горизонте смутно маячила одна серьезная проблема. Она не сказала Стивену о ребенке.

При этой мысли Александре стало дурно. Клервуд, похоже, не замечал продолжавшихся приступов тошноты. Разумеется, не замечал, в противном случае давно бы сказал об этом. Не проходило ни единого утра, чтобы она не мчалась на поиски унесенной прислугой ночной вазы — в это время Стивен был уже внизу или вовсе вне дома, на своих угодьях или на пути к городу. Александра лично чистила ночную вазу, хотя осознавала тщетность своих попыток: ее горничная наверняка знала о том, что приступы тошноты продолжаются. Один раз Клервуд уже обвинил Александру во лжи, но обман, в который она была вовлечена теперь, был гораздо хуже введения его в заблуждение по поводу своей невинности. Сейчас на карту были поставлены жизнь и будущее ребенка.

Александра просто не знала, что делать. Не проходило ни дня, чтобы она не думала о ребенке, которого носила под сердцем, и праве Стивена знать об этом. Но даже несмотря на то, что тягостные воспоминания о недавних несчастьях постепенно отступали, Александра не забыла, в какой ярости был Клервуд, когда счел ее коварной охотницей за чужим богатством. Она больше никогда не хотела быть обвиненной в чем‑то подобном и тяжко страдать. Еще совсем недавно Александра нисколько не сомневалась: расскажи она герцогу о своем деликатном положении, и он сочтет беременность очередной хитрой уловкой, с помощью которой его вынуждают жениться. Но теперь она не была в этом так уверена. И все время спрашивала себя, способен ли Стивен понять, что произошедшее — лишь роковая случайность. Возможно, герцог захотел бы продолжить их связь, не отказался бы от своей любовницы, даже зная о ее беременности?..

Александра не хотела терять его — по крайней мере, не теперь.

Стивен имел полное право знать, что станет отцом. И он был бы замечательным отцом, в этом Александра не сомневалась. В то же время ее ребенок имел полное право рассчитывать на преимущества, которые давал статус сына или дочери могущественного герцога Клервудского. Она верила в это всем сердцем, всем своим существом. Но стоило ей рассказать Стивену о ребенке, и их отношения могут закончиться. Если он решит, что любовница снова пытается манипулировать им, так определенно и будет.

Александра была так влюблена, что едва ли могла представить себе окончание их связи. И все же она не утратила ни единой крупицы здравого смысла, которым обладала. Стивен все равно узнает правду спустя несколько месяцев, когда ее положение станет очевидным.

И поскольку Клервуд рано или поздно все поймет о ребенке, Александре было ясно: лучше честно признаться во всем теперь. Это облегчило бы ее муки совести. Это было бы правильно. Тем не менее она не переставала бояться его реакции. Если бы герцог спокойно воспринял новости, влюбленная без памяти Александра цеплялась бы за их роман до последнего — до тех пор, пока он не потерял бы к ней интерес.