– Да я давно в себе, в отличие от некоторых, – хмыкнула та и, вильнув тощим задом, величественно удалилась.

Быстро проинспектировав шкафы, Настя с неудовольствием обнаружила, что муж забрал не все вещи, а лишь часть. То есть он либо собирался вернуться и дальше жить долго и счастливо, а сумку вынес демонстративно, ожидая, что его начнут звать назад, либо просто отложил скандал на время, решив забрать остальное барахло позже и с разборками. В самом деле, было бы странно после стольких лет совместного быта просто так молча исчезнуть за горизонтом. Наверняка он захочет выяснить отношения до конца. Ну, или помириться.

Порывшись в ворохе внутренних ощущений, Настя решила, что ей импонирует первый вариант – никакого Толика в своей жизни она больше не хотела. Как говорил классик – лучше один раз напиться живой крови, чем триста лет питаться падалью. Иными словами, даже если с Кофтуном вдруг ничего не получится – это, конечно, вряд ли, но вдруг… – так вот даже в этом случае возвращаться к старой жизни Настя не будет. Жить нужно так, чтобы дышать полной грудью, иначе смысла нет. Блеклое доживание до пенсии – это не то, ради чего стоит топтать планету. Нужно искать, бороться и ставить цели. В конце концов, всегда можно найти от кого родить. Тем более что она уже нашла.

– Все нормально? – Слава смотрел тревожно. Видимо, волновался за нее. И Насте стало вдруг так приятно, в груди разлилась такая щемящая нежность, что аж захотелось прослезиться. Остановило только воспоминание о том, что тушь у нее не водостойкая. В принципе, это единственный аргумент, который может помешать женщине заплакать.

– Знаешь, – неожиданно улыбнулся Кофтун, – а тебе бы очень пошла красная машинка. Какая-нибудь маленькая и яркая, такая пронзительно-алая.

И он задумчиво наморщил лоб, видимо, подбирая модель. Оцепеневшая от неожиданности, Настасья протяжно икнула, страшно развеселив кавалера. Конечно, разве могла такая невезучая курица, как Настя Дорохова, не разрушить правильную атмосферу!

Ладно бы икнула и затихла. Так ведь нет. Подлый организм, словно назло, начал содрогаться от размеренных, почти ослиных «иков» аж с протяжным подвыванием.

– Ты такая настоящая. За это я тебя и люблю, – заявил Вячеслав, на очередном светофоре выудив откуда-то сбоку бутылку с водой и протянув ее бордовой от переживаний спутнице.

Наверное, для слова «люблю» нужна какая-то особая атмосфера. Но иногда оно так нужно и важно само по себе, что совершенно не принципиально, как и когда оно будет произнесено. Главное – кем. Икота прошла моментально, что еще сильнее изумило Настасью, присосавшуюся к бутылке с газировкой. Это был какой-то отвратительный напиток с пузырями типа «Ессентуков» или «Нарзана». Она такие терпеть не могла, но в руках желанного мужчины и яд превращается в нектар.

– Вот, правильно говорят, когда человек икает, его надо напугать, тогда все пройдет, – удовлетворенно резюмировал Кофтун, снова сгустив недопонимание. То ли он имел в виду последний резкий поворот, при котором Настасья едва не разбила голову о боковое стекло, то ли слова про любовь. Поди разбери этих мужиков.


Машину он ей все же купил. Не сразу, а к концу лета, когда их роман уже перестал будоражить общественность, когда Настасья успокоилась и перестала, словно школьница, ждать от Славы звонков и знаков внимания, переживая, что каждый раз – последний, когда жизнь потекла размеренно, стабильно, но не так, как раньше. Она стала как-то легче, светлее, было о чем мечтать, чего ждать, новые отношения бодрили и приятно волновали.

Когда женщина хочет машину, она думает лишь об одном: как она будет смотреться за рулем. Когда эта машина уже есть, возникает другая проблема: а как на этом ездить?

На курсы вождения (ускоренные, дорогие) Кофтун отправил ее еще задолго до того, как они пошли выбирать четырехколесного друга. Но курсы курсами, а на своем красном «фордике» Настасья ездила едва ли не зажмурившись от ужаса, с мокрой спиной и вытаращенными от ужаса глазами. Любимый говорил, что это пройдет. Настя верила, но все же сомневалась, смущенно поставив авто на стоянку и норовя ездить на городском транспорте.

Все хорошо не бывает. Любая приятность всегда уравновешивается какой-нибудь пакостью. Судьба любит соблюдать баланс.

Переехать в его квартиру Слава не предлагал. Они часто ночевали у него, ужинали, какие-то Настины мелочи давно и прочно обосновались в квартире кавалера, но это все же не было переездом и началом совместной жизни. Это был именно роман, без совместного быта, без обязательств, необременительный и эффектный, со всей необходимой атрибутикой.

– Зато красиво, – гудела Дарья. – Вечно ты, Дорохова, недовольна. Не требует мужик с тебя борщей и глаженых рубашек – радуйся. Как в кино все. Рестораны, машина, побрякушки. Да так за моделями ухаживают! Хлопай в ладоши и думай о хорошем. Хотя, конечно, определенность не помешала бы.

Насте тоже сильно не хватало полной определенности. То есть с тем, что было сейчас – все ясно. А вот с будущим – не совсем. Слава ничего о совместных планах не говорил, про детей не заикался и замуж не звал. Да что там замуж, он и переехать-то не предлагал.

С бывшим мужем тоже было не все гладко. Он заезжал домой забрать какие-то инструменты. С Настей демонстративно не разговаривал, ходил, рылся в шкафах, долго что-то перекладывал с места на место и оскорбленно сопел, глядя мимо супруги. Она, в свою очередь, сидела, прижав уши, тоже молчала, судорожно формулируя хоть какую-нибудь речь. Настасье позарез нужно было понять, что у них будет дальше. Вернее, даже не понять, а дать знать, что она хочет развестись. Правда, Дарья искренне не понимала, почему непременно нужно обсуждать это с Толиком:

– Детей нет, квартира твоя, совместно ничего не нажили – чего ты маешься, да вас в два счета разведут.

Но у Насти были свои представления о порядочности. Все же даже с учетом длинного списка претензий к бывшему супругу, она не могла не понимать, что поступила, мягко говоря, непорядочно. Хотя он тоже хорош…

Когда женщине надо, она оправдает любой свой поступок. Благо мужчины настолько несовершенные создания, что всегда есть к чему придраться.

В тот раз она так и не решилась спросить, согласен ли Анатолий на развод. Пришлось звонить по телефону. Из дома это сделать было решительно невозможно, поскольку ближе к сестрицыной свадьбе их квартира стала похожа на дом колхозника. Сначала приехала какая-то деваха из Сашиного поселка – поступать. Жила она на кухне, разложив раскладушку. Там же натянула веревки, на которых сушила исподнее устрашающего размера и расцветки. Звали ее Нина. Абитуриентка была словоохотливой, добродушной и по-деревенски простой, чем доводила Настю до исступления. Ее незатейливая наивность граничила с невоспитанностью. В конце концов, Нина надоела даже Лизавете, которая не привыкла кормить посторонних людей, и была выдворена к кому-то из Лизиных знакомых фотографов – любителей крупных дамских форм. Сразу после Нины объявилась какая-то двоюродная тетка все того же Шурика. Тетка приехала «на побывку» и «по-родственному». Она сразу начала строить молодежь, громогласно объявив Насте, что холодильник должен быть общим, деньги на свадьбу дать надо, и вообще – с таким подходом к родне Настасья помрет от разлива желчи. Пару месяцев назад Настя смутилась бы и сразу уступила, но с новым этапом, наступившим в ее жизни, у Насти изменился и характер. Поэтому тете Дусе кратко и емко была объяснена разница между гостями и хозяевами. Суть Настиного выступления сводилась к тому, что если уж приперлась в гости, гости тихо и в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Так как орать Настя, как выяснилось, тоже умела, да еще погромче всяких приезжих родственников, из этой битвы она вышла победительницей. Но так или иначе, из-за постоянных и временных гостей, вроде Лизаветиных друзей и предсвадебной публики – портнихи, какой-то визажистки, похожей на городскую сумасшедшую, свадебного агента с розовыми волосами и мушкетерскими усиками, решать дома какие-то свои вопросы было невозможно. Там постоянно толклись посторонние люди, телефон был вечно занят, в Настину комнату то и дело кто-то ломился – в общем, для серьезного и окончательного разговора с Анатолием требовались другие условия. Пришлось звонить с работы. И как Настя ни старалась, поговорить в одиночестве не вышло. Елена Петровна, у которой был просто нюх на подобного рода сюжеты, разумеется, тоже задержалась после работы и зачем-то притопала в Настин кабинет, когда та уже вовсю разбиралась с Толиком. Разводиться он не желал, ругался, обзывался и взывал к Настасьиной совести. Под любопытным взглядом кадровички ответить мужу в том же духе было категорически невозможно. К сожалению. Так как аргументы, словно стадо бизонов, напирали на хлипкую загородку из норм поведения и офисного этикета и норовили вырваться наружу.

С Толей она так ни о чем и не договорилась, лишь успев пискнуть в конце диалога, что подаст на развод сама. В конце концов Настя именно для того и звонила, чтобы в их отношениях наступила какая-то определенность. А проще говоря – чтобы они закончились, о чем Анатолий и был уведомлен. Теперь ее совесть была чиста.

– С мужем разводишься? – Блестя глазами, как любопытная мышь, Елена Петровна понимающе качнула головой и подытожила: – Ну, молодец. Рада за тебя. Совет да любовь.

Смысл этой странной фразы дошел до Настасьи тогда, когда кадровичка уже резво угрохотала прочь, унося свежую новость. Интерес к их с Кофтуном отношениям сейчас пойдет на второй виток. Народ начнет ждать свадьбы. Что вполне естественно проистекало из развода. Собственно, Настя и сама подразумевала примерно такое же развитие событий. Ведь свободной женщине гораздо логичнее ждать предложения от мужчины, чем замужней. Теперь Славу ничто не должно останавливать. Хотя его и до того семейное положение любимой женщины не особо заботило, но теперь…

Теперь все будут в курсе. Это не радовало. Хотя, возможно, именно пристальный интерес общественности подтолкнет кавалера к более решительным шагам.

– …Или отпугнет, – каркнула Дашка, с которой подруга поделилась своими предположениями. – Мужики не любят, когда на них давят. Особенно когда давит общественное мнение. И когда это мнение – бабское. Начнут намеки телеграфировать всякие, похихикивать, кивать понимающе. Так что ты там осторожнее. Лучше сразу ему сказать, что развелась с мужем. И, к слову, скажи, что эта Петровна подслушала. Чтобы для него потом всеобщее ожидание вашей свадьбы не стало трагическим сюрпризом.

– Да нам бы с Лизкиной свадьбой разобраться, про нашу свадьбу я и не мечтаю, – робко соврала Настя.

– Ой, мне-то мозг не полощи, – хмыкнула Дарья. – Не думала она. Да даже я, не имея никакого завалящего кавалера, едва что-то появляется на горизонте, первым делом начинаю на это что-то примеривать штамп в паспорте и костюм жениха. Это исконно женские рефлексы, против природы не попрешь.


Конечно, Настя оказалась права. Сотрудницы бурно обсуждали ее предстоящий развод, напряженно замолкая при Настасьином приближении. Слава к новости о разводе отнесся равнодушно, лишь тактично спросив, поздравить Настю или посочувствовать. Это было неожиданно обидно и неприятно. Особенно потому, что Настасья собиралась развить тему развода и как-нибудь натолкнуть любимого на мысль о том, что паспорт у нее теперь чист и готов для новых отношений. Все же тридцать пять лет – это такой замечательный возраст, когда женщина уже в самом соку, но уже на пределе, как спелый персик. Еще чуть-чуть, и фрукт будет несъедобен.

– Дашка, я не знаю, как быть. Намекать ему самой нельзя, мужики этого боятся, я знаю. Но сам-то он должен понимать. Я скоро родить не смогу. То есть смогу, конечно, но будет уже очень рискованно, – терзалась она, выматывая нервы подруге. Та совершенно не знала, что еще можно посоветовать.

Ситуация зависла и не шла ни вперед, ни назад.


Первого сентября, когда вереницы нарядных детей потянулись в школу с бантами и букетами, наконец-то состоялась Лизина свадьба. Настя до последнего надеялась, что что-нибудь не получится, быдловатый Шурик куда-нибудь денется и каким-то образом удастся пристроить безголовую сестрицу к какому-нибудь нормальному мужику. Лизавета хоть и надоела Насте безмерно, но все же была родной, и хотелось сдать ее раз и навсегда в надежные руки. Сашины руки таковыми не считались. Два неработающих придурка с громадным кредитом, да еще в Настиной квартире – это почти приговор. Тут либо плюнуть на себя и заниматься инфантильными родственниками, либо наступить каблуком на извивающуюся совесть и плюнуть на родню. Пока не получалось ни то, ни другое.

С самого утра в квартире стоял дым коромыслом. В шесть утра всех разбудил звонок в двери, сопровождавшийся адским грохотом.

– Кто? – сипло спросила слетевшая с кровати Настя, толком не проснувшаяся и мучительно зевавшая. Глаза категорически не разлеплялись, поэтому посмотреть в глазок она не могла.