Наталия Кочелаева - Невеста без места

И велел отвезти двум верным казакам – Мишке и Алешке. Мужики было приуныли. Известное дело, цыганка, порскнет с воза – и была такова! А тут еще и по Волге ее до Саратова везти придется, нешто утопится? Кто его знает, атамана, – может, и не вспомнит, как звали женушку, а может, справляться о ней будет...

Но напрасно унывали казаки. Марьяшка приутихла, только глазами сверкала из-под старого плата. Нарочно все надела поношенное, ветхое, в упрек мужу. И от золота отказалась, а заветное свое кольцо сняла и кинула Стеньке в ноги.

– Не будет тебе за то, Степан Тимофеевич, ни ночи темной, ни дня ясного. Солнце тебя не согреет, вода жажды не утолит, земля не успокоит...

– И то спасибо на добром слове, – хохотнул Разин. – Ну, с богом, ребята!

И больше никогда они не увиделись. Только как-то ночью проснулся Степан Тимофеевич от лютой боли в груди. Словно огонь там полыхал, словно жгло яростное пламя. Заскучал атаман, и все ему казалось, что Марьяшка закляла его на смерть. Пытался он о ней узнавать, но все говорили одно – живет она, как и было ей обещано в палатах каменных, от всех людей ей уважение, ни в чем отказа не знает и шлет поклон. А правду говорили или от страха выдумывали – как узнать?

Чтобы освободиться от цыганского колдовства, схоронил Разин Марьяшкино приданое – что дарил он ей, а она не взяла с собой – в подземной пещере и наложил заклятие. А кольцо Марьяшкино велел надвое разрубить, чтобы порушить чары. И положил его поверх сундука с сокровищами, и грамотку там оставил.

– Не для себя хороню, не для людей. Кто за богатством пойдет, тому этого клада вовек не открыть. А откроют только любящиеся, и повяжет их колечко это на веки вечные, пока мир стоит. Связаны будут печатью неразрывной, а кто их разлучит, на того цыганское огненное проклятие падет. С тем мое слово, аминь.

* * *

– Ведьм-то инквизиция на костре сжигала. Ну а с этой местный народ по-своему обошелся – в мешок ее и в воду. Говорили старые люди, что нипочем бы ее не взять, но застали мужики колдунью в слабую минуту, когда она родами страдала. Не стали разрешения дожидаться, нелюди, утопили...

– Какое зверство, – покачал головой Лапутин. – И ты говоришь, недобрая слава у дома? Так я не суеверный, я его покупаю!

Ярослав Алексеевич и сам не знал, что толкнуло его на такую сделку. Просто понравилась мысль – как замок с привидением купить! Наезжал в Марьяшкины хоромы раз в год, никаких чудес, ни дурных, ни хороших, не замечал. Было только чувство, что рано или поздно домик этот ему сгодится...

Новый год Вера встречала в одиночестве. Около полуночи позвонил Алексей. Голос его отдавался эхом в телефонной трубке, и такая бездна километров была в этом эхе, такая тоска разлуки звучала, что даже телефонная связь, которая не бумага, но все терпит, не вытерпела и оборвалась. Они успели сказать только:

– С наступающим Новым годом тебя, Вера.

– И тебя...

– Я скучаю по тебе.

– И я...

Как много стоит за недосказанностью! В ее односложных ответах была тоска, и горечь всех одиночеств мира, и откровенный зов. А его голос выражал смятение и... Что угодно, кроме новогодней радости.

И когда в трубке послышались завывания безвоздушного пространства, скрежет столкнувшихся звезд, грохот гибнущих миров, Вероника отключила телефон и залпом выпила бокал вина.

Президент на бледно светящемся экране беззвучно шевелил губами, потом показали куранты. Стрелки сдвинулись на двенадцати. Вера плакала, упав ничком на диван.

На лоток она больше не вышла. Получила причитающиеся деньги и простилась с туалетно-ванным бизнесом Станислава Михеева, как надеялась, навеки. За десять дней новогодних каникул она успела навестить бабушку, послать на «три тайные руны» не вовремя позвонившего Куприянова, похудеть и исчеркать страницы газет «Работа» и «Карьера». По обведенным объявлениям пошла одиннадцатого числа. Менеджер, секретарь, редактор-составитель, корреспондент. Без оклада, но с процентами. Две тысячи. Две с половиной. Три. Смешно. Как она будет жить на эти деньги? Позвонил отец, сказал – будет платить за квартиру.

– Мне бы хотелось с гордостью отказаться, но у меня сейчас такое положение...

– Какое положение? – насторожился отец.

Вероника фыркнула.

– Бедственное, и никакое другое. Спасибо.

– Ты ушла с рынка?

– Да. Ищу работу.

– Я бы мог поискать тебе что-то у себя...

Вероника задумалась на минутку. Мебельный бизнес отца был ей темен и непонятен всегда. Маленькая фабрика, претенциозные диваны и кресла... Что там можно делать? Возиться с бумажками, сидеть на ресепшене? И тут она вспомнила – Светлана! Придется видеть ее каждый день, общаться, да что там – новая жена отца станет ее непосредственным начальником! Еще чего не хватало.

– Спасибо... папа. Я поищу, посмотрю.

– Как знаешь.

Он даже не настаивал. Ну и не надо.

Утро двенадцатого января выдалось тусклым. Вероника пила кофе, рассеянно трогала двузубой вилочкой лимон. Потом написала на полях газеты «Карьера» большую букву «А» и нарисовала профиль, смахивающий на Клуни. Но тут раздался звонок – трещал телефонный аппарат в холле. Быстренько замазала написанное и нарисованное, встала, взяла трубку.

– Верочка, привет!

Голос Саши Геллер. Привычный, но забытый почти голос.

– Привет. Рада тебя слышать.

– Правда? Ты не сердишься на меня?

– За что же?

– Я уезжала, давно не давала о себе знать. Даже с Новым годом тебя не поздравила! Не сердись. С Новым годом, с новым счастьем!

– И тебя с Новым годом.

– Правда не сердишься?

– Правда. Ты зайдешь?

– Собиралась. Знаешь, у меня к тебе есть предложение.

– От которого нельзя отказаться?

– Точно. Так я приду?

– В любую минуту. Мне так много нужно тебе рассказать!

Вот кого Вере не хватало так страшно, так мучительно все эти дни! Саша Геллер, умная, тонкая, понимающая! Она обязательно что-нибудь посоветует, поможет и с работой, и... с личной жизнью. В глубине души Вера не могла признать отношения с Алексеем «личной жизнью». За гранью обыденного они стояли, за гранью понимаемого. Человек, которого она видела всего два раза, стал для нее близким, родным, желанным... Стал для нее всем. Стоит ли этим делиться с Сашей? Нет, пожалуй, не стоит.

Она пришла так быстро, словно стояла у подъезда и ждала, когда ей позволят подняться. На самом деле Вероника просто очень долго просидела на банкетке у телефонного столика, долго думала, потом пошла в ванную. Подставила руки под огненно-ледяную струйку воды.

– Ответь мне. Прошу, ответь. Мне так одиноко...

– Ты могла бы не быть одинокой. Тебе стоило только сказать ему: хочу ехать с тобой. Хочу улететь с тобой, жить с тобой, умереть с тобой...

– Я не могла. Не могла так ему навязываться.

– Что теперь будет с тобой? Кто поможет тебе, Вероника? Кто поможет мне?

Она подняла глаза от ртутно-серебристой струйки и взглянула в зеркало, но не увидела там своего лица. Не увидела молочного кафеля ванной, и хромированной стойки для полотенец у себя за спиной, и веселого полотенца с желтыми пчелками по синему фону. Ничего этого в зеркале не было, а была темная, сумеречная долина – низкое, серое небо, песчаные холмы, а между холмами – фигура человека. Вся – боль, вся – страдание, к мертвенному небу воздеты руки и рот распят в невидимом вопле. Больно ему, больно, страшно ему, страшно! Но кто это? Не узнать ни мужчины, ни женщины в расплывающемся силуэте. И весь он, словно Песчаный человек, которого Вероника боялась в детстве – изменяется, не изменяя страданию своему. То облик предка проскользнет в нем, то родное лицо... Мама?

– Мама!

Вероника рванулась вперед и...

И стукнулась лбом о холодное, гладкое зеркало. В ушах зазвенело. Вера потрясла головой, наскоро умылась, попила из пригоршни – звон не прекращался. Ах, так это в дверь звонят!

– Ты что такая бледная? Привидение увидела?

– Да. Привидение, – бледно улыбнулась Вероника. – Ты по делу или для души?

– Говорила же – есть одно предложение. Ты, я слышала, работу ищешь?

– Давно уже. А что?

– А то-о, – заулыбалась Саша. Удобно расположилась за столом, окружила себя необходимыми вещами – пепельница, сигареты, зажигалка, чашку кофе перед ней Вероника поставила.

– Фу, растворимый! Как хоть называется-то?

– Финансовый кризис, – рассердилась Вера.

– Да не дуйся. Я шучу. Но могу сказать, не шутя: скоро твое финансовое положение значительно улучшится. Если будешь умной девочкой и сделаешь правильный выбор. Интересно?

– Продолжай.

– Значит, обрисовываю ситуацию. Может быть, тебе извесно, что у меня есть папа.

– У каждого человека есть папа.

– Мой папа – это чего-то особенного, как говорят в Одессе. Начнем с того, что он очень известный человек. Тебе его фамилия наверняка знакома. Он политик, политолог, аналитик и много чего еще. И замыслил мой папа написать книгу. Большую и толстую, страшно умную. Такую умную, что мы с тобой наверняка ничего не поймем. Но папа, несмотря на все свои достоинства, с русским языком не дружит. Как-то не сложилось. Он сам это понимает и вот попросил меня найти человека, который взял бы на себя обязанности секретаря и литературного редактора...

– Ну так это же замечательно! Я согласна.

– Погоди. Не стоит бежать впереди паровоза, как подумала Анна Каренина в последнее мгновение. Что ж ты о деньгах не спросишь?

– А что у нас с деньгами?

– У нас – плохо. У папы хорошо. Он обещает три тысячи в месяц.

– У-у, – только и смогла выговорить Вероника.

– Долларов.

– А-а...

– Но! Тут есть сложность.

– Что? Интим не предлагать!

– Не-е, папа не по тому профилю. Ну, если ты только сама будешь настаивать... Сложность в следующем: для того чтобы написать свою шедевру, папенька удаляется в уединенный особняк и творит там. В тиши, на природе. Так что тебе придется уехать из города...

– Да? Вообще-то это ничего не меняет. Все равно согласна. Это для меня просто спасение. Саш, а что за особняк?

– Мать, этого я тебе не скажу. Я там никогда не была. Полагаю, ничего особенного. Ни каминов, ни канделябров, ни горничных с кружевными наколками. Просто дом. Называется весьма романтично: «Марьяшкины хоромы». Вот еще что: за первый месяц папа согласен отдать деньги вперед. Чтобы литконсультант не волновался и спокойно приникал к кастальскому ключу.

– Красиво говоришь!

– Заблестели глазки-то? Но этот месяц у тебя вроде испытательного срока. Дальше – как пойдет. Так что давай, собирайся.

– А когда ехать-то? Сегодня?

– Зачем сегодня? Если ты согласна, я сигнализирую папе, и ровно через неделю вы уезжаете. Особняк где-то за Пензой...

– Так далеко?

– Вот ты и испугалась. Вероника – трусиха.

– Неправда, я храбрая! Сигналь папе, мы едем! Деньги где?

– Что ж я, три куска в сумочке принесу? У тебя счет в банке есть?

– Ага. Счет в банке, «мерседес» в автосервисе и миллионер в Америке. Нет у меня счета.

– Жаль, – сказала Саша и расхохоталась над немудрящей Вериной шуткой. – Очень жаль, мать! Миллионер в Америке тебе бы не помешал! В общем, так: заводи себе счет в банке, деньги переведем в деревянные по неплохому курсу и поедешь ты с папой уже вполне состоятельной женщиной. Вот... – Саша полезла в сумочку. – Задаток. Десять тысяч российских рублей. Тебе наверняка что-то купить надо в дорогу.

– Да у меня есть деньги. Не надо.

– Откуда?

Вероника не смогла сказать откуда, и Саша оставила на краешке стола десять нежно-голубых купюр.

– А как папу-то зовут, а?

– Ярослав Алексеевич. Да не волнуйся. Успеете познакомиться и полюбить друг друга.

– Ой, как смешно.

– У тебя неделя на сборы. И помни про счет!

* * *

Все уладилось само собой, – так всегда получалось, когда за дело бралась Саша Геллер. Вероника успела купить кое-что необходимое – махровый халатик, теплую пижаму, пушистый белый свитер и трикотажные брючки. Если ей придется работать с политиком-писателем – необходимо хорошо выглядеть. Теперь у нее был самый настоящий счет в банке и пластиковая карточка – как у большой! Вера то и дело звонила Саше.

– Саш, а мы на поезде поедем?

– Нет. На машине.

– Ты с нами поедешь?

– Не знаю пока. Может, провожу, а потом вернусь. Да не волнуйся ты так!

– Думаешь, не стоит?

Саша только вздыхала и смеялась.

Накануне решающего дня Вероника долго не могла заснуть. Позвонила отцу, сестре, бабушке.

– Я буду личным секретарем у настоящего писателя! Завтра уезжаю в его особняк, уже получила плату вперед, за месяц! Три тысячи долларов! Нет, не трачу пока. Лежат на карточке. Здорово?

Сестра выразила искреннюю радость: