Тесса прошла через дверь, ведущую в соседнюю спальню. Здесь тоже за очень короткое время произошли перемены, которые она посчитала бы невозможными. Все-таки в каком-то смысле быть герцогиней очень неплохо. Драпировки на кровати были такие же зеленые, как диван, — того оттенка, что заставлял думать о лесе в сумерках, тенях, сгущающих цвет. В этом углу стоял массивный гардероб, его резные панели были выполнены во французском стиле, а внутри было приданое, достойное принцессы. Или герцогини.

Везде, куда бы она ни посмотрела, чувствовалась роскошь. Миниатюра ее матери и отца, подаренная ей на свадьбу, в золотой раме, стояла на массивном мраморном постаменте. Старинная ваза возвышалась на четырехфутовом пьедестале. На одной стене висела картина Копли, на другой — Рейнолдса, на третьей — Жак-Луи Давида. На столике в ногах кровати стояла фарфоровая ваза с фруктами.

Тесса солгала молоденькой горничной. Она не собиралась ложиться спать, так как сомневалась, что вообще сможет заснуть.

Помогая ей привести в порядок одежду, Джеред не сказал ничего. Не произнес он ни слова, и когда закрыл перед ней окошечко. Молчал он, и ведя ее за руку по темному и гулкому коридору и вниз по лестнице к выходу. В карете по дороге домой они тоже не обменялись ни словом, и если он и смотрел на нее в темноте, Тесса не знала об этом. Она приподнимала пальцами занавеску на окне и делала вид, что разглядывает ночной Лондон.

Тесса обвила руками столбик кровати, прижалась лбом к резному дереву и крепко зажмурила глаза. О, что это за чувство? Этот жар, струящийся внутри ее, как лихорадка? Ей казалось, что она не может свободно вздохнуть. Она приказывала себе не вспоминать, но та сцена слишком часто всплывала в памяти. На этот раз, как во все предыдущие, она видела не молодого человека, которому доставляют удовольствие, а себя. Удивительная и возбуждающая сцена, в которой Джеред едва касался ее и все же довел до завершения одной своей близостью, словами и несколькими движениями своих умелых пальцев.

Как же он это делает?

Она чувствовала, что ее лицо краснеет точно так же, как раньше, каждый раз, когда она вспоминала эту сцену, соблазняющее покачивание его бедер, прикосновение его ладоней к ее груди. Она разделась и спрятала рубашку на дне шкафа, но не могла так же легко спрятать саму себя.

О, если бы только она могла!


Дверь открылась почти беззвучно. Слуги прекрасно справлялись со своими обязанностями: ящики открывались без скрипа, петли смазывались часто и тщательно, обувь чистилась, еда готовилась, белье стиралось. Необходимые для жизни мелочи, доведенные до искусства. Мир непринужденного комфорта. Хорошо оплаченного, разумеется.

Если он и издал какой-то звук, это были не его босые ноги по ковру и не вдох. Это мог быть щелчок, когда дверь закрылась и выдвинулся язычок замка.

Она стояла в темноте, ее руки сжимали столбик кровати, ночная рубашка была такой прозрачной, как только могло позволить воображение. Ощущение дежа-вю охватило его. Кроме, разумеется, взгляда, который она бросила на него, — не укоризненный и даже не невинный, а взгляд соучастия. И знания.

Это едва не опустило его на колени.

— Когда я согласился взять вас в жены, — сказал он, честность была единственным противоядием от ее взгляда, — я совсем не ожидал ничего подобного: стольких вопросов, которые вы задаете мне, того, как ваш разум перескакивает с одной мысли на другую, словно пьяная пчела. Я никогда и представить не мог, что вы шокируете меня теми вещами, которые говорите. Я думал, что вы останетесь в Киттридже, возможно, будете выращивать розы или читать стихи и ждать моих визитов к вам с плохо скрываемым…

— Страхом? — вставила она. — Или предвкушением? Или я должна была благословить тот день, когда вы покинули меня, и молиться, чтобы вы нечасто возвращались? И, возможно, я забеременела бы и растила ребенка одна в деревне?

— План был такой, — признал он.

— Тогда мне сделать вид, что я боюсь вас? Вы этого хотите?

— Теперь это не поможет. Я едва коснулся вас, и вы взорвались в моих руках.

— Как это случилось?

Ее вопрос намекал на большее. Ей все-таки нужна поддержка. Даже сейчас?

— Это случилось так, как обычно происходит, Тесса, когда между двумя людьми существует желание.

— И вы именно поэтому сейчас такой злой, не так ли?

Он сделал шаг ближе.

— Не совсем. Я зол, потому что у меня нет любовницы, чтобы удовлетворить мои желания. Потребуется больше, чем хорошенькая побрякушка, чтобы убедить Полин, что вы больше никогда не явитесь к ней с визитом. Я понял, что у меня недостаточно терпения, чтобы ухаживать за другой женщиной.

— Разве в таком вам следует признаваться жене?

— О, не любой, но мне придется признать, что непохоже, чтобы вы были обычной женой.

Он сделал шаг ближе.

— Честно говоря, поскольку вы стали такой сведущей спутницей и предложили мне свое представление о любовнице, я считаю, что только справедливо, чтобы вы сами сыграли эту роль.

Она не сказала ничего. Даже когда он протянул к ней руку и медленно провел пальцем по ее обнаженной руке.

— Джеред, вы взяли бы туда свою любовницу?

— Вряд ли. — Полин была более чем искушена в любовных играх, но это был комментарий, от которого он воздержался.

— Тогда почему вы взяли меня?

— Разве не достаточно того, что я дал вам любопытный предмет для размышления? — Ее волосы были искусно причесаны, как будто она ожидала любовника. — Тесса, мне кажется, вы многое для себя почерпнули. Всего несколько часов назад. — Он шагнул ближе, протягивая руки к ней, притянул ее спиной к своей груди. — Видите, как легко это вспомнить?

— Не надо.

— Чего не надо, Тесса? Не трогать вас, не обнимать вас?

— Пожалуйста, не говорите об этом.

Он отступил назад, медленно повернул ее в своих объятиях. Он едва видел ее, но что-то остановило Джереда, когда он хотел зажечь свечу.

Он сделал то, что вот уже несколько часов собирался сделать: наклонился и поцеловал ее, заглушая свои мысли и ее мольбы самым простым способом. Если не считать того, что целовать Тессу было очень приятно, это было и изобилие новых ощущений. Движение его языка по ее губам уговаривало их открыться, тепло ее рта вызывало в нем стон новичка. Ее язык был сначала робким, а потом осмелел, когда вступил в поединок с его языком. Простой поцелуй? Вовсе нет. Поле его зрения сжималось до тех пор, пока весь мир не превратился в черную точку, как если бы он терял голову от нахлынувших чувств.

Он постепенно продвигал ее к кровати, поднимая за талию, пока она не упала на простыни. Джеред развел ее ноги, распахнул свой халат, мимолетно подумав о собственной искусности и всех тех уловках, которые сделали его таким, по общему мнению, хорошим любовником. Но ничто не имело значения, кроме сверлящей неудовлетворенности, этого проклятого сексуального голода: ни ее желания и потребности, ни его опыт и знание. Ничто.

Он вошел в нее слишком внезапно, но она была уже горячей и влажной и готовой для него. Джеред застонал и едва не закричал от волны ощущений. Он был слишком опытным любовником, чтобы думать, что она так быстро возбудилась.

— Вы такая вот уже несколько часов, да, Тесса? — Он сделал движение, погружаясь в мягкость и жар. — Пылкая. Ждущая меня.

— Я не знаю. — Тихое признание, вздох осознания. Он вошел снова. Ее ногти вонзились в его руки, голова металась из стороны в сторону по простыне.

Он чувствовал себя как дикое животное с инстинктивной потребностью спариваться, в лихорадке от желания, отчаяния, готовый рвать когтями и кусаться, порвать любого на своем пути, все, что стоит между ним и извержением его семени. Джеред крепко схватил ее бедра, притягивая ближе к себе. Он взглянул вниз, где тени танцевали даже еще более эротический танец. Со стоном вошел глубоко еще раз. Все изощренные мысли покинули его, когда он взвыл как дикарь, каким себя и чувствовал. Волна экстаза вырвалась из его разума и сердца в тот же самый момент, когда его тело содрогалось, трепетало и ликовало.



Глава 15


— Я аннулирую свое обещание, — сказала Елена Эстли своей дочери. — Я более чем определенно собираюсь вмешаться в твою жизнь.

Она налила чашку чая, подала ее Тессе, пристально наблюдая за ней. Та вспомнила чаепития со своими куклами. Они были более дружескими, чем сегодняшнее.

— Твой отец сказал, что ты была полуголой на маскараде. И три человека сообщили мне, что ты и Джеред что-то громко выясняли на глазах у всех.

— Какой костюм был на вас, мама?

Елена отвела взгляд.

— Это не имеет значения, Тереза.

У нее проблемы! Мать крайне редко называла ее так. Когда она это делала, это походило на строгое внушение, возрождая все детские страхи. Елена была чудесной матерью, но очень строгой. В детстве Тесса думала, что у нее глаза расположены на затылке. Ни один из ее семерых детей никогда не совершал ничего, о чем бы не знала их мать.

— Вы опять наряжались валькирией, не так ли, мама? С металлическим нагрудником и этими конусами на груди?

— Дело не в этом.

— Держу пари, у вас было еще и копье.

— Дубинка. Мне порекомендовали больше не брать его.

— Я бы тоже сказала «нет» после того, как в прошлом году вы чуть не проткнули им графиню Вестмир.

— Не это сейчас обсуждается, Тереза.

— Мне не особенно интересна эта тема, мама. — Она сделала глоток чая, добавила сахару. — Я ведь уже взрослая.

Поднятая бровь. Ее мать так искусна в мимике! Тесса буквально услышала ее слова: «Тогда не веди себя как ребенок».

— Я, при всех моих недостатках, не устраиваю на публике скандалов с твоим отцом.

Тесса улыбнулась в свою чашку. Стены Дорсет-Хауса временами дрожали от их криков. У нее не было никаких сомнений в том, что родители любят друг друга. К тому же и отец, и мать всегда имеют свою твердую точку зрения. И хотя они, может быть, и не спорили на публике, совершенно точно бывали времена, когда Грегори и Елена не могли сблизиться на расстояние вытянутой руки, так были раздражены друг на друга.

— Мы с Джередом на самом деле не спорили, — сказала Тесса. — Я просто высказалась относительно его друзей. Он не умеет их выбирать.

— К несчастью, это не та история, о которой сплетничают.

— Мало ли о чем судачат люди, мама.

— Да, но свои действия ты в состоянии держать под контролем. Киттридж плохо с тобой обращается?

Тесса почувствовала, как ее лицо заливает румянец. Если бы Джеред обращался с ней хотя бы чуть-чуть лучше, она бы за неделю умерла от экстаза.

Елена подняла другую бровь. Тесса поставила свою чашку на поднос, встала и прошлась по гостиной матери. Лондонский дом Эстли являлся сейчас тихим убежищем, поскольку трое младших мальчиков пошли на прогулку, а старшие уехали в школу. Эта комната была ее любимой, с нежно-зелеными, обитыми шелком стенами и толстым ковром на полу. Мягкие стулья были невероятно удобными. Столики красного дерева отполированы до блеска. Здесь всегда пахло духами матери, с легким оттенком сандала. Восточные ароматы, такие же загадочные, как сама Елена.

Сегодня камин был зажжен, принося тепло и радость в серый день.

На полке тикали часы, и Тесса видела каждое движение стрелки.

Мать молчала. Это была ее уловка. Она терпеливо выжидала столь долго, сколько требовалось, чтобы признаться в грехе, умолять о прощении и обещать, что такого больше никогда не случится. Ее братья начинали извиняться уже через несколько минут. Тесса подумала: как долго она может выдержать паузу, прежде чем заговорить?

— Ты счастлива? — Это можно считать помилованием, потому что мать заговорила первой.

— Я не несчастлива, мама. — Вот это была правда. Что еще можно сказать?

— Существуют разные степени страдания, дорогая. И все они умещаются в широких рамках твоего ответа. Не быть несчастной — это не то же самое, что быть довольной своей жизнью.

— Я люблю моего мужа. — Еще одна правда. Ослепляющая. Она затуманивала ее зрение, оставляя все остальные неприятности невидимыми.

— А что, если Киттридж не любит тебя, Тесса? Об этом ты не думала?

Дочь провела пальцами по каминной полке. Как сказать матери, что она уже почти смирилась с мыслью, что скорее всего это так. Она просто забавляла его. Это не подлежало сомнению. Она могла только на какое-то время заинтересовать его. Сколько еще осталось до того, как он отвернется от нее совсем? Неделя? Месяц? Это был очень реальный страх. Она повернулась и посмотрела на Елену. Но как поделиться подобными размышлениями с родной матерью?

— Да, — тихо произнесла она. — Но разве это имеет значение?.. Ведь я-то его люблю.