Поэтому он сидел в своей коляске, припаркованной перед ее домом, по меньшей мере минут десять. Наконец, чувствуя себя последним дураком, он отбыл и, проехав через весь город, остановился возле гостиницы, где его никто не знал, заказал пинту пива и выпил ее, признаться, с удовольствием, наслаждаясь одиночеством. Одиночество сопровождалось покоем и сознанием, что к нему никто не подойдет е вопросом, просьбой или, упаси Боже, комплиментом.

Томас растянул свою пинту на целый час, наблюдая за окружающими, затем, сообразив, что уже слишком поздно, отправился домой.

Он зевнул. Его постель была необыкновенно удобной, и он собирался воспользоваться ею с максимальной пользой, возможно, до полудня.

Когда он отпер дверь своим ключом, в доме было тихо. Слуги давно легли спать, как, очевидно, и его бабушка.

Слава Богу.

Томас полагал, что любит ее. Это было чисто теоретическое умозаключение, потому что она определенно ему не нравилась, и никому другому тоже. Наверное, он был обязан ей. В конце концов, она родила сына, который затем женился на женщине, родившей его. Нужно ценить собственное существование, если не что-нибудь другое.

Но, не считая этого, он не мог придумать ни одной причины, чтобы испытывать к ней привязанность. Августа Элизабет Кандида Дебенхем Кавендиш была, мягко выражаясь, не слишком приятной особой.

Он слышал от людей, знавших ее много лет назад, что хотя она никогда не была дружелюбной, она не была и слишком недружелюбной. Но это было задолго до его рождения, до того как двое из ее трех сыновей умерли: старший от той же лихорадки, что унесла ее мужа, а средний погиб при кораблекрушении у побережья Ирландии.

Никто не ожидал, что отец Томаса станет герцогом, имея двух совершенно здоровых старших братьев. Воистину судьба — непостоянная особа.

Томас зевнул, не потрудившись прикрыть рот рукой, и двинулся через холл по направлению к лестнице. И тут, к своему изумлению, он увидел…

— Грейс?

Она издала удивленный возглас и споткнулась о последнюю ступеньку. Он инстинктивно рванулся вперед и поддержал ее, схватив за предплечья.

— Ваша светлость, — произнесла она невероятно усталым тоном.

Томас отступил на шаг, с любопытством глядя на нее. Дома они давно освободились от таких условностей, как титулы. Собственно, Грейс была одной из немногих, кто обращался к нему по имени.

— Какого черта вы еще не легли? — поинтересовался он. — Уже два часа ночи.

— Вообще-то три, — вздохнула она.

Секунду Томас молча смотрел на нее, пытаясь вообразить, что такого могла придумать его бабушка, чтобы ее компаньонка оставалась на ногах в такое время ночи. Он даже баялся думать на эту тему — только дьявол знал, что могло прийти ей в голову.

— Грейс? — мягко произнес он, потому что бедняжка выглядела по-настоящему измученной.

Она озадаченно моргнула.

— Извините, что вы сказали?

— Почему вы разгуливаете по холлу?

— Ваша бабушка неважно себя чувствует, — отозвалась она с удрученной улыбкой. И добавила: — Вы сегодня поздно.

— У меня было дело в Стэмфорде, — сообщил Томас деловитым тоном. Он считал Г рейс одним из своих немногих друзей, но она была леди до кончиков ногтей, и он никогда бы не стал говорить в ее присутствии о Селесте.

К тому же он был недоволен собственной нерешительностью. И зачем его понесло в другой конец Стэмфорда — только для того чтобы вернуться назад?

Грейс прочистила горло.

— У нас был… волнующий вечер, — сказала она, добавив с явной неохотой: — На нас напали разбойники.

— Господи! — воскликнул Томас, устремив на нее пристальный взгляд. — С вами все в порядке? И как себя чувствует моя бабушка?

— Мы не пострадали, — заверила его она, — хотя наш кучер заработал огромную шишку на голове. Я взяла на себя смелость дать ему три дня на выздоровление.

— Разумеется, — сказал Томас, браня себя. Он не должен был позволять им путешествовать одним. Ему следовало сообразить, что они будут возвращаться ночью. Интересно, а что с Уиллоуби? Хотя маловероятно, что их карета тоже подверглась нападению. Ведь они живут в противоположной стороне. И все же он чувствовал себя виноватым. — Я должен принести вам свои извинения. Мне следовало настоять на том, чтобы вы взяли с собой больше сопровождающих.

— Глупости, — возразила Грейс. — Это не ваша вина. Кто мог подумать… — Она покачала головой. — Мы не пострадали. Это единственное, что имеет значение.

— Они что-нибудь похитили? — поинтересовался он, потому что это казалось очевидным вопросом.

— Не слишком много, — отозвалась Грейс легким тоном, словно пытаясь преуменьшить случившееся. — У меня вообще ничего. Полагаю, сразу видно, что я небогата.

— Бабушка, наверное, в бешенстве.

— Она немного расстроена, — признала Грейс.

Томас чуть не рассмеялся. Он сознавал, что это неприлично и немилосердно, но всегда обожал недосказанность.

— На ней были ее изумруды, не так ли? — Он покачал головой. — Старая перечница до смешного привязана к этим камням.

— Вообще-то она сохранила свои изумруды, ответила Грейс, утомленная настолько, что даже не упрекнула его за то, что он назвал свою бабушку старой перечницей. — Она спрятала их под подушкой сиденья.

Это произвело на него впечатление.

— Она спрятала драгоценности?

— Спрятала я, — уточнила Грейс. — Она сунула их мне, прежде чем они ворвались в карету.

Томас улыбнулся, восхищаясь ее находчивостью, а зачем, после несколько неловкой паузы, заметил:

— Вы так и не сказали, почему до сих пор не легли. Определенно вы заслужили отдых.

Она помедлила, издав неопределенный звук и оставив его гадать, что приводит ее в такое смущение.

— У вашей бабушки возникла странная просьба, — наконец сказала она.

— Все ее просьбы странные, — заметил он.

— Нет, эта… — Она испустила вздох отчаяния. — Вряд ли вы захотите помочь мне принести картину из галереи.

Такого Томас не ожидал.

— Картину? — переспросил он.

Она кивнула.

— Из галереи?

Она снова кивнула.

Он попытался угадать… и сдался.

— Надеюсь, она попросила картину скромных размеров.

У Грейс был такой вид, словно она сдерживает улыбку.

— Натюрморт?

— Нет.

Милостивый Боже, его бабушка наконец-то сошла с ума. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, он сможет отправить ее в приют для умалишенных. Вряд ли кто-нибудь станет возражать.

— Она хочет портрет вашего дяди.

— Моего дяди? Которого?

— Джона.

Томас кивнул. Он мог и не спрашивать. Конечно, он никогда не знал своего дядю. Джон Кавендиш преставился за год до его рождения. Но замок Белгрейв долго жил под его тенью. Вдовствующая герцогиня всегда больше всего любила своего среднего сына, и все это знали, особенно остальные сыновья.

— Он всегда был ее любимцем, — промолвил он.

Грейс бросила на него вопросительный взгляд.

— Но ведь вы его не знали.

— Нет, конечно, — отозвался он деловитым тоном. — Он умер еще до моего рождения. Но мой отец говорил о нем.

Довольно часто, и никогда с симпатией.

Тем не менее, ему придется помочь Грейс снять портрет со стены. Бедняжка одна не справится. Он покачал головой.

— Надеюсь, портрет не в полный рост?

— Боюсь, что да.

Боже. С его бабушкой не соскучишься.

Нет, он не будет этого делать.

Он посмотрел на Грейс в упор.

— Нет, — сказал он. — Сейчас вы ничего не будете делать. Если ей так хочется, чтобы эта чертова картина висела в ее спальне, пусть попросит лакея завтра утром.

— Уверяю вас, мне ничего так не хочется, как лечь спать, но легче сделать то, что она просит.

— Вовсе нет, — заявил Томас. Бог свидетель, его бабушка всех достала. Он повернулся и решительно зашагал вверх по лестнице, собираясь задать ей словесную порку, которую она давно заслужила, но на полпути обнаружил, что он один.

Что это с женщинами Линкольншира сегодня? Вторая бунтует.

— Грейс! — рявкнул он.

А когда она не материализовалась у подножия лестницы, сбежал вниз, окликнув громче:

— Грейс!

— Я здесь, — отозвалась она, выскочив из коридора. — Господи, вы разбудите весь дом.

Он пропустил ее предостережение мимо ушей.

— Не говорите мне, что вы собираетесь притащить картину сама.

— Если я этого не сделаю, она будет звонить мне всю ночь и я не сомкну глаз.

Он сузил глаза.

— Предоставьте это мне.

На ее лице отразилась тревога.

— Что предоставить?

— Перерезать ее шнур для звонка, — сказал он, направившись вверх с еще большей решимостью.

— Перерезать шнур… Томас!

Томас и не подумал остановиться. Грейс кинулась следом за ним, перескакивая через две ступеньки.

— Томас, вы не посмеете, — произнесла она, запыхавшись, почти догнав его.

Он остановился и обернулся, глядя на нее с улыбкой. Право, это становится забавным.

— Это мой дом, — сказал он. — Я могу делать все, что пожелаю.

В несколько шагов преодолев оставшееся расстояние, Томас лишь на секунду помедлил у двери бабушки, которая была распахнута настежь, облегчая вход.

— Что, — отрывисто произнес он, проследовав прямиком к ее постели, — по-вашему, вы делаете?

Но его бабка выглядела… странно.

В ее глазах отсутствовала обычная жесткость, и, по правде говоря, она была недостаточно похожа на ведьму, чтобы соответствовать образу Августы Кавендиш, которую он знал и недолюбливал.

— Святые небеса, — невольно произнес он, — с вами все в порядке?

— Где мисс Эверсли? — спросила она, беспокойно обшаривая глазами комнату.

— Здесь, — отозвалась Грейс, войдя в комнату и поспешив к кровати с другой стороны.

— Ты принесла его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.

— Боюсь, уже поздно, мэм, — попыталась объяснить Грейс, подавшись вперед и бросив пристальный взгляд на вдовствующую герцогиню.

— Вы могли бы поручить лакею, чтобы он доставил его сюда завтра утром, — вмешался Томас, гадая, почему ему кажется, что между женщинами только что установилось какое-то безмолвное взаимопонимание, хотя он был вполне уверен, что его бабушка не поверяет Грейс свои секреты и что та платит ей тем же. Он прочистил горло. — Я не допущу, чтобы мисс Эверсли выполняла такую тяжелую работу и определенно не посреди ночи.

— Мне нужна эта картина, Томас, — сказала вдовствующая герцогиня, но в ее голосе не чувствовалось обычной резкости. Была скорее слабость, что не могло не тревожить. И тут она добавила: — Пожалуйста.

Томас закрыл глаза. Его бабушка никогда не говорила «пожалуйста».

— Завтра, — отозвался он, взяв себя в руки. — Первое, что мы сделаем, если вы пожелаете.

— Но…

— Нет, — перебил он. — Мне жаль, что вы расстроены сегодня, и я непременно сделаю все необходимое — в разумных пределах — для вашего удобства и здоровья, но это не включает капризы и несвоевременные требования. Вы меня поняли?

Губы вдовствующей герцогини сжались, и в глазах мелькнуло ее обычное высокомерие. По какой-то причине это подействовало на Томаса успокаивающе. Не то чтобы он одобрял надменные манеры своей бабки, но мир казался бы более спокойным местом, когда его обитатели вели бы себя так, как от них ожидают окружающие.

Она молчала, сердито глядя на него.

Томас ответил ей твердым взглядом.

— Грейс, — резко произнес он не оборачиваясь, — отправляйтесь спать.

Последовала продолжительная пауза, затем он услышал, как она вышла.

— Ты не имеешь права командовать ею, — прошипела вдовствующая герцогиня.

— Нет, это вы не имеете права.

— Она моя компаньонка.

— Но не рабыня.

Ее руки затряслись.

— Ты не понимаешь, никогда не понимал.

— За что я бесконечно благодарен судьбе, — парировал Томас. Милостивый Боже, в тот день, когда он поймет свою бабушку, он перестанет быть самим собой. Всю свою жизнь он пытался угодить этой женщине, или, если быть точным, первую половину жизни он пытался угодить ей, а вторую половину пытался избегать ее. Она никогда не любила его. Томас достаточно хорошо помнил свое детство, чтобы знать это с уверенностью. Теперь это его не волновало, он давно понял, что она никого не любит.

Но очевидно, так было не всегда. Если судить по неприязненным высказываниям отца Томаса, Августа Кавендиш обожала своего среднего сына. Она всегда сетовала, что не он наследует герцогский титул, а когда наследником неожиданно стал отец Томаса, ясно дала понять, что он является жалкой заменой. Джон был бы лучшим герцогом, а если не он, то Чарлз, который, как старший, был воспитан для этой миссии. Когда он умер, Реджинальд, рожденный третьим, остался один на один с ожесточенной матерью и женой, которую не любил и не уважал.