— А правду пишут, что ты работаешь совершенно голая? - спрашиваю заговорщицким полушепотом.

— Есть только одна возможность это выяснить, - подыгрывает она.

Мы договариваемся встретиться завтра в шесть часов вечера - я буду ждать ее в кафе «Фонтан».

А утром следующего дня ко мне приходит отец. После того, как я очнулся в клинике, это второй его визит. И я даже не представляю, можно ли еще больше выказывать человеку свое презрение, чем это делает он.

— Я подписал документы об отказе от «Атласа», - говорю, глядя в сторону. - Что ты еще хочешь?

— Какого черта ты лезешь к Авроре Шереметьевой?

— Не твое дело, - говорю самую мягкую вариацию фразы «Пошел ты на хер». - И вообще: откуда ты… Блядь, ты следишь за мной.

— Она сделала с тобой все это. - Он жестко тычет пальцем мне в грудь. - Слава богам, не убила. Мало? Захотелось еще острых ощущений?

Шум в голове мешает сосредоточиться на мыслях, которые бомбят голову направленными ударами ядерных ракет. На несколько секунд начинает казаться, что я снова теряюсь, как в тот день, когда очнулся в клинике и чувствовал себя совершенно беспомощным в незнакомом мире. Но тогда я не знал, как бороться, а теперь у меня есть главное оружие против всего, что может вывести из равновесия.

Я смотрю на отца и говорю ровно и спокойно:

— Я тебе не верю.

Вижу по его глазам, что ответ ему не по душе и мысленно праздную свою первую маленькую победу. Мы всегда ненавидели друг друга, потому что он не хотел, чтобы я существовал, а мне хотелось жить. Потому что он считал, что мой удел - гнить в смирительной рубашке в богами забытой клинике для повернутых на всю голову, а я хотел дышать полной грудью, хотел жить с нормальными людьми, потому что никогда не чувствовал себя совсем уж шизиком. Скорее человеком со странностями, который сможет научиться существовать среди нормальных, главное знать, ради чего или кого.

Мы с отцом всегда хотели противоположных вещей.

Мне казалось, что в этой не оглашенной войне хотя бы мать была на моей стороне. Но, как я теперь знаю, она тоже продала меня, но не ему, а собственным демонам, в обмен на право и дальше существовать в сладком забытье.

— Аврора не хотела быть с тобой, ты ее принудил, - стоит на своем Шэ’ар, и я понимаю, что мне проще звать его по имени, чем и дальше тратить душевные силы, убеждая себя, что эта бездушная тварь - мой отец. - Легко сейчас, да? Прикинуться психом, который все забыл и которому все должны простить, потому что теперь он не такой.

Принудил?

Перед мысленным взглядом возникает огромная красная надпись: «Опасность». Она лупить по глазам пульсирующими алыми вспышками, посылая разряды в ту часть мозга, которая впала в затяжную летаргию. Так говорит врач: я вспомню, но всему свое время. Тормошить память раньше положенного срока все равно, что будить впавшего в спячку медведя - ничем хорошим это не кончится.

Поэтому, хоть мне до смерти хочется узнать, что было на самом деле, я знаю - еще не время. Поэтому буду защищаться.

События текут передо мной, словно замедленное кино. Я с удивлением опускаю взгляд на сжатый кулак, чувствуя приятный хруст костяшек, когда пальцы собираются один к одному. Поднимаю взгляд - и вижу, что уже рядом с Шэ’аром. Замах медленный и плавный, но на самом деле удар прилетает тараном. Хруст сломанного носа, лопнувшая губа. Шэ’ар шатается и падает, словно срубленное одним махом дерево. Я налетаю на него: одной рукой хватаю за горло и сжимаю пальцы, отсекая всякую попытку пошевелиться. А второй продолжаю ритмично колотить его рожу, пока она не становится похожей на бесформенное месиво.

Кто-то хватает меня сзади за руки, пытается оттащить.

Я моргаю - и мир возвращается к нормальной скорости.

Не сопротивляюсь, когда меня отводят в сторону и держат под локти. Странно, что не вкололи какой-нибудь транквилизатор, словно дикому животному. Пара работниц клиники хлопочут над Шэ’аром, словно наседки. Он лежит на спине и еле слышно хрипит.

— Что тут происходит?

Виктор Иванович появляется, когда вся сцена уже завершена и жирная логическая точка отчетливо видна у меня на кулаках алыми пятнами крови. Он хмурится и теребит ус, глядя то на меня, то на Шэ’ара, который уже встал на ноги, правда, не без помощи тетушек-наседок.

— Я говорил, что визиты без моего согласования запрещены, - говорит психиатр и я опускаю лицо, чтобы скрыть улыбку от посторонних глаз. - Вы нарушаете режим. И это частная территория.

— Я за все плачу, - подтирая кровавые сопли, говорит Шэ’ар.

— Насколько мне известно, договор подписан с этим молодым человеком. - Виктор Иванович кивает в мою сторону. - А вам я еще в прошлый ваш визит ясно дал понять, что все попытки пробраться на территорию будут рассматриваться с точки зрения законности вторжения на частную территорию с целью похитить конфиденциальную информацию о клиентах и причинение им умышленного морального ущерба.

Шэ’ар зло скалит окровавленные губы и тычет в мою сторону пальцем.

— Только попробуй, щенок, и я тебя размажу по стенке. И ни одна сраная клиника тебя не спасет.

— Разве похоже, что меня нужно спасать? - огрызаюсь я. Хочу сдержаться, но не могу. Дергаюсь вперед и славные крепкие ребята тормозят меня. Чувствую себя бойцовским псом на цепи: сняли бы с меня ошейник - и я бы просто порвал этого мужика на тряпки. С превеликим удовольствием. - Это вроде у тебя рожа разбита, - насмехаюсь я. - Укрась мой день хорошей новостью - скажи, что я выбил тебе парочку зубов.

Шэ’ар хрипит, но стоит на месте.

— Ма’ну, хватит, - резко стреноживает меня мозговправ. - Достаточно.

Я нехотя киваю, радуясь хотя бы тому, что сбитые костяшки еще долго будут напоминать о сегодняшнем триумфе.

Вот только мне теперь никак не улизнуть на свидание с Авророй, потому что как только Шэ’ара, словно вора, выводят прочь, я остаюсь один на один с Виктором Ивановичем - и его взгляд не сулит ничего хорошего.

— Я говорил, что будет сложно, Ма’ну. И что твой случай - исключительный, потому что ты ходишь по очень тонкой грани между безумием и нормой.

Киваю в знак согласия. Я сам, добровольно захотел здесь остаться. Мои шансы выкарабкаться не так, чтобы очень велики, но они есть, и я ухватился за них, как за последнюю соломинку.

— В твоем лечении наметился заметный прогресс, но только потому, что до сегодняшнего дня и твоей вчерашней вылазки ты следовал всем указаниям. А теперь? Посмотри на себя.

Я правда не вижу ничего страшного в том, что всыпал Шэ’ару. Он заслужил каждый удар. Нет, блядь, он заслужил еще тысячу ударов, заслужил быть куском говна, который как следует отпинают.

— Если ты не готов идти дальше вместе со мной - уходи. - Доктор выразительно сует ладони в карманы белоснежного накрахмаленного халата. - Потому что я не могу гарантировать успех лечения, если ты зайдешь в свое прошлое не через парадную дверь. Есть лишь одна правда, Ма’ну, и она спрятана глубоко внутри тебя. Решай, чего ты хочешь.

Я поднимаюсь в свою комнату, осторожно, до мягкого щелчка, закрываю дверь и сползаю по стенке, словно потерявшая опору бумажная кукла. Мы уже тысячу раз говорили о моем прошлом. О том, что есть причина, по которой я его забыл. И пока я не буду готов встретиться с ней лицом к лицу, мне не нужны контакты с прошлым, потому что каждый из них - это призрачный колокольчик в темноте, где я блуждаю. Они отвлекают меня от настоящей цели, от единственного реального маяка - крохотной серой точки настоящих воспоминаний.

Роняю голову на скрещенные на коленях руки и вспоминаю лицо Авроры. Она такая красивая, что сердце болезненно ноет в груди. Кажется, один лишь взмах ресниц режет его скальпелем, препарирует, как жабу на столе студента-медика.

Я хочу быть с ней. Я должен быть с ней.

И не важно какой ценой.

Глава двадцать седьмая: Аврора

Ма’ну не появляется ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. Каждый день я прихожу в кафе, занимаю столик у входа, заказываю две чашки кофе и классический «медовик» и жду, что мой сумасшедший лунник выйдет из-за поворота старого кирпичного здания. Но его нет. И даже мой неуемный оптимизм начинает сдаваться, когда Ма’ну не дает о себе знать и спустя две недели.

Я даже пытаюсь навестить его в клинике, но спотыкаюсь о первый же вопрос: «Вы ему кто?» Ухожу без ответа. В самом деле - кто я ему? Да никто, просто ненормальная, которая до сих пор носит на пальце свидетельство фальшивой помолвки и врет самой себе, что прошлое, как поезд, еще можно догнать и запрыгнуть в последний вагон.

Через три недели я сдаюсь и соглашаюсь на предложение Алекса принять участие в вернисаже. Билеты на самолет заказаны, чемодан сложен, но…

Я просто не могу. Чувствую себя воздушным шаром, который со всех сторон обвешан мешками с песком и никогда в жизни не взлетит, даже если сотня горелок будет наполнять его горячим воздухом. Я с такой легкостью отпустила модельное прошлое, но с Ма’ну ничего не выходит. Наверное, без сердца проще жить, чем даже без воспоминаний о нем.

На часах одиннадцать ночи, вылет в семь утра, но я не пытаюсь себя остановить, когда быстро переодеваюсь в простую одежду и удобные ботинки. Сегодня прохладно и сыро, погода совсем не для прогулок, но стены медленно сходятся вокруг меня, словно уплотнитель мусора. Ма’ну не придет в то кафе, уже слишком поздно. Но я сегодня впервые пропустила этот ставший ежедневным ритуал и чувствую себя предательницей.

Наверное, смешно выгляжу со стороны: криво паркуюсь, вылетаю торпедой из машины и разглядываю пустую летнюю площадку. Ну да, они закрываются в девять и на ночь заносят все столики внутрь. Не знаю, о чем я думала, но могу сказать, чем - точно не головой. От досады выть хочется, и чтобы хоть как-нибудь успокоиться, начинаю юлой крутиться на месте, медленно набирая обороты.

Старый кирпичный дом, моя машина, закрытый обувной магазин, лайтбокс. И еще один круг: старый кирпичный дом, моя машина, закрытый обувной магазин, лайтбокс. И еще: старый кирпичный дом, моя машина, Ма’ну, закрытый обувной мага…

Ма’ну?!

Я останавливаюсь так резко, что махаю руками в попытке сохранить равновесие. Медленно, как большая стрелка на часах, делаю круг назад.

Ма’ну стоит возле машины: в светло серой толстовке и капюшоне, рваных джинсах и старых кроссовках. И в руках у него букет: несчастные лилии совсем опустили головы, а зелень вокруг кажется потрепанной и сухой. Боги, сколько же он тут простоял?

— Ты пришла, - удивленно говорит он.

— Пришла, - эхом отзываюсь я.

— Я с самого утра жду.

— Прости… Именно сегодня… - Я запинаюсь от волнения и просто иду ему навстречу. - Красивый букет.

Ма’ну держит его двумя руками, и я накрываю его ладони своими. Ледяные. Забираю цветы, не глядя кладу на капот машины. Сжимаю его ладони, подношу к губам и дышу, чтобы согреть. Растираю большими пальцами бледную кожу. В горле ком - и слова не сказать. А ведь нам так о многом нужно поговорить.

— Ты же заболеешь, - ворчу, только чтобы не заплакать. - Совсем псих.

— Я бы и всю жизнь тебя ждал, - отвечает он.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся, смущенные, как сопливые школьники.

— Аврора. - Он облизывает губы и крутит кольцо у меня на пальце. - Я тебя обманул. Там, в «Атласе». Я знаю, кто ты такая и как тебя зовут. И что это мое кольцо.

Почему меня это совсем не удивляет?

— Аврора? - Он все еще выглядит немного потерянным, но нотки в голосе заставляют ему подчиниться. И почем-то я точно знаю, что куда бы не завела нас судьба, он всегда будет главным в нашем тандеме психа и чокнутой. - Ты бы вышла за меня замуж? За вот такого… урода?

Он рассеянно поглаживает шрам на лице.

— Да, - отвечаю, не раздумывая. О том, что он никакой не урод, мы поговорим позже.

— Даже… завтра? - осторожно уточняет Ма’ну.

— Завтра? До полуночи еще полчаса.

Его удивление такое искреннее, что с минуту этот псих просто смотрит на меня широко распахнутыми глазами, как будто пытается понять: я действительно это сказала или у него слуховые галлюцинации. Не тороплю его. Пусть привыкнет к мысли, что не ему одному в нашей будущей семье совершать импульсивные необдуманные поступки.

Семья. Я зажмуриваюсь изо всех сил, пытаясь поймать взглядом размытую череду образов. Они такие яркие и живые, что об них можно обжечься.

— Аврора, я серьезно, - напоминает Ма’ну - и мне кажется, что в эту секунду ему страшно, как никогда. Ведь я могу рассмеяться и сказать, что не так его поняла и перевести все в шутку. Даже не знаю, что бы сама делала, если бы после моего согласия он вдруг сказал, что просто прикалывался. - И если ты…