Катрин так составила наш ряд, чтобы я находился как можно дальше от Аннабель, у правого края, совсем рядом с гробом. Потом сидела Катрин, потом Софи. На лице торговки было новое выражение. Выражение человека, который занял стратегическую позицию. Она прекрасно знала, что придет день, когда она докажет всему миру, что она мать сына Фабьена и что ее, когда-то отстающий номер, это обстоятельство вытолкнет на первое место в ее иерархии клана Вербье. Она создала, в некотором смысле, нового Фабьена, и до его совершеннолетия именно она будет царить над нами. Руководить нашей жизнью, которая будет вращаться вокруг умершего актера. Она будет регентом. С другой стороны, она была моим единственным способом общаться с Аннабель и Катрин и их единственным способом общаться со мной, все другие мосты между нами были сожжены. Торговка находилась одновременно над семьей и в ее центре. Я слышал, через песнопения и слезы, как она смакует триумф в своем траурном наряде, в первом платье от высокой моды, которое она себе позволила, как она сама призналась мне по дороге домой.

Мы поженились в субботу 15 июля 2005 года в мэрии пятнадцатого округа. Таким образом, Софи стала невесткой, а значит, и героиней моей книги. Мы не пригласили ни Катрин, ни Аннабель, которые бы и не пришли. Нашими свидетелями были Изабель, старшая незамужняя сестра Софи, и Саверио. Он позвонил мне в конце июня, чтобы сказать, что отношения между ним и моей матерью серьезно испортились и дело шло к полюбовному разрыву, за которым следовал простой развод: у них не было никакого общего имущества. При таком варианте Саверио вернется в Италию. Ему надоела Франция. Это страна глупцов. Закрытие торгового центра «Самаритянка» шокировало его, а в правительстве Вильпена, по его мнению, были только бездари, включая и премьер-министра. Я спросил, занят ли он 15 июля. Он ответил, что не знает, будет ли он еще в это время во Франции. Я ему посоветовал быть, так как я в этот день собирался жениться и выбрал его свидетелем. Он засмеялся.

— Если бы ты знал, как мне это приятно…

Я подумал, что, если бы не Фабьен, я бы, возможно, все эти годы неплохо ладил с Саверио. Мой брат был зол на Саверио за то, что тот женился на нашей матери, тогда как я относился к этому равнодушно.

Нашим единственным приглашенным был Жан. Он спал на руках Изабель во время церемонии и в церкви Сан-Сюльпис. Весь в Фабьена. Он проснулся только на улице Пекле, когда мы уже вышли из мэрии. Софи предусмотрительно припасла бутылочку с молоком, которую она достала из сумочки. На похороны Фабьена она нарядилась в платье от Сен-Лорана, а вышла за меня замуж в белом костюме от Прада, который, но ее словам, разорил ее. Она спросила, чего мне стоило жениться на бедной. Я ответил: ничего. Нет: кое-что. Это мне стоило кое-чего.

Изабель должна была сразу же вернуться в Анже, где она преподает английский язык в техникуме. В то время как две сестры отошли в сторону обсудить вещи, которые не интересовали ни меня, ни Саверио, итальянец взял меня под руку и сказал, что должен мне что-то рассказать. Он не знал, имеет ли он право это делать, но чувствовал, что должен это сделать. Во время своей последней встречи с Фабьеном на улице Эрнеста и Анри Руселля Катрин сообщила своему сыну, что он был сыном не фармацевта, а художника, с которым наша мать жила перед тем, как выйти замуж за папу. Они переспали в 1971 году в отеле Латинского квартала. Просто чтобы попробовать. Они поняли, что больше не любят друг друга, но было поздно: они сделали ребенка.

— Зачем она ему это сказала?

— Чтобы объяснить, что отец не имеет никакого значения, что важна только мать.

— Фабьен обожал папу.

— Это раздражало твою мать. Она не понимала, что ее сын находил в ее муже, который не был отцом ее сына.

— Ты об этом знал?

— Да. Она мне об этом сказала через несколько лет после нашей встречи. Фабьен считал, что я занимал место его отца, но это было место его отчима. Это меня смягчало. Вот почему я терпел все его проделки.

— Как он отреагировал, узнав такую новость?

— Он сказал, что его утешило то, что ты ему брат лишь наполовину. Он почувствовал себя менее преданным.

Я не мог не улыбнуться. Мне всегда нравился юмор Фабьена: грубый, строгий и без культурных коннотаций.

— Ты считаешь, что он покончил жизнь самоубийством? — спросил я.

— Он убивал себя каждый день aлкоголем и наркотиками. Он был парнем, который хотел не жить, а только наслаждаться жизнью, а самое большое наслаждение — это смерть.

— Это по Фрейду?

— Нет, скорее по Саду.

— Два автора, которых он не читал.

Саверио похлопал меня по плечу, будто хотел сказать, что это не имеет никакого значения, что мы читали, а что нет. Он не мог остаться с нами на обед и отвез на своей машине Изабель на вокзал Монпарнас. Я остался один на улице Вожирар с моей супругой и с ее ребенком. Заголовки журналов кричали об угрозе терроризма (56 убитых и 700 раненых в Лондоне в четверг, 7 июля), от чего мне было ни холодно ни жарко. Рука Софи скользнула по моей, как во время нашего первого вечера в кинотеатре на Елисейских Полях. Она сказала мне печальным голосом, что она счастлива, я ответил ей счастливым голосом, что я печален. Для нее это не было свадьбой, о которой она мечтала. Она была чуть хуже, чем похороны моего брата. Но она сказала, что предпочла бы какую угодно свадьбу каким угодно похоронам. И повторила, что она счастлива.

Каждое утро вот уже почти два года я вижу, как на лице Жана вырисовывается лицо Фабьена. Мне не нужно делать анализ ДНК, чтобы узнать, что мой сын — сын моего брата. Извиняюсь, моего единоутробного брата. Его прямой нос появляется на кукольном личике малыша. У них такие же голубые глаза, как на акварели от 12 июля 1980 года. Невозможно, чтобы Катрин и Аннабель не заметили этого сходства. Так же как и сходства Тома со мной, такого явного на фотографиях, которые мне привозит Софи из Мароля. Отныне моя супруга и моя мать знают, что Аннабель им солгала. Но они продолжают делать вид, что лгун — это я. Мне все равно, так как я их не люблю. Единственный, кого я люблю, — это Аннабель, и она знает, что воспитывает нашего сына. Тогда как я ежедневно забочусь о моем воскресшем маленьком брате.