Альфред Билл - Невеста оборотня

Моя левая рука взметнулась вверх, и я выстрелил в нечто огромное и бесформенное, что со свистом неслось на меня по воздуху. Оно рухнуло вниз и с воем и диким зубовным скрежетом завертелось в ярде от наших ног, а затем исчезло за высоким наружным срубом колодца, бесследно растворившись в непроницаемой мгле.

Выставив впереди себя свою длинную трость, пастор устремился в темноту. Его громкий голос переместился по саду до самой опушки соснового леса, и оттуда донеслось:

— За ним! Другой пистолет — быстро! Я бросился следом и послал над его плечом вторую серебряную пулю, просвистевшую в сторону неясных очертаний существа, возникшего перед нами. После моего выстрела существо взвилось вверх и рухнуло на сруб колодца, в то время как мы с пастором с отвращением отпрянули перед этим чудищем, ибо на каменный гребень упал не лохматый зверь, а жирный голый человек, называвший себя еще вчера графом де Сен-Лаупом. Он покачивался над нами на фоне виселицы, покрытый илом и тиной, простреленный моими пулями; его тело источало дикую вонь, вызвавшую у меня страшную тошноту и безумное ощущение колющей боли и дрожи во всех членах и нарастающего звона в ушах; свирепый взгляд его глаз впивался в наши глаза; он с ненавистью скрежетал зубами, словно все еще продолжал сражаться с нами не на жизнь, а на смерть. Затем его колени подогнулись под ним, маленький круглый живот задергался между ними, голова запрокинулась назад, подбородок уперся в небо, и, широко раскинув руки, с перекошенным лицом он опрокинулся вниз.

Я не могу сказать, как долго мы, скованные ужасом, продолжали неподвижно стоять после того, как затих звук падения его тела в воду с высоты пятидесяти футов. М-р Сэквил первым подошел к краю колодца и прислушался: все говорило о смерти оборотня. Кирпичная кладка, старая и давно запущенная, сдвинулась под весом тела оборотня, и он просто чудом не вызвал камнепад, раскачиваясь на срубе колодца из стороны в сторону, а затем стремительно ввергнувшись в невидимую глубину.

— Здесь! Упритесь своим плечом сюда! — позвал меня пастор, когда я, выйдя из оцепенения, отскочил от колодца в сторону дома. — Сейчас стена невредима, но кладка за долгие годы целиком прогнила. Надавите вместе со мной вот в этом месте. Сделав это, мы получим двойную уверенность в его гибели.

От нашего дружного толчка с грохотом рухнул каменный сегмент и, высекая искры из близлежащей кладки, с шумом упал в воду. Это было сделано, возможно, минуты за три, но у края отверстия все еще оставалась висеть на двух подпорках и поперечной балке широкая бадья с противовесом, прикрепленная к цепи водяного колеса. Уже не было слышно всплесков воды — только сухой треск ударяющихся друг о друга камней: последних кусков кирпичной кладки, падающих на дно колодца. Это означало, что обломки заполнили его впадину до точки, превышающей уровень воды.

О том, как мы напрямую направились к дому, как вошли в маленький салон, как миновали стол, на котором был накрыт изысканный ужин — блюда с остатками кушаний и пустыми бутылками вина находились на одной стороне стола, нетронутые тарелки и полные кубки на другой, — как взломали замок на двери в столовую, я полагаю, рассказывать нет нужды. И о том, как в дальнем углу мы нашли Фелицию, беспорядочно опутанную полосами, нарезанными из шелковых занавесок, и ими же крепко привязанную за запястья и лодыжки к изорванной в клочья постели, я тоже не буду говорить. Девушка встретила нас прекрасной улыбкой; я бросился к ней и разорвал связывающие ее путы; м-р Сэквил закутал ее в свой плащ и она, прихрамывая, сделала несколько шагов, а потом, потеряв сознание, упала на руки пастора.

— Принесите немного вина, Роберт, — приказал он, перенося Фелицию на кровать. — В буфете в графине есть напиток, по вкусу напоминающий мадеру. Затем отправляйтесь за Барри и экипажем.

Подчиняясь пастору, я направился обратно к двери и успел спуститься на три, я полагаю, скрипучие ступеньки, как вдруг ужасное зрелище предстало перед моими глазами. В дверном проеме стоял Сен-Лауп — тот самый Сен-Лауп, чье обнаженное тело, простреленное двумя серебряными пулями и утонувшее, лежало сейчас на дне колодца, погребенное под огромной каменной массой. Вдобавок к тому, что он стоял в нескольких шагах от меня, он был еще и одет в свои короткие бархатные штаны, чулки, башмаки с пряжками и зеленый редингот старого Пита, застегнутый на все пуговицы до самого подбородка. Его лицо было мертвенно-бледным, его верхняя губа судорожно поднималась, обнажая длинные прямые клыки; но его свинцовые глаза застыли на мушках двухствольных пистолетов, из которых он целился в нас, и перед тем, как он начал говорить, то прежнее сдавленное тихое рычание вырвалось из глубин его груди. Только его голос, хриплый и задыхающийся, выдавал в нем безнадежную слабость того крайне тяжелого положения, в котором он сейчас находился.

— Уединение… небольшое совместное уединение… пожалуйста… — И он подкрепил свои слова движением ствола пистолета в мою сторону. — Я знаю, что вы не подумали о необходимости перезарядить ваши пистолеты, но я не могу пренебречь возможностью вашей стремительной атаки на меня. Иначе я бы подверг опасности тот маленький шедевр, который я придумал, то произведение искусств, если вы позволите мне так называть его, исполненное с той экономией средств, которая является квинтэссенцией артистического творения; неплохая работа проделана с парой пистолетов и несколькими сотнями фунтов камней в попытке прервать одну единственную жизнь, но четыре жизни будут взяты взамен и на каждую потребуется только одна пуля. Я не имею намерений медленно умирать на виселице.

Он передохнул — я надеялся, что слабость одолела его. Я увидел его дрожащие веки, и мое тело напряглось, готовое к прыжку. Я решил, стремительно бросившись на Сен-Лаупа в смертельном прыжке, вызвать его огонь на себя, чем предоставлять ему возможность перестрелять всех нас, как овец. Несколько мгновений назад его пистолеты опустились вниз и оказались уже на уровне его талии, и он, продолжая их держать все так же, вновь начал говорить.

— А теперь о деталях моего замысла, м-р Сэквил. То любимое вами существо, что вы сейчас держите в своих руках: должен ли я застрелить ее сейчас, или вы предпочитаете умереть первым, предоставив мне возможность распоряжаться ею так, как я сочту нужным?

Вместо ответа м-р Сэквил встал так, чтобы закрыть собой безжизненное тело Фелиции.

— Если он выстрелит, сразу же бросайтесь на него, Роберт, — невозмутимо произнес пастор.

— Ах, но Роберт, мой дорогой кузен, будет первым из вас всех, — учтиво объяснил Сен-Лауп. — Таким образом я нашел удачное решение проблемы. До этого, тем не менее, уважаемый сэр, позвольте мне переговорить с вами минуту. Разрешите мне признаться вам, что я изумлен вашими эрудицией и проницательностью, которые помогли вам столь легко разрешить ваши сомнения и повернуть следом за мной. Впрочем, шатающийся камень, который я ударом ноги выбил из-под поперечной балки, почему-то убедил вас в том, что это именно я упал в воду. И пока вы с таким энтузиазмом не начали забрасывать колодец камнями, у меня была слабая надежда, что вы не обнаружите то тайное место на расстоянии вытянутой руки от вас, где я прятался. Зажатая цепь, шаг или два от пролетающих мимо камней — это было, будьте уверены, совершенно надежное укрытие. Но я не смел надеяться, что один из вас не останется сторожить это место, в то время как другой направится в этот дом. Например, вот этот мудрый пастор, говорил я себе, или вот этот славный, но глупый Роберт…

Сен-Лауп мог говорить еще какое-то непродолжительное время, а мог и тотчас же закончить разговор. Этого я не знал. Глаза француза, время от времени посматривающие на меня боковым зрением и убеждающие его в моей полной неподвижности, были фиксированы на м-ре Сэквиле, который, склонив голову на плечо, спокойно смотрел на своего мучителя. Но последние две минуты все мое внимание было приковано к тихим звукам, идущим из другой части дома. Может быть, кто-то из дальних соседей заметил слабые проблески света в разбитой двери и зашел полюбопытствовать? Несбыточная надежда овладела мной. Малейшего отвлечения внимания Сен-Лаупа было бы достаточно для того, чтобы я, прежде чем он начнет стрелять, бросился на него. Звуки легких шагов долетали с кухни, но звуки шагов столь же медленных, сколь и неуверенных. Они были похожи на шаги старого Пита, обутого в мягкие комнатные туфли.

Но в последующее мгновение, глубоко потрясенный, я едва сдержал возглас изумления. Открытая за спиной Сен-Лаупа дверь позволяла мне видеть часть маленького роскошного салона: угол изысканно накрытого обеденного стола; узоры на алых занавесях, возникающие и вновь исчезающие в мерцающем пламени очага; таинственную нишу со стеклянным простенком над покрытыми позолотой кронштейнами литой балки… И на этой сцене, полной дремлющего покоя, неслышно появился мой дядя; звуки его шагов замирали в глубоком ворсе ковра, а его большие белые руки сжимали взятый на изготовку мушкет старого Тикондероги. Его лицо было еще бледнее, чем в то утро на веранде домика пастора, а ввалившиеся глаза были обрамлены кругами, такими же темными, как и его впалые щеки; но сейчас, на фоне твердых линий рта и подбородка, они уже не выглядели такими растерянными; их взгляд был прикован к затылку Сен-Лаупа, и хотя на мертвенно-бледном лице дяди каждая черточка дышала смертельной ненавистью к французу, я все же сомневался, поймет ли он все по моему взгляду или даже, быть может, по моей напряженной, готовой к броску фигуре.

Со своей стороны я постарался отвести свои глаза от дяди, чтобы их напряженный взгляд невольно не выдал его приближения; но тем не менее мне все же казалось, что даже за потоком учтивых насмешек француза я не могу скрыть свои мысли, как бы кричащие еще одного участника этой драмы. С другой стороны, думал я, Сен-Лауп может почувствовать близость дяди; но, к счастью, этого не произошло. Как зачарованный, продолжал я следить за каждым шагом дяди, приближающим его к нам, наслаждаясь его незабываемой точностью хорошо обученного солдата, держащего указательный палец на спусковом крючке взятого за изготовку мушкета. Дуло мушкета уже находилось всего в двух футах от затылка Сен-Лаупа, голова которого то клонилась в сторону, то вновь уверенно и спокойно восседала на толстой шее… А поток утонченных насмешек все не прекращался…

Губы моего дяди приоткрылись, но ни единого звука не сорвалось с них… И только затем:

— Сен-Лауп! — громко крикнул дядя и тотчас приложил дуло мушкета к спине француза. Сен-Лауп обернулся — я видел его расширившиеся от ужаса глаза — и получил в лицо весь заряд мушкета.

Это произошло уже позднее, в январе, перед тем, как расшатанные нервы Фелиции достаточно окрепли и она смогла наконец выходить из своей комнаты. Но двумя неделями позднее, в один из сухих и солнечных дней начала февраля, после того как пастор Сэквил обвенчал нас в гостиной дядиного дома, мы с Фелицией уже отправились в Нью-Йорк. Мы сели на прекрасный корабль «Доминика», чей владелец, оказавшийся школьным другом нашего дяди, только и ждал нас, чтобы начать свое плавание до Сан-Китса, порта в Испании. Уэшти плыла вместе с нами, так как дядя хорошо понимал, что расстроенные нервы куда опаснее для состояния здоровья Фелиции, чем даже серьезная физическая травма, а гаитянка в нашем путешествии была бы лучшей из всех возможных сиделок. И постепенно мысли Фелиции, окруженной бережной заботой Уэшти и черпающей силы в магическом воздействии моря и солнечных лучей, перекинулись на далекие романтические земли и яркие, окруженные пенящейся кромкой прибоя тропические острова, и к ней медленно вернулись ее уравновешенность и здоровье.

За подкладкой зеленого редингота судебный следователь, проводящий расследование, следуя предположению м-ра Сэквила, нашел завещание старого Пита. Оно содержало не более чем намек на то место, где находился тайник с сокровищами скряги-накопителя, но зато в этом документе я был назван наследником всего того, что будет найдено. Завещание было официально утверждено; хотя ходило множество слухов о том, что оно будет оспорено; но я настоял на вступлении во владение домом и землей, чем вызвал к себе всеобщую ненависть, а также получил сумму в тысячу сто тридцать шесть долларов восемьдесят два цента, которая оказалась в руках эсквайра Киллиана в день смерти старого Пита. Я полагал, что этой суммы мне хватит на наши насущные потребности; но наш дядя так изменился после произошедшего в те ужасные день и ночь, что даже с помощью м-ра Сэквила мне не удалось убедить его в этом; он тут же пред — , дожил мне пользоваться услугами его банка — самого лучшего банка во все времена — выразив готовность предоставлять мне льготные кредиты. Теперь для меня не составляет труда получать в его банке по векселю нужные мне суммы.

Если не считать тех наличных денег скряги, которые остались после его смерти в конторе адвоката Киллиана, хитрость старого Пита, казалось, сделала тщетным исполнение его последнего желания, если бы тщательные поиски в саду, которые я провел, когда сошел снег, не принесли мне куда более значительного богатства, чем то, на которое я мог рассчитывать. Дело в том, что на обратной стороне завещания имелся грубый и неаккуратный рисунок, на котором неровными линиями был изображен колодец, цепь с противовесом и бадья, поднимающаяся и опускающаяся под ними. , По краю листа, написанные рукой старого Пита, шли краткие пометки о цене и качестве строительных материалов, словно человек делал их во время разговора с каменщиком-подрядчиком. Итак, казалось вполне ясным, что рисунок сообщает лишь о том, что старик осведомлен о близком к разрушению состоянии своего колодца и начал думать о том, как отремонтировать его.