Ее тихий голос был едва, слышен через ткань рубашки, нагретой его крепким телом.

Рафаэль провел пальцем по ее губам, и это простое прикосновение опалило ее, как огнем. Он наклонил голову, нежно поцеловал Анни, потом, глядя на нее восторженными сияющими глазами, поднял ее на руки.

— Как ты прекрасна! — восхитился он. — Мне горько думать, что ты будешь меня презирать за то, что сегодня свершится.

Анни напряглась в его объятиях и хотела было сказать, что она никогда не будет презирать его, но он вновь легко коснулся ее губ, как будто обжег ей душу, и не дал ей произнести ни слова.

— Да, да, моя любовь, — стоял он на своем, — когда-нибудь, возможно, даже завтра, ты будешь меня проклинать. И правильно.

Анни чуть не заплакала.

— Никогда, — поклялась она.

Рафаэль вздохнул и прикоснулся губами к ее лбу. Потом он подошел к кровати и бережно опустил Анни на полотняную простыню. Несколько мгновений он постоял, любуясь ею, как ожившей картиной великого художника, потом быстро пересек комнату и запер дверь. Вернувшись к Анни, он прикрутил фитиль лампы. Свет погас.

Его почти не было видно в темноте, и Анни не могла встретиться с ним взглядом, но она чувствовала, как ее тело становится мягким и податливым под его взглядом. В молчаливом призыве она протянула к нему руки.

Рафаэль что-то пробормотал, нежно пожал ей пальцы, но отверг призыв.

— Нет, пока еще нет, — сказал он, хотя его голос дрожал от страстного желания.

Он отпустил руки Анни и стал расстегивать свою рубашку.

Анни едва сдерживалась, чтобы не броситься ему на шею. Она так восхищалась его красивым мужским телом, освещенным одной луной, что не могла говорить.

Он расстегнул рубашку, снял ее и отшвырнул прочь. Потом с нежностью взялся за подол ночной рубашки Анни и поднял его выше колен.

Анни тихо ахнула.

— Скорее, Рафаэль, — прошептала она.

Принц ласково хмыкнул.

— О нет, — возразил он, на секунду переставая поглаживать влажные золотистые завитки у нее между ног. — Сегодня мы не будем торопиться. Любовь — это очень долго, если все делать как следует. Может быть, уже наступит утро, когда я возьму тебя.

Анни застонала и немножко шире раздвинула ноги, чтобы Рафаэлю было удобно ласкать ее.

— Утро? — жалобно переспросила она. — А если нас кто-нибудь услышит?''

Рафаэль медленно наклонился и поцеловал ее обнаженный трепещущий живот.

— Ты можешь кричать и вопить сколько угодно, хоть ночью, хоть утром, — сказал он и кончиком языка нарисовал влажные круги на ее животе. — Можешь быть уверена, любовь моя, стены этого старого дворца очень толстые. Никто нас не услышит.

Он еще немного помучил ее легкими, как перышко, поцелуями, заставляя ее выгибать спину и стонать от нетерпения; прежде чем еще выше поднял рубашку и обнажил полные крепкие груди. Соски уже давно стали твердыми и ныли в ожидании прикосновений его рук и губ.

Рафаэль глубоко вздохнул, любуясь отданной ему красотой, и, взяв одну грудь в руку, погладил сосок большим пальцем.

— Анни, Анни! Как ты прекрасна!

Наслаждаясь его лаской, Анни бездумно закинула обе руки за голову, как будто сдавалась ему на милость. Рафаэль схватил ее за запястья.

Легкий трепет волнами прокатывался по гибкому телу Анни.

— О Рафаэль, — прошептала она, и в ее голосе он услышал и обещание и мольбу.

— Ты как заморский плод, — прошептал Рафаэль, дыханием согревая ей грудь, и это было похоже на тропический бриз, вечно навевавший Анни непонятные желания. — Ты сладкая, горячая, и ты уже созрела… совсем созрела.

Анни и в самом деле едва не сходила с ума от охватившего ее страстного желания.

— О Боже! Рафаэль, пожалуйста… пожалуйста!

Рафаэль будто не слушал ее. Он взял ее окаменевший сосок в рот и стал теребить его кончиком языка, не забывая время от времени крепко его целовать.

Желание жгло Анни огнем. Она мучилась, не в силах дать себе волю, так как ее руки все еще были в сладком плену крепких пальцев Рафаэля. Испарина выступила у нее на животе, над верхней губой, на спине между узкими плечами и под коленями.

Рафаэль жадно терзал то одну, то другую грудь.

— Это только начало, Анни, моя любовь, — шептал он, берясь то за один, то за другой сосок и начиная все сначала.

Анни тихо всхлипнула. Потом еще раз. Счастье переполняло ее. Как она могла жить без Рафаэля и без любовных ласк, которые он сейчас ей дарил?

— Пожалуйста, — попросила она.

Все еще держа ее в желанном плену, все еще не отрываясь от ее груди, к которой прильнул с голодной яростью, он опустил одну руку и, раздвинув Анни ноги, легко нашел то место, которое было средоточием сжигавшего Анни желания, после чего принялся нежно гладить его… Очень нежно.

Анни сама не знала, о чем молила его, а в ответ он еще глубже погружал ее в неистовый пожар первобытной страсти. Она отлично помнила, что делал с ней Рафаэль в доме на берегу озера, и ждала чуда.

С каждым мгновением мучительного ожидания она, казалось, подходила все ближе к вершине наслаждения, но вдруг Рафаэль замедлил темп и, чуть успокоив стонавшую и забывшую обо всем на свете, кроме своего желания, Анни, вновь погрузил ее в адскую муку ожидания.

Она не заметила, когда он снял с нее ночную рубашку и отбросил ее прочь. Но она совсем обезумела от страсти, когда он разделся и голый улегся на кровать рядом с ней.

Сейчас, подумала она со сладким ужасом, сейчас. Наконец-то.

Но опять ей пришлось ждать. Рафаэль обнял ее, прижимаясь к ней всем телом и, прикоснувшись губами к ее уху, прошептал:

— Потерпи немножко. Еще рано.

Рафаэль крепко держал Анни, и она чувствовала, как вместе с желанием в ней поднимается отчаяние.

— Ты хочешь, чтобы я мучилась, — обвинила она его.

Рафаэль усмехнулся и поцеловал ее в висок.

— О нет, — ответил он. — Я хочу подарить тебе радость, моя любимая, но только подарить такую радость, чтобы ты простила меня… Когда-нибудь…

Анни вспомнила самую стыдную картинку в книжке, от которой она с подружками не могла оторваться в Академии святой Аспазии. Набравшись смелости, она опустила руку, и восхитительное чувство власти наполнило ее бешено стучавшее сердце, когда он вскрикнул от неожиданности и удовольствия. Тогда Анни принялась делать то же, что он делал с ее грудями, и от прочерчиваемых ею кругов его член становился больше и тяжелее — или ей это казалось?

— Анни! — выдохнул он.

Она наклонилась к Рафаэлю, поцеловала его, нашла его соски, покрытые завитками темных волос, и нежно потрогала их, и один, и другой, кончиком языка.

Он повторял ее имя, словно останавливая ее, но даже не пытаясь оттолкнуть.

Поцелуи Анни становились более страстными, она опускалась все ниже и ниже, пока не легла щекой на самый низ его живота, совсем рядом с его членом. Она уже хотела повернуть голову и… как он схватил ее за плечи и быстро опрокинул на спину так, что у нее на мгновение даже перехватило дыхание.

Рафаэль вновь взял ее за руки и, прижимая их к подушке возле ее головы, пристально посмотрел ей в глаза. Дыхание у него было частым и прерывистым, в точности как у Анни, но, хотя она видела, как он сжимает зубы, боялась она его не больше, чем тигрица боится своего супруга.

— Я хочу тебя, — прошептала она.

— Тебе придется еще долго ждать, — немедленно отозвался Рафаэль, — прежде чем ты получишь то, что хочешь.

Он говорил правду. Все оказалось совсем не так просто, как думала Анни Треваррен. Она прошла долгий и мучительный путь, прежде чем рассталась со своей девственностью. Рафаэль бесконечно дразнил ее, то гладя, то целуя и шепча ей на ухо самые замечательные слова, какие только мог придумать. Наконец он поднялся над ней и вновь прижал ее руки к подушке. Она почувствовала, как его член ищет дорогу у нее между ног и постаралась повернуться поудобнее.

Вся мокрая от пота и полубезумная от желания, Анни не знала, чего ей ждать — боли или наслаждения. Она хотела только одного — соединиться с Рафаэлем душой и телом.

Он возвышался над ней и держал ее на расстоянии, что делало ожидание еще более нестерпимым и лишало Анни остатков самообладания. Она бешено рванулась, освобождаясь от его рук, державших ее как клещи, и наконец, схватившись за его крепкие ягодицы, заставила его войти в нее.

Несмотря на пронзившую ее острую боль, и тело, и душа Анни наполнились ощущением счастья, какого она еще не знала и даже не могла вообразить. А когда она поняла, что Рафаэль тоже потерял контроль над собой, счастью ее не было границ.

Вначале он двигался медленно, осторожно. Но когда Анни поднялась повыше и заставила его войти еще глубже в себя, он хрипло вскрикнул и стал неистовым в своем неуемном желании овладеть ею.

Наконец Анни поняла, что не может больше ждать, и тут ее сотрясла такая конвульсия, что она едва не перепугалась. Не только их тела, но и их души соединились в едином пламенном порыве…

Анни лежала опустошенная и еще долго вздрагивала, приходя в себя после пережитого. Рафаэль не шевелился и не отодвигался. Он долго неподвижно лежал рядом, уткнувшись лицом ей в шею, а она мысленно благодарила его за то наслаждение, которое он ей подарил.

Анни не знала, сколько прошло времени, прежде чем Рафаэль повернул голову и посмотрел ей в глаза. Хотя в комнате было темно, она увидела смущение на его лице и что-то еще, чего она не поняла. Он молчал. И она не стала ничего говорить. Слова были лишними. Их соединение совершилось.

Когда первые розовые отблески зари загорелись в окне, Рафаэль встал с постели. Он взял штаны, рубашку, натянул их на себя и, держа туфли в руке, наклонился и поцеловал ее в губы, лишь коснувшись их своими губами. Он как бы прощался с ней.

Он хотел что-то сказать, но Анни приложила палец к его губам.

— Не надо, — тихо попросила она. — Только не говори, что ты виноват, Рафаэль. Не делай мне больно.

У Рафаэля на мгновение вспыхнули глаза. Он ласково погладил Анни по щеке и чуть грубовато ответил:

— По правилам, я должен был бы чувствовать себя виноватым, но я не чувствую.

Анни тяжело дышала и, хотя ее тело все еще трепетало от радости, которую она познала в объятиях Рафаэля, ее сердце было разбито.

— Что теперь?

Он вздохнул.

— Теперь мы должны все забыть. Я — потому, что между нами ничего больше не должно быть, а ты — потому, что скоро встретишь кого-нибудь, куда более достойного, чем я.

Она не стала его уверять, что никогда не полюбит другого, хотя знала это, но закрыла глаза и кивнула, молча соглашаясь на расставание. В эту ночь она отдала свое сердце и свою душу человеку, которого любила. И она не жалела об этом.

Рафаэль вышел, тихо закрыв за собой дверь, а Анни лежала в темноте, со слезами на глазах перебирая в памяти каждую минуту познанного ею наслаждения.

На другой день она проснулась поздно и увидела в своей комнате гремевшую посудой Кэтлин, которая что-то мурлыкала себе под нос.

— Доброе утро, мисс, — сказала она, когда Анни села в кровати.

Глаза Анни горели страстью, и, хотя ее сердце было разбито, тело предательски ликовало.

— Доброе утро, — прошептала Анни в ответ.

Она знала, что стала совсем другой из-за того, что случилось ночью, и не сомневалась в том, что Кэтлин все поймет с первого взгляда, но Кэтлин вела себя, как всегда.

— На кухне говорят, вы сегодня возвращаетесь в замок Сент-Джеймс, — сообщила служанка. — Бал закончился. Какой смысл оставаться? Опасно тут.

Анни посмотрела на тарелку и увидела яйца, сосиску и под ними ломтик поджаренного хлеба, и тотчас поняла, что, хотя ее сердце разбито, аппетит от этого ничуть не пострадал. Она взялась за вилку и постаралась произнести с полным безразличием:

— Ты уже видела принца?

Кэтлин подошла к туалетному столику и достала гребенку, щетку и ручное зеркало.

— Да, мисс. Он давно уехал вместе с мистером Барреттом. Они поехали в парламент, чтобы поговорить о брате мисс Ковингтон.

Анни положила вилку. Она молча смотрела, как Кэтлин открывает дверцу шкафа и задумчиво разглядывает платья.

— Вы сегодня наденете голубое платье, мисс? Оно так идет к вашим глазам.

Анни вдруг почувствовала раздражение, но постаралась не показать вида.

— Я предпочитаю мои собственные платья, Кэтлин, — спокойно проговорила она. — Будь добра, убери поднос и принеси мне горячей воды. Надо же мне умыться. И узнай, если сможешь, все ли в порядке у мисс Ковингтон.

Кэтлин кивнула и забрала поднос.

— Хорошо, мисс, — сказала она и вышла.

Вскоре Анни принесли теплую воду в маленьком медном тазу. У нее болело все тело от ночных утех, и вода успокоила эту боль, но не смогла облегчить душевные муки. Анни знала, что никогда не будет жалеть о том, что отдала себя Рафаэлю. Ей все еще казалось, что она побывала в раю, и поэтому еще труднее было свыкнуться с мыслью, что его врата закрылись перед ней на веки вечные. Она подумала, что понимает теперь, каково было Еве, когда она покидала сады Эдема.