— Я всегда к вашим услугам, миледи, — решительно проговорил он. — Но умоляю вас извинить меня. У меня безотлагательное дело, которое мне необходимо уладить. Рассказанное вами привело меня к мысли, что для меня было бы лучше покинуть Кадлингтон. Поэтому я отправляюсь туда и соберу свои вещи.

— И вернетесь сюда, в Растинторп? — радостно спросила глупая старуха, пристально глядя на художника близорукими глазками.

— Я обдумаю ваше предложение, миледи.

— Вам нужны деньги? Я дам вам их.

Певерил покраснел.

— Мне бы хотелось получить только то, что полагается за мою работу.

— Да, да, конечно, за портрет малышки Виктории! Вы получите за него двадцать гиней. Подождите… я заплачу вам прямо сейчас… но только при условии, что вы пообещаете мне вернуться.

Певерил прикусил губу. Двадцать гиней для него были целым небольшим состоянием и очень много сделали бы для него. Ведь он должен быть во всеоружии и в состоянии предложить себя и свою помощь леди Сен-Шевиот, когда бы она ей ни понадобилась.

И он позволил себе солгать, намекнув ослепленной от радости старой маркизе, что вернется, но чуть позже, и уже с деньгами в кармане отправился в Кадлингтон. Он отказался от кареты, предложенной ему Клариссой, понимая, что после двухдневного отсутствия в башне ему, наверное, лучше возвратиться скромно и незаметно.

Глава 20

День стоял теплый, живая изгородь благоухала ароматом распустившихся цветов. Перисто-кучевые облака, похожие на вату, проплывали по голубому небу. Все вокруг зеленело и радовало взор после недавно прошедшего дождя. Когда Певерил преодолевал немалое расстояние, идя через холм к замку, он купался в солнечных лучах, но сердце его наполнялось дурными предчувствиями.

Что он встретит в Кадлингтоне?

Он расстегнул камзол и ослабил узел галстука, когда начал взбираться по холму к Уйатлифу.

Всю оставшуюся жизнь он благодарил Бога, что отказался от предложенной маркизой кареты. Ибо, наполовину одолев холм, был остановлен молодой девушкой, которая выбежала из зарослей и схватила его за руку.

— О мистер Певерил, сэр! — воскликнула она. Говорила она почти правильно, лишь с легким бакингемширским акцентом.

— О Раббина, здравствуй! — радушно поздоровался Певерил.

Раббина — дочка одного из скотников барона — была юной служанкой из челяди Сен-Шевиота. Она поступила на работу в замок всего месяц назад, незадолго до родов миледи. Робкая, очень маленькая для своего возраста и очень пугливая. Миссис Динглефут, понимая, что Раббина — бедная, запуганная и невежественная девушка, немедленно загрузила ее нелегкой работой. Певерил уже был свидетелем всяческих издевательств, которым подвергала бедняжку грозная домоправительница. Он, как мог, поддерживал ее. И она считала себя обязанной ему. Восхищаясь молодым человеком, буквально боготворя его, она выполняла для него множество мелких услуг. Сегодня, отвечая на его приветствие, она еле сдерживала волнение.

— Слава Богу, мистер Певерил, что я вовремя повстречала вас и могу с вами поговорить! — выпалила она.

Он с удивлением посмотрел на ее вспотевшее от жары лицо.

— В чем дело, Раббина? — спросил он как можно ласковее.

Она всплеснула руками, одернула ленточки на своей соломенной шляпке и поведала Певерилу, что прошлой ночью ей приказали подать домоправительнице холодный сидр в ее личную гостиную. Девочка знала, что грозная женщина встречалась у себя с мистером Айвором. Тот уезжал в Лондон с его светлостью, но вчера возвратился, чтобы забрать какие-то важные документы, которые его светлость забыл и которых не мог доверить никому, кроме своего личного слуги. Случайно Раббина расплескала немного сидра как раз под дверью миссис Д. Когда она вытирала пол, опасаясь, что домоправительница, увидев лужицу, изобьет девочку, то подслушала разговор, произошедший между миссис Д. и валлийцем.

— Ну и что же? — с нетерпением спросил Певерил. — Какое это имеет отношение ко мне?

— О вас-то они и говорили, сэр, — проговорила девочка, глядя на него влюбленными глазами. — Вы всегда были добры ко мне, сэр, и вот мне выпала возможность предостеречь вас.

Внезапно почувствовав опасность, художник взял Раббину за локоть, отвел в сторону, где их никто не смог бы заметить с дороги, и внимательно выслушал пересказ того, что Раббине удалось подслушать.

Миссис Д. рассказала Айвору, что решетки для окон ее светлости уже изготовлены и дожидаются, когда их заберут от кузнеца.

— Какой ужас… — прошептал Певерил. — Это хуже того, что я предполагал!

А Раббина тем временем продолжала. Поскольку парочка, заседавшая в гостиной домоправительницы, упомянула Певерила Марша, Раббина осталась подслушивать до конца, даже несмотря на то, что очень рисковала бить обнаруженной за этим занятием и сурово наказанной. Оказывается, Флер писала к нему. Айвор сообщил миссис Д., что его светлость перед своим отъездом из замка обыскал студию и нашел там записку леди Сен-Шевиот, в которой она просила Певерила о помощи.

Сначала Сен-Шевиот приказал Айвору отыскать Певерила у Растинторпов и как следует выпороть кнутом. Однако гнев его светлости быстро поугас, ведь молодой художник в то время находился под покровительством Растинторпов. И даже Сен-Шевиот побоялся устраивать скандал под чужой крышей. Ибо богатый маркиз был ближайшим и могущественным соседом. Поскольку барон уничтожил неосторожное письмо Флер, художник никогда не получит его. Айвору было велено, когда Певерил вернется в Кадлингтон, избить его до полусмерти и выкинуть из замка, чтобы леди Сен-Шевиот больше никогда в жизни не увидела романтичного художника.

— Вот видите, сэр, — закончила Раббина, — вам никак нельзя возвращаться в замок. Мистер Айвор может убить вас.

Какое-то время Марш молчал, собираясь с мыслями. Он был тихим человеком, но отнюдь не трусом. Он не умел ни драться, ни фехтовать, ни стрелять. В общем, он никак не мог защитить себя от физической расправы. И было бы безумием с его стороны выходить один на один с тренированным валлийцем. Так он не сможет помочь Флер. Нет… он должен поступить поумнее. И при помощи какой-нибудь хитрости спасти Флер Сен-Шевиот от ужасной судьбы, постигшей ее с тех пор, как она юной женой вошла в этот мрачный замок.

Тут Раббина припомнила еще кое-что.

— Сэр, хочу вам сказать еще одну вещь, — прошептала она. — Пока на окна не поставили решетку, ее светлость денно и нощно сторожит огромная собака.

— А? — как-то рассеянно переспросил Певерил. — Белый волкодав, верно?

— Да, сэр, Альфа. Я слышала, как миссис Д. сказала, что собака все время сидит возле окна, и если миледи подойдет к нему и попытается открыть, то собака вцепится в нее.

Певерил вздрогнул. Он знал, каким свирепым мог быть волкодав. Даже валлиец боялся Альфу. О, бедная, бедная Флер! О, какое же чудовище барон Сен-Шевиот! И только подумать, когда-то Певерил считал его прекрасным и благородным человеком! Тут внезапная мысль осенила юношу. Ведь с ним Альфа всегда была ласковой и послушной. Большинство слуг замечали, что никогда злобная сука не была хоть с кем-нибудь так ласкова, как с ним. И это может оказаться весьма полезным.

Раббина заговорила снова, при этом ее огрубелые пальцы срывали стебли крапивы у их ног.

Певерил тоже опустил руку в крапиву и пробормотал себе под нос:

— Если схватиться за крапиву быстро и решительно, она не обожжет. Да, мне надо последовать примеру этой малышки. Я слишком много времени потратил, рисуя прекрасные портреты, собирая лилии и предаваясь глупым грезам. Теперь же я должен действовать, пусть даже это будет сопряжено с жестокостью и насилием. Ибо насилие я буду совершать ради нее, моей богини. Дай же мне, Господь, силу и мудрость, ибо сейчас я нуждаюсь и в том, и в другом!

И, больше не слушая Раббину, он схватил ее за руку.

— Ты когда-нибудь видела баронессу? — спросил он. — Ты бы могла сделать для нее доброе дело, даже если это будет опасно для тебя?

Девушка кивнула.

— Да, сэр, я видела ее один раз и считаю ее самой красивой женщиной на свете. И еще мне очень жаль ее. Я охотно все сделаю для нее и для вас, мистер Певерил. Ведь вы так добры ко мне!

— Значит, ты согласна, — довольный, проговорил он.

Глава 21

Флер неподвижно лежала на огромной кровати под разорванным кружевным одеялом. Она не осмеливалась сойти с постели до наступления темноты. Перед этим она съела немного супа, принесенного ей миссис Д., да и то потому, что женщина силой влила суп ей в рот.

— Мы не станем морить вас голодом, чтобы потом люди говорили, что его светлость жестоко обходится с вами! — покрикивала при этом домоправительница. — Выпьете все до капли!

После того как миссис Д. удалилась, заперев за собой дверь, Флер с ужасом увидела, что подле окна лежит огромный белый волкодав. Миссис Д., уходя, открыла окно, чтобы впустить для собаки свежего воздуха, ибо вечер был особенно душным. До этого Флер чуть не задыхалась в спертом воздухе спальни.

Снова собиралась гроза. Об этом возвещали черные тучи, надвигающиеся со стороны долины; миссис Д. даже не оставила свечи, и Флер смутно видела гигантский силуэт лежащей собаки, но хорошо слышала ее напряженное дыхание.

Флер чувствовала, как пот струится по всему ее телу. Ей не хотелось, чтобы собака вновь прыгнула на нее и, вонзив свои страшные клыки, разорвала ее плоть. Поэтому она лежала без движения, словно в оцепенении. Ей было на редкость неудобно. Нельзя было ни умыться, ни причесать волосы. Она чувствовала себя так, словно ее вымазали сажей. Губы стали сухими и потрескались. Все-таки она еще окончательно не оправилась после тяжелых родов. Воспитанная как благородная дама, она прежде не знала, что значит отсутствие таких обычных вещей, как горячая вода, мыло и гребень для ее роскошных волос, чистые простыни. Она размышляла о том, осталась бы вообще живой какая-нибудь другая светская женщина, став жертвой ужасной судьбы, которая постигла ее, причем при участии собственного мужа.

Еще ее интересовало: объявляя ее безумной, не хотел ли Сен-Шевиот хоть как-то утихомирить угрызения совести из-за того, что он запер ее в четырех стенах, изолировав от всего белого света? И тем не менее, испытывая самые сильные страдания, она постоянно повторяла себе, что скорее предпочла бы лежать вот так, всеми забытая и заброшенная, нежели покориться, как она поступала в прошлом, и ходить надушенной, украшенной бриллиантами и с отвращением выполнять его прихоти.

Только уханье совы далеко в лесу нарушало покой и тишину этой ночи.

Ночь казалась необыкновенно долгой. Флер напрасно старалась уснуть. Она не могла вынести такого напряжения… и сознания, что не смеет пошевелиться из-за сторожащей ее огромной собаки.

Внезапно она услышала глухое ворчание Альфы. Флер села на кровати; сердце ее бешено заколотилось. Что услышало животное? Что-то… Кого-то… но что… кого? Кто же находился так близко в этот час, ведь была уже почти полночь?

Напрягая зрение, она увидела, как огромная косматая собака со злобным рычанием прыгнула на подоконник. Но тут же Флер изумилась до глубины души — Альфа перестала угрожающе рычать и радостно завиляла хвостом. «Наверное, она услышала знакомые шаги», — вяло подумала молодая женщина.

Но вдруг над подоконником появились очертания мужской головы, и Флер услышала приглушенный шепот:

— Альфа… милая собачка… хорошая девочка… ложись, Альфочка, возьми-ка вот это…

Флер прижала кончики пальцев к губам. Она свернулась калачиком на кровати и вся напряглась, не смея поверить, что узнала этот голос.

Альфа прошла в угол комнаты и начала поедать какой-то лакомый кусок, который ей, определенно, пришелся по вкусу. В следующую секунду в спальню впрыгнул стройный мужчина и бесшумно двинулся по направлению к Флер. Оказавшись возле кровати, он тут же остановился. Он смотрел на нее сверху вниз, она всматривалась в него. Затем у нее вырвалось знакомое и такое родное имя:

— Певерил!

— Миледи! — выдохнул он.

— О Господи! — прошептала она и с волнением и радостью протянула навстречу ему руки. — О Боже, вы явились, чтобы увести меня отсюда!

Он встал на колени подле кровати, взял ее за простертые к нему руки и стал покрывать поцелуями каждый палец.

— Дорогая, дорогая миледи, что они сотворили с вами?!

Она поникла головой. Ее лоб коснулся его плеча. Он обеими руками поддерживал Флер, чтобы та не упала. На ней по-прежнему был мятый муслиновый пеньюар, который ей не позволяли сменить. Певерил едва различал ее в темноте, но ощущал, как сильно горит ее тело, как повлажнели ее шелковистые волосы. Она была словно в лихорадке. Он гладил ее спутанные локоны, сжимал в объятиях — не пылкой страсти, а в объятиях любви… глубокой, беспредельной любви, полной сочувствия и жалости к несчастному созданию. Ибо в это мгновение он понимал, в чем она нуждается и что он должен дать ей. Он прижал ее щеку к своей и с трепещущим сердцем осмелился поцеловать ее волосы.