Коннал заерзал на стуле.

— Откуда у тебя такая осведомленность?

Дункан озадаченно нахмурился.

— Разве ты ничего не слышал об О'Брайане? О Маркусе? «Вот она, помолвка!»

— Ее родители признались, что их выбор был неудачным. Дункан криво ухмыльнулся и допил вино.

— Я тебя предупредил, парень. Я обожаю Шинид, и тот, кто ее обидит, заплатит жизнью.

— Объяснись, — потребовал Коннал.

— Ее отец убил Маркуса, — произнес Дункан и, плюхнувшись в кресло, отключился.

Коннал ошалело заморгал, принялся трясти вождя, но все было бесполезно. Пьяный Дункан только что-то невразумительно бормотал. Коннал поставил бокал на стол и вышел из зала. Дункан был прав. Женщины так и стреляли в него глазами. Но Коннал оставался безучастным к их чарам. Он хотел видеть Шинид, но не смог ее найти.

Молодой слуга проводил Коннала в комнату, где ему предстояло переночевать. Комната Шинид, как ему объяснили, располагалась дальше по коридору.

Коннал подошел к двери своей спальни, постоял немного и, так и не зайдя внутрь, пошел к Шинид. Стучать он не стал. Взялся за ручку и потянул дверь на себя. Дверь оказалась не заперта. Шинид в комнате не было. С бьющимся сердцем Коннал бросился к кровати, откинул покрывало и едва не задохнулся.

От восхищения.

Эта женщина, даже спящая, действовала на него посильнее любого вина. Острая боль желания пронзила его. Волосы покрывали ее тело шелковистым плащом. Одна рука была закинута за голову. Она выглядела такой беззащитной, такой хрупкой… Шинид пошевелилась, лениво перевернулась на бок, простыня соскользнула, и обнажилась спина. Коннал смотрел как завороженный.

И увидел шрам. Тонкий шрам серебристой змейкой бежал от лопатки вниз, изгибался под предплечьем и заканчивался над ребрами.

Господи! Коннал подошел ближе, отодвинул простыню и обнаружил, что конец шрама глубоко уходил под кожу.

Коннал в своей жизни перевидал немало ран и точно знал, что этот шрам был получен от удара плетью. Он зажмурился. Кто мог сотворить с ней такое? Какой мерзавец? Убить бы негодяя! Коннал не мог представить, чтобы Рэймонд или Фиона были способны ее ударить. Отец Шинид не мог поднять руку на дочь. Нет, это был другой мужчина. Коннал внезапно прозрел. Конечно, Маркус! Тот самый подонок, которому Шинид отдала свою любовь.

Он легонько коснулся шрама пальцем, и Шинид проснулась от его прикосновения. Рука ее поднялась, и Коннала будто что-то толкнуло в грудь. Не слишком больно, но достаточно сильно. Шинид перекатилась на спину и уставилась на него круглыми от страха глазами. Затем она приподнялась на локтях, вжимаясь спиной в изголовье кровати.

— Не подходи, Пендрагон, не то на тебя сейчас стены обрушатся!

Шинид подняла руки ладонями вверх, собирая энергию, но сделать ей ничего не удалось. Она выглядела беспомощной и пристыженной.

Коннал нахмурился.

— Я не обижу тебя, Шинид. Клянусь.

— Не верю я в мужские клятвы.

Коннал даже и помыслить не мог, что Шинид способна говорить с такой горечью.

— Я не О'Брайан.

— Дункан слишком много болтает.

— Почему ты мне о нем не рассказала?

— Потому что тебя это не касается.

— Как ты можешь так говорить? Да посмотри на себя! Ты меня боишься! Неужели ты думаешь, что я способен ударить женщину?

— Нет, тебя я не боюсь, — храбро заявила она, но Коннала ее показная храбрость не убедила.

Он присел на край постели. Пружины заскрипели, а Шинид поджала ноги, стараясь отодвинуться от него подальше, и это непроизвольное движение больно задело его самолюбие. Она дрожала, но пыталась не показать этого.

Коннала грела мысль, что одним щелчком пальцев она могла бы исчезнуть, но все же предпочла остаться здесь.

Она всмотрелась в его лицо, потом перевела взгляд на его руки, и Коннал отчего-то вспомнил те мгновения, когда при соприкосновении их рук она вздрагивала и отшатывалась от него.

— Расскажи мне.

— Нет!

— Я имею право знать.

— Не имеешь ты никакого права!

— Шинид, — терпеливо произнес он, — если я не буду все об этом знать, как же мы сможем пожениться?

Шинид скорчила кислую мину.

— Мы не поженимся.

— Он бил тебя. Почему? Я удивлюсь, если причина не в твоей дерзости.

На глазах ее выступили слезы, и Коннал тут же раскаялся в том, что решил ее подразнить.

— Я ничем этого не заслужила! Мне было всего лишь шестнадцать, и я была в него влюблена! — выкрикнула Шинид и тут же пожалела о своих словах.

Губы его сложились в тонкую линию, морщинки в уголках рта стали глубже.

— Я так и подозревал, — вздохнул он, поощряя ее к дальнейшей откровенности и стараясь не замечать тягучей боли в груди при попытке представить Шинид шестнадцатилетней — юной и доверчивой — в руках мерзавца, способного ударить женщину плетью. — Расскажи мне, пожалуйста.

Она решилась не сразу, но в глазах его было сочувствие, и она нуждалась в нем, чтобы облегчить душу.

— Маркус клялся мне в любви… Он был таким, о ком можно только мечтать. Но все это продолжалось лишь до того момента, когда он узнал, что я не могу колдовать.

— Как это? Не понимаю.

— Я говорила тебе, — напомнила Шинид, — моя мать отняла у меня мой дар в тот день, когда я заколдовала тебя, а Маркус, ухаживая за мной, не знал об этом. Только мои родители знали, и хотя народ мой понимал, что у меня есть дар, они считали меня… ручной. Коннал чуть заметно усмехнулся.

— Когда он велел мне наколдовать ему богатство, я отказалась. Из любви к нему я отдала бы ему целый мир, но я просто не могла. — Шинид уселась поудобнее, чуть ближе подвинувшись к нему, и Конналу это было приятно. — Меня отправили к Маркусу и его матери перед свадьбой. Только Монро сопровождал меня в их замок. Через несколько дней мы должны были пожениться. Я сказала ему правду, но он мне не поверил. Мать Маркуса и все люди его клана, подчинялись ему беспрекословно, и когда он запер меня в башне, никто не встал на мою защиту. А он просто хотел заставить меня колдовать. — Одинокая слеза скатилась по щеке, и Шинид смахнула ее рукой. — Монро стал меня искать, и когда ему отказались сообщить, где я, он вызвал на поединок начальника караула Маркуса. Моя мать почувствовала беду. Они с отцом были уже на пути к замку Маркуса, когда это случилось. До их приезда он успел меня избить. — Шинид показала на шрам. — А мое лицо к тому моменту было все в синяках.

Жалость и гнев душили Коннала. Шинид вскинула голову. Она не желала ни жалости, ни гнева.

— Люди моего отца напали на замок, но моя мать уже знала, что случилось, и явилась в башню освободить меня при помощи магии. Но отцу моему оказалось недостаточно моего освобождения. Он снес Маркусу голову. — Шинид опустила взгляд на руки. — Они до сих пор не могут простить себе того, что отдали меня ему. Мать вернула мне дар в тот же миг, как увидела меня — избитую и истерзанную. И Монро тоже до сих пор казнится чувством вины. С тех пор он считает своим долгом всюду меня сопровождать, словно вся его жизнь состоит лишь в том, чтобы защитить меня от всех напастей. — Шинид подняла глаза и слабо улыбнулась. — Даже от меня самой.

Коннал был потрясен услышанным. Он живо представил себе мучения Шинид. Теперь ему стал понятен этот виноватый взгляд Фионы. Если бы в распоряжении Шинид была ее магия, она сумела бы себя защитить. Но сейчас Коннал чувствовал и себя отчасти виновным в том, что произошло.

— Твоей вины тут нет, — вдруг произнесла она, расшифровав его взгляд, и, подтянув простыню к подбородку, подвинулась к нему.

— Прояви я больше внимания, когда ты была влюбленной в меня девочкой, тогда твой дар, быть может, не обернулся бы против тебя.

— Нет. Я была испорченной капризной девчонкой и воспринимала мир как площадку для своих жестоких игр.

— Ты так преданно умела любить в детстве. Неужели Маркусу было мало столь редкого дара?

Сердце ее подпрыгнуло от радости. Она даже и мечтать не могла о том, что услышит такие слова из уст самого Коннала. Слова эти перенесли ее вдруг в те далекие времена, когда они были детьми и делились сокровенными тайнами. Шинид поджала под себя ноги, устраиваясь поудобнее. Совсем так, будто они сидели где-нибудь на траве в саду, а не на одной кровати.

— За мной многие ухаживали. Красиво, всерьез. Но всем им была нужна не я, а богатство и власть, которые может дать магия. Они не понимали этого и желали лишь той власти, какой обладаю я. — Она пожала плечами, будто власть эта была каким-то пустяком.

— Но никогда любви?

Она встретилась с ним взглядом.

— Нет, любви никогда.

Коннал отвернулся. Он не вполне был уверен в своих чувствах и предпочел скрыть сомнения под маской безразличия. И все же вопрос, хоть прямо и не прозвучал, продолжал висеть в воздухе. Он почти слышал его: «А чего хочешь от меня ты?»

И у него на этот вопрос ответа не было.

— Конечно, все они говорили о том, что любят, но если бы это было так, то им не нужны были бы ни богатства, ни власть, ибо любовь — это самый щедрый дар и никакие богатства с ней не сравнятся.

Конналу показалось, что слова ее острым ножом вошли в его сердце. Увы, он больше не мог дарить любовь, и он хотел сказать ей об этом, но она спросит почему, потребует ответа. А отвечать он не хотел. Открыть ей свою тайну было для него сейчас равносильно самоубийству.

Коннал молчал, и Шинид отвела глаза. Она мысленно назвала себя трусихой за то, что предпочла скользнуть под одеяло и укрыться под ним.

— Возвращайся к себе в спальню.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

Шинид высунула голову из-под одеяла. Коннал раздевался. Меч его уже стоял прислоненный к каменной стене.

— Даже не думай, что ты можешь разделить со мной постель, Пендрагон! Спи на полу, если не хочешь уходить.

Он почувствовал ее страх и как можно спокойнее произнес:

— Я устал, Шинид. Со мной ты можешь чувствовать себя спокойно. Ибо в отличие от О'Брайана у меня есть представление о чести.

Шинид в этом не сомневалась, но видеть его нагую, покрытую шрамами грудь, видеть, как он ложится рядом, — это не добавляло ей спокойствия и уверенности. Он был могуч, как гора: сплошная глыба мускулов, и от него исходило тепло. Дразнящее, искушающее. Она не смела, шевелиться, ибо боялась, что, даже не заметив этого, окажется на спине под ним, и в то же время она знала, что ему лучше ночевать у нее. Мало ли кому в этом замке взбредет в голову отомстить Конналу за неблаговидные деяния англичан, в число которых здесь включали и его. Во сне она видела его смертельно раненным в лесу во время боя, но бывало, что вещие сны приходилось потом долго разгадывать.

— Засыпай, Шинид. Я защищу тебя, если будет надо.

— Тоже мне защитник! — фыркнула она. Шинид приподнялась и подняла ладонь к потолку.

— Вуаль Матери Божьей, священная вуаль, накрой эту комнату. Священная вуаль, плотно укрой нас. Защити нас своим покрывалом любви от злых намерений, защити от зла до самого утра.

Коннал удивленно смотрел, как тонкое покрывало, сотканное из серебристого звездного света, накрывает их, льется на них как нежный поток.

— Вот теперь мы действительно защищены, — удовлетворенно сказала она и легла, отвернувшись от него.

Коннал лежал на спине, в благоговейном восхищении разглядывая звездный балдахин и думая о том, как безгранична магия Шинид. Он чувствовал себя никчемным и жалким рядом с этой всесильной женщиной, и это чувство ему не нравилось. Неужели она считает, что он вовсе не способен ее защитить? «Чертовски неприятно», — подумал он, закрыв глаза.

Ночью Шинид ни разу не проснулась, и снились ей не кошмары, а сладкие сны, не посещавшие ее вот уже две недели. Она проснулась на рассвете, открыла глаза и увидела его нагую грудь, покрытую боевыми шрамами, а мышцы даже у спящего играли под кожей. Странно, но она не испытывала страха при взгляде на эти большие руки, но правда ли то, что и в минуту гнева он не посмеет ударить ее вот этими самыми руками? Маркус не показывал своей истинной сути до самого последнего мгновения, до тех пор, пока она не отказалась колдовать для него. Но Коннал ничего от нее не требовал. Он вообще предпочел бы, чтобы у нее не было волшебного дара, да и у него тоже. Злые слова Маркуса она запомнит навеки: «Чокнутая! Не от мира сего! Ты и на человека-то не похожа! Отродье!»

Даже сейчас она казалась себе заклейменной, отвергнутой, чужой среди обычных людей. Никому в этом мире не нужна была любовь, а она только любви и хотела от жизни. Что это — приговор, проклятие — вечно жаждать настоящей любви и никогда ее не узнать? И если король все же принудит ее соединиться с человеком, который хочет взять ее лишь из чувства долга, что тогда станется с ней и с ее народом?

Шинид даже не знала, что хуже: когда ее хотят из-за ее дара или когда не хотят вовсе. Английские короли не привыкли считаться с чувствами подданных. Они были просто пешками в политической игре, но в случае с ней на карту была поставлена не только ее жизнь. Так просто она не сдастся.