– Нет. Просто хотел прикрыть тебя, чтобы слюнки не текли.

Корри недоуменно захлопала глазами.

– При виде меня у тебя слюнки текут? Ты правду говоришь? Не врешь?

– Нет, черт возьми, конечно, нет! Не лгу. Посмотри на себя: правый рукав висит на нитке, а вырез такой низкий, что я вот-вот начну выть на луну.

– Хм-м, не забыть спросить Девлина, воют ли вампиры на солнце.

Джеймс скрипнул зубами.

– Не смей при мне упоминать о Девлине Монро! Я достаточно ясно выразился? А теперь о деле. Насколько я понимаю, ты ворвалась в мою спальню, чтобы сообщить о своем решении выйти за меня?

– Я ворвалась в твою спальню, чтобы сообщить, что тетя и дядя уже строят свадебные планы, по крайней мере строили, пока я не заявила, что не позволю тебе принести себя в жертву и выйду замуж за того, кто действительно меня хочет.

– Не произноси его чертова имени.

– Хорошо. Он приехал сегодня утром с визитом;

Оказалось, что Джейсон разыскал его в клубе и предупредил, что женитьба на мне сведет его в могилу.

Можешь поверить, что Джейсон наплел ему, будто я убью его, если он не расстанется со своими любовницами? Да-да, именно так и сказал: убью. И еще добавил, что знает меня с того времени, когда мне исполнилось три года, и, следовательно, вполне точно осведомлен обо всем, на что я способна. И спросил Девлина… ой, прости, не хотела упоминать его имени, - собирается ли тот идти по пути супружеской верности до той минуты, пока не сыграет в ящик. Девлин сказал, что очень смеялся. А потом поинтересовался: действительно ли я способна его прикончить, узнав об измене?

– И что ты ответила?

– Объяснила, что изуродую его, как бог - черепаху.

– А он что сказал?

– Снова посмеялся, объяснил, что в этом случае ни один джентльмен его круга не осмелится жениться на мне, несмотря на мое богатство, поскольку мои требования к супружеской верности, безусловно, неприемлемы. Исключение может быть только одно: если джентльмену грозит банкротство. Но в подобных случаях мужчина готов пообещать все на свете, лишь бы заполучить желаемое, то есть абсолютно все, включая - о ужас из ужасов! - верность. Даже перспектива насильственной смерти не помешает ему поклясться в чем угодно. Ну а потом, разумеется, все клятвы будут забыты, и новоиспеченный муж поведет прежнюю разгульную жизнь;

Таков наш свет. Но это не правильно Джеймс, просто ужасно.

– Но не все же так! Насколько я знаю, мой отец ни разу не нарушил обета верности. Впрочем, и мать тоже.

– Полагаю, то же самое можно сказать о тете Мейбелле и дяде Саймоне. Правда, вряд ли это благодаря стойкости дяди Саймона в вопросах плоти. Скорее подобные страсти мешали бы изучению листьев.

Как по- твоему?

– Поверить не могу, что ты опять умудрилась забить мне голову всякой чепухой. Ты выйдешь за меня, Корри?

– Нет.

– Почему, черт возьми?

– Я никогда не выйду за того, кто меня не любит.

– Хочешь сказать, что обвенчалась бы с Девлином, поклянись он, что будет тебе верен?

Корри, похоже, задумалась. У него руки чесались удушить ее.

– Ты откажешь ему, черт бы его побрал!

– Хорошо, откажу.

– И я клянусь, что не стану тебе изменять.

Корри вздохнула.

– Думаю, что Дев…, то есть наш вампир ошибался, когда сказал, что любой мужчина пообещает что угодно, лишь бы добиться желаемого. Ты этого не сделаешь.

Я знаю тебя, как собственную ладонь. Ты никогда бы не лгал в таких важных делах.

– Никогда.

– Джеймс, послушай, ты благородный человек, слишком благородный, на свою беду, но тут уж ничего не поделаешь. Проблема в том, что я не хочу выходить замуж. Это всего лишь мой первый сезон, да и то пробный. Я едва начала вести разгульную жизнь, постигать основы флирта. И чересчур молода, чтобы идти к алтарю, особенно по столь абсурдной причине. Да и ты еще не созрел для брака, признай это. Меньше всего ты думаешь…, думал о браке, до того как все произошло.

– Я не собираюсь ничего признавать.

– В таком случае я беру назад свои слова о твоей честности.

– Ладно, шут с тобой. Я не собирался жениться. Господи, мне всего двадцать пять. И если ты говоришь о разгульной жизни, то я еще далеко не перебесился. Но я готов от всего отказаться. Потому что честь - прежде всего. И перестань ныть. Принимай все дак должное.

– Но мы не сделали ничего дурного!

– Обещаю танцевать с тобой, пока не протрешь дырки в подошвах.

– Полагаю, дядюшка Саймон обещал то же самое моей тетке. У нее нет ни одной дырки в подошвах, Джеймс, зато есть листья. Много-много листьев. Как-то она призналась, что в медовый месяц дядя Саймон позволил ей засушить три листочка в книге. Однако наклеивал этикетки самолично, не доверив ей столь важной работы. Господи, Джеймс, какой кошмар!

– В наш медовый месяц я не стану заставлять тебя засушивать листья.

– А что же ты будешь делать в наш медовый месяц?

Джеймс прикусил язык. Опять эти неуместные вопросы!

– Понимаешь, есть вполне общепринятые вещи, которыми занимаются в медовый месяц. Да ведь ты все знаешь о сексе, Корри.

– Ну, далеко не все. Хочешь сказать, что предпочел бы секс изготовлению гербариев? Или лучше читать трактаты об орбитальном вращении Сатурна в облаке космической пыли?

– Нет. Для меня Сатурн перестанет существовать.

Для любого нормального мужчины космос прекратит существование на весь медовый месяц, если только он не смотрит на звезды, отражающиеся в глазах новобрачной. Видишь ли, большинство мужчин думают только об одном. А в медовый месяц они могут…, ну, не важно.

Джеймс запустил пальцы в волосы.

– Черт знает что, ты ждешь обещания каких-то невиданных порочных игр? Хорошо, я собираюсь сорвать с тебя одежду и ласкать, пока не ослабеешь от усталости и не захрапишь.

– Джеймс, ты тут много чего наговорил. Но самый конец, то есть храп, звучит совсем не романтично.

– По правде сказать, я знаю, что ты не храпишь. Скорее мурлычешь. И вот что: я позволю тебе бесконечно флиртовать со мной.

– Мужья не флиртуют с женами.

– Да ну! Речь истинно мудрого оракула!

– Мне надоел твой сарказм, Джеймс Шербрук. Я не так глупа. И знаю, что тетя Мейбелла в большинстве случаев готова не поцеловать, а лягнуть дядю Саймона.

– Видела бы ты моих родителей! Только на прошлой неделе, зайдя за угол, я застал отца, прижимавшего мать к стене и целующего ее шею. А ведь они женаты целую вечность.

– Прижимал к стене? Правда?!

– Правда. И я бы с удовольствием последовал его примеру. Затащу в самую темную часть сада и попробую, какова на вкус твоя шейка. И все это в аромате цветущего ночного жасмина. Мы прекрасно поладим, Корри. А теперь, поскольку я сейчас потеряю сознание от слабости, скажи "да" и оставь меня с миром.

– Ты меня не любишь.

– Очень сомневаюсь, что Девлин Монро признался тебе в любви, - вырвалось у Джеймса.

– Не признался. Но сказал, что находит меня усладой. Это его истинные слова. Не пойми меня не правильно. Быть усладой - весьма соблазнительно, но не это важно в браке.

– Ты так ему и сказала?

– О да. Но он возразил, что это прекрасное начало, не так ли, и я ответила, что именно так, но что все это идеальная преамбула, скажем, к пикнику или прогулке в парке, но не к браку.

Она отказала Девлину, отослала его прочь, решительно отвергла.

Джеймс ухмыльнулся, слабея от облегчения.

– Я попросила его задуматься над нашими отношениями всерьез, и тогда я, возможно, благосклонно отнесусь к его предложению.

Джеймс встрепенулся. Как жаль, что у него в последнее время голова плохо работает. Но он так устал и хочет одного: броситься на постель и проспать до ужина.

– Мы знаем друг друга, Корри, и не только знаем, но и любим, по крайней мере большую часть времени.

– Но ты совсем не любил меня, когда Дарлинг едва не столкнула тебя с обрыва.

– Хочешь правду, Корри? О том дне у меня сохранилось только одно воспоминание: о твоей попке в моей ладони…, когда я шлепал тебя.

У нее мигом пересохло во рту.

– М-моей попке? Ты…, ты помнишь о моей попке?

– Ну конечно. У тебя прелестная попка, Корри.

Если выйдешь за меня, я всегда смогу раздеть тебя, уложить на спину и обтереть мокрой салфеткой, снова и снова, что-нибудь напевая. Интересно, кожа у тебя такая же белая, как у Девлина?

– Ты же не хотел, чтобы я произносила его имя!

Джеймс рассмеялся.

– Ага, смутилась? Представь себя голой, Корри.

Представь, как я глажу тебя всю, особенно груди, и ты выгибаешь спину, чтобы посильнее надавить на мою ладонь. Ну как?

– О Господи, - пробормотала она, отворачиваясь, чтобы уйти.

– Нет! - воскликнул он, хватая ее за руку. - Нет, на этот раз ты так просто не уйдешь! Мы уладим все прямо сейчас, Кориандр Тайборн-Барретт! Боже, что за кошмарное имя! Как по-твоему, после того как нас обвенчают, следует ли писать его в церковной книге полностью?

Корри стояла абсолютно неподвижно, отчетливо сознавая, что его пальцы оглаживают ее руки, особенно в том месте, где был оторван рукав.

– Если не выйдешь за меня, я сделаю что-то ужасное.

– А именно?

– Не скажу. Слушай, наглое отродье, у нас нет выбора. Если не выйдешь за меня, мы оба перестанем существовать в глазах света, то есть никакой репутации у нас вообще не останется. Неужели не понимаешь? Где же твой острый ум?

– Твоя репутация останется при тебе, так что не мели вздора. А я просто вернусь в деревню, и обо мне забудут.

Джеймс, по обыкновению, встряхнул ее.

– Какая глупость! Не могу взять в толк, откуда у тебя подобные мысли.

– Ты прав, и прости меня. Не подумала.

Она посмотрела на его руки, по-прежнему сжимавшие ее плечи, вырвалась и, отступив, потрясла кулаком перед его носом, всхлипнув:

– Ты меня не любишь!

– А ты, полагаю, любишь меня? - завопил он.

Корри молча смотрела на него, прикусив губу.

– Ну? Отвечай, черт тебя побери!

– Прекрати на меня орать!

– Почему же не отвечаешь? Ладно, молчи, ты так редко это делаешь, что не слышать твоей трескотни - уже облегчение. В три года ты меня обожала. Что же изменилось?

– Знаешь, когда тебе три года, все кажется намного проще, а мир видится в черно-белых тонах. Мне уже не три года, Джеймс.

– Конечно, стоит только взглянуть на твою грудь, как я это понимаю. Неужели я вижу румянец на твоей дерзкой физиономии? Ты хочешь поймать меня на удочку, как форель, и водить на крючке. Совсем по-женски, но мне не очень нравится. Ты говоришь, что я не люблю тебя и что все случилось слишком быстро. Как такое может произойти всего за одну неделю? Ты очень мне нравишься. Я восхищаюсь тобой. И считаю безрассудно храброй. Разумеется, от тебя можно ждать всего, чего угодно, но дело в том, что мы прекрасно ладим. И знаем друг друга целую вечность. Мои родители хорошо к тебе относятся, как и ты к ним, - забудь бабку, она ненавидит всех на свете, - а если выйдешь за меня, твой дядя Саймон успокоится: ведь за тобой не станут охотиться, как за бешеной собакой, поскольку наш брак не будет иметь ничего общего с проклятыми деньгами. И все будут довольны. Это заткнет рты сплетникам. Нас будут благословлять. Нам будут улыбаться. И никто не посмеет смотреть на тебя свысока. А меня больше не будут считать насильником и соблазнителем молодых девиц. Повторяю, Корри, мы прекрасно уживемся. И довольно об этом.

Он прижал ее к себе и поцеловал.

Корри, которую до сих пор целовал только Уилли Маркер, чуть не потеряла сознание. Это было наслаждение, нахлынувшее на нее с силой девятого вала. Его язык коснулся ее губ, легонько нажал, и Корри, ничуть не колеблясь, приоткрыла рот и, изнемогая от желания, позволила его языку ласкать свой. Она точно знает, что это вожделение. Ну конечно, потому и доставляет такое удовольствие. Правда, это грех. Дядя Саймон часто твердил, что удовольствие и наслаждение - истинные причины, по которым в мире царит порок. А с Джеймсом… это было просто упоительно. Она и не подозревала., что такое возможно…

– Господи, прости меня!

Не поддержи ее Джеймс, Корри рухнула бы на пол в глубоком обмороке.

Мозги Джеймса чуть не расплавились при звуках материнского голоса. Сердце бешено заколотилось, едва не выскочив из груди. Зато мужская плоть, слава Богу, мгновенно обмякла. Он понимал, что, если отпустит Корри, та немедленно свалится.

Он все- таки сумел отстраниться и очень медленно обернулся, надеясь, что мать не услышит его тяжелого дыхания.

– Здравствуй, мама. Поскольку мы с Корри теперь помолвлены, она хотела, чтобы я поучил ее целоваться.

Александра застыла на пороге, удивленная, испуганная, вполне сознающая, что ее сын засунул язык едва ли не в горло Корри. Та выглядела полупомешанной, что было очень хорошим признаком, если вспомнить, как она впервые поцеловала Дугласа и потеряла голову. А Джеймс раскраснелся, был смущен и…, ах, лучше не думать об этом.