– Да, – кивнул Максим. – И мне это нравится!

– Нам там не будет… пустынно?

– Нет, я надеюсь, у нас будет много детей. И мы все будем жить в этом доме! Да?

Аня промолчала. Какая-то ирония судьбы была в том, что именно теперь, когда им предстояло принять решение о покупке этого дома – места, которое должно будет стать семейным гнездом, она осознала, что ее жизнь теперь изменится. Ни возвращение к ней Максима, ни беременность почему-то не стали той важной вехой, после которой может и не быть дороги назад. Нет, именно теперь, глядя на эту недостроенную махину и видя счастливое лицо мужа, Аня поняла, что ее жизнь начинает новый виток. И она должна дать на него согласие.


… – Ты не должна туда ездить одна! И живот большой, и на улице холодно, и проку от тебя там мало! – Варвара Сергеевна безуспешно боролась с дочкиным энтузиазмом.

– Мам, всего четыре месяца. Где ты видишь живот? На улице нормальная погода. И я обязательно должна посмотреть, как сделали третий этаж.

– Ты сама говорила, что там только спортивный зал. И чулан какой-то.

– Ну и что?

– А то, что лучше дома сидеть! Не семнадцать лет!

– Вот именно – я в расцвете детородного возраста! И, мам, что ты мне все напоминаешь, сколько мне лет?

– А что? Ты замужняя дама. Тебе пустое кокетство не к лицу. – Варвара Сергеевна ехидно улыбнулась.

– Так, мама, я понимаю, что больше ничего приятного ты мне не скажешь, а потому я поехала. – Аня подхватила ключи от машины и выскочила из дома.

«Это не беременная женщина, это коза какая-та!» – сокрушалась Варвара Сергеевна. Она с удовольствием наблюдала, как возрождается Аня. Уже давно не было слез, депрессии, угрюмости. Уже давно она не кидалась на Максима с малопонятными упреками: «Все из-за тебя! Если бы не ты, моя жизнь была бы совсем другой!» Варвара Сергеевна оценила в полной мере стойкость, выдержку и любовь зятя к ее дочери. Варвара Сергеевна, хоть и пристрастный наблюдатель, видела, что Аня к мужу порой жестока. Что не выдержана, что слишком часто цепляется по пустякам.

– Варвара Сергеевна, вы не переживайте из-за нас. Мы никогда с Аней не поссоримся по-настоящему. Мы уже свое отссорились, – иногда успокаивал ее Максим. – Тем более что она сейчас в таком состоянии, что неудивительно быть капризной. Я же вижу, что она иногда себя плохо чувствует.

Варвара Сергеевна умилялась – с Максимом ей было легко, понятно, свободно. «Как же все-таки хорошо, что ТОТ сбежал!» – думала она втихомолку. Олега Сомова она про себя только так и называла: «ТОТ». И в этом уже было больше презрения, чем гнева или обиды.


…Аня же, вырвавшись из дома, забиралась в свою машину, включала музыку и мчалась за город. Свою беременность она теперь почти не ощущала. Ну, может, только аппетит был сильнее обычного. И поэтому ее раздражали наказы и предостережения матери.

«Я не буду сидеть дома, – думала она. – Я хочу успеть все закончить до родов. Я хочу, чтобы ребенка привезли уже сюда. А для этого еще очень много надо сделать!» Аня ехала и, почти не слушая мелодию, которая рвалась из динамиков, мысленно обставляла комнаты, вешала гардины, размещала в шкафах и на полках книги. Она уже мечтала о клумбах перед крыльцом, фонариках на узких каменных дорожках, о бассейне, который уже заказала и который планировала разместить на заднем дворе. «А Макс – молодец! Ни единого вопроса, ни единого замечания, ни единого слова – «это не надо», «мне не нравится», «я не хочу». «Дорого!» – думала Аня, улыбаясь.

Даже когда она решила поменять уже купленную коричневую черепицу на красно-рыжую, муж ничего не сказал. Только вытащил деньги со словами: «Не переживай, коричневой мы гостевой домик покроем!» Аня, приготовившаяся к спору, даже растерялась.

– Ну, не знаю, может, я не права и надо оставить старую… – неуверенно пробормотала она.

– Ты права. Если хочется красную, надо класть красную. Это твой дом, и ты должна сделать его таким, каким видишь.

По дороге к дому Аня не думала ни о чем, кроме как о строительстве: «Бассейн будет за домом, там я еще посажу много рябиновых деревьев. Очень много. Они красивые в любое время года. Даже зимой, когда на ветках одни только ягоды остаются. Потом надо будет сделать беседку, детскую площадку. Но самое главное сейчас – закончить отделку третьего этажа: не стоит долго возиться с местом, где будет спортивный зал и большая кладовка. И надо уже будет расставлять мебель – отделка первых двух этажей закончена. Дом получился огромный, и теперь надо сделать так, чтобы в нем было уютно. Максим как хочет, но самыми красивыми должны быть детские и спальни…»

Когда-то, еще до Аниной встречи с Сомовым, Максим провозгласил один из принципов семейной жизни:

– Никакой вульгарщины! Муж и жена должны иметь разные спальни. Не хочу, чтобы жена видела меня заспанным, взлохмаченным и слушала, как я храплю по ночам… Со своей стороны я вполне имею право требовать того же самого от нее. Тут и там разложенные женские вещички, уставленные кремиками тумбочки неприемлемы – я хочу видеть жену только принцессой.

– А я слышала от старых людей, что муж и жена должны спать под одним одеялом. – Аню тогда неприятно поразило то, что сказал Максим.

– Это рассуждения недальновидных, ограниченных людей. Что бы нам ни рассказывали легенды и сказки, любви навек не бывает. Так не лучше ли не давать повода раздраженной супружеской пристрастности?

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Аня. Она сама была из разряда людей «тактильно-зависимых», для нее рукопожатие, поцелуй, поглаживание и вообще присутствие другого человека были чрезвычайно важны.

– Поверь мне. На глазах примеры друзей… И, опять же, анекдоты про жен в бигудях. И еще, муж и жена – это не столько любовь, сколько, если можно так выразиться, душевный бизнес: ты – мне, я – тебе. Особенно он, этот «бизнес», важен, когда наконец улягутся страсти.

Аня этот разговор запомнила хорошо и впоследствии, уходя от Максима к Олегу, процитировала его слова.

– Я не мог такого сказать, – поначалу опешил он, – но, в конце концов, все можно обсудить…

Сейчас, когда их совместная жизнь начиналась заново, Аня вопрос отдельных спален даже не обсуждала.

– Во-первых, когда-то ты сам так хотел. Во-вторых, ребенок будет спать плохо, а ты работаешь, тебе нужны силы. Решено: спальни будут раздельными.

Максим сейчас боялся спорить, хотя идея ему теперь не казалось такой привлекательной.

Аня любила красивые вещи, но тем не менее пренебрегла советами модных журналов по дизайну и не стала выписывать из-за границы мебель, ткани и посуду. Она не бегала по московским антикварным магазинам, не скупала картины, интерьерные безделицы и столовое серебро. Аня решила, что у них прежде всего будет функциональный современный «умный дом». Все деньги, которые ей выдавал Максим, она тратила на различные механизмы, устройства, оборудование. Перебрав множество фирм, она подружилась с той, чьи рекламные буклеты были самыми бесхитростными, а послужной список – коротким.

– Почему? – поинтересовался таким выбором муж.

– Не зажрались, – объяснила Аня, – не умничают, с такими легко договариваться. А поставщики систем у всех почти одни и те же. Я это уже проверила.

Максим с уважением посмотрел на жену.

И вправду, общий язык с сотрудниками фирмы они нашли быстро. Обсудив все подробности и одобрив предложенный проект, Аня дала «добро» на его воплощение в жизнь, и очень скоро они с Максимом стали обладателями дома, в котором все работало само. Во всяком случае, так казалось непосвященным. Отопление, вентиляция, теплые полы и горячая вода, видеонаблюдение и контроль за домом и территорией – все, абсолютно все управлялось автоматически. Сложная система регулировалась с большой панели, а в цокольном этаже был установлен большой несгораемый шкаф с «мозгами» умного дома. Купить мебель и другие предметы интерьера Аня поручила дизайнерскому бюро. Они же должны были все это расставить, разложить, расстелить и повесить.

– Главное, чтобы все было удобно, – почти не интересуясь подробностями, наказала она.

– Ты – странная женщина. Тебе больше нравится заниматься техническими вопросами, чем развешивать шторы и расстилать ковры? – Максим не мог не одобрить сделанное Аней. Все технические вопросы были проработаны и воплощены в жизнь с максимальной точностью и разумностью.

– Представь себе, да, – ответила Аня и умолчала о том, что вся эта возня с обустройством дома отвлекала ее от прошлого, которое по-прежнему мучило и жгло. Она не стала говорить, что покупать диваны, подушки и салфетки хорошо тогда, когда ты любишь человека, когда предвкушаешь счастливую жизнь с ним в своих четырех стенах, когда представляешь ваши совместные завтраки и ужины, когда мечтаешь о теплых летних вечерах на веранде за столиком на двоих. В противном случае лучше всего заняться тем, что займет твои мозги, – чем-то ранее неизвестным и сложным в освоении. Чем-то, что не требует присутствия души…

– Одобряешь? – Аня повернулась к мужу.

– Да!

– Тогда приготовь деньги.

– Что еще?

– Надо посадить ели. По всему периметру.

– Ну, надо так надо, – Максим не смел отказать.

Аня, довольная, вышла из кабинета мужа и поспешила к машине – под любым предлогом она опять и опять ехала за город.

Это домашние думали, что она пропадает на стройке. На самом деле, проконтролировав уже сделанное и отдав распоряжения, Аня уходила в ближайший лес. Чтобы это не выглядело странным, она прихватывала с собой маленький мольберт.


В первый раз острую зависть к такому навыку, как рисование, Аня почувствовала в пятом классе. Ее соседка по парте Алла легко разрисовывала свои тетради фигурками животных, смешными человечками и узорами. Но когда Алла на уроке рисования на обычном альбомном листе изобразила морской берег и трогательные фигуры идущих по песку мальчика и девочки, Аня дала себе слово, что она когда-нибудь пойдет учиться рисовать. В старших классах времени у нее было не очень много, и она уже оставила мысли о занятиях рисунком, но тут подоспел брат Юра со своим советом.

– Ты не представляешь, как это здорово – уметь рисовать! Это отдушина, это отдых, это часть твоей личной жизни. Анька, не раздумывай, иди учиться!

Юра знал, о чем говорил, – он некоторое время учился у живописца.

Платные курсы, на которые Аня записалась, располагались в здании Дома художников, и после занятий она бродила по выставочным залам. Со стен на нее смотрели лица современников, изображенные современниками. Долго любоваться этими полотнами она не могла и сбегала в залы новой Третьяковки, где проводила часы – искусство двадцатых-сороковых годов XX века ее завораживало. Там был один удивительный женский портрет, перед которым Аня садилась на неудобную музейную банкетку и пыталась разгадать загадку узкого лица со светлыми, прозрачно-серыми глазами, изящного и вместе с тем агрессивного поворота головы и всей фигуры в темно-синем длинном платье. На курсах же ее научили рисовать глиняные горшки, связки репчатого лука и оплывшую свечу рядом с черепом. Потом она еще немного порисовала полуобнаженных старых спортсменов, и на этом обучение закончилось. Аня попробовала писать для себя. Она полюбила запах масляных красок, тишину вечера, когда она, долго не решаясь нанести первый мазок, ощущала непривычное волнение. Мольберт ей подарил Юра на первом курсе института.

– Вот. Желаю как можно больше свободного времени, – сказал он и поцеловал сестру в щеку.

Какое-то время Аня ставила мольберт у себя в комнате, но вдохновение почти не посещало ее. Хотя свободное время у нее и было… Собственно, на этом увлечение и закончилось. Учеба в институте оказалась очень напряженной, были немногочисленные свидания, был дом и требовательная мама. Потом появился Максим, другая работа, и произошли все те события, которые совсем не оставляли места и времени для творчества. Аня иногда вспоминала про свое увлечение, снова ставила мольберт и открывала краски, но, видимо, судьба распорядилась предоставить ей время именно сейчас, когда она, с небольшим животиком, обустраивала их новый дом и когда всеми силами пыталась позабыть события последних лет. В один прекрасный день, на глазах у изумленной Варвары Сергеевны, она вытащила тот самый мольберт, потребовала налить ей чай в термос и, не говоря ни слова, погрузила все это в багажник.

– Аня, ты куда? Ты же хотела на стройку поехать?! – бросилась к ней мама.

– Я туда и еду, – нехотя ответила Аня, – а заодно и порисую. Настроение появилось.

– Ты только никуда в лес далеко не уходи!

– Не уйду.

Такие поездки стали регулярными. Возвращалась Аня поздно, уставшая и немногословная. Варвара Сергеевна, к вечеру обычно забывавшая, что Аня брала мольберт, расспрашивала о новостях строительства. Что же касается живописи… К счастью, домашние либо были заняты своими делами, либо очень деликатны, либо не верили в серьезность намерений художницы, а потому никогда не просили показать, что она написала в подмосковных лесах. Аня этому обстоятельству очень радовалась, поскольку показывать ей было нечего. Покинув участок, по которому сновали рабочие, она направлялась к лесу. Не углубляясь в него, выбирала приглянувшуюся опушку, устанавливала мольберт, складной стул, доставала термос и… ничего не делала. Она не могла ничего писать. Сосредоточиться на тюбиках с желтой охрой, свинцовыми белилами и берлинской лазурью не было никакой возможности. Все, что окружало ее, во-первых, было абсолютно непередаваемо, а во-вторых, будило в ней столько чувств, что ни о каких художественных упражнениях и речи не могло быть. Пару раз, взяв себя в руки, Аня изобразила желтые деревья, небо, проглядывавшее сквозь темные ветви, но картинка вышла пошлой. И дело было не в том, что Аня не умела писать, а в том, что думала она не о картине, не о природе, а о своей жизни – оказалось, что более удобного и времени, и места у нее для этих размышлений не было. Выставленный на поляне мольберт оказался надежным прикрытием – чтобы случайные грибники и просто гуляющие Аню не беспокоили и не удивлялись тому, что она задумчиво сидит на маленьком стульчике и, закинув голову, рассматривает небо или, вороша листья, бродит среди деревьев. Запахи прелой хвои, мокрых листьев и старой древесной коры будоражили душу, наполняя ее самыми разными воспоминаниями и чувствами. Это были яркие картинки детства, мелкие, но такие острые горести юности, разочарования зрелости и безответные вопросы сегодняшнего дня. И если прошлое уже оформилось в аккуратные цветные акварели, то настоящее представлялось неаккуратной палитрой, а по сути, было бесформенным клубком из сомнений, привязанностей, неприятия, подозрений и надежд. Размышлять в лесу было очень удобно – взгляд рассеянно скользил вокруг, отмечая те изменения, которые время внесло в природу – и пространства стало больше, и перина из листьев мягче, и небо холоднее. Также вскользь Аня мысленно пробегала по своим заботам – домашним, душевным, иногда задерживаясь: так взгляд на мгновение останавливается на яркой детали – на том, что ей представлялось важным. На природе концентрация тревоги становилась меньше. Уезжала Аня из леса, не приняв ни одного решения, не сделав ни одного вывода, ни дав себе ни одного обещания. Но при всем этом казалось, что вот теперь-то все выстроено по ранжиру, что все стало на свои места и что, собственно, менять ничего не надо, все и так правильно. Попав домой, увидев Максима, принимая его внимание, заботу и ласку, наблюдая его счастливую безмятежность и абсолютную, но, как ей казалось, совсем необоснованную уверенность в завтрашнем дне, Аня опять начинала мучиться от того, что жизнь, которой они сейчас вместе жили, неправильная, непрочная, лукавая, поскольку один из них обманывал другого. А этот другой, наверняка понимая это, делал вид, что ни о чем не догадывается. Аня начинала вдруг тяжело ощущать свою беременность, в ней поднималось раздражение и уже не подкидало до тех пор, пока она опять не оказывалась в лесу, в тишине.