Аня помнила, как она расплакалась, услышав эти слова. Ей было ужасно жалко Максима, который делал все, чтобы семья жила хорошо, который заботился о ней, о сыновьях, который не забывал о теще, жившей теперь в полном одиночестве. Максим не был идеалом, но и ненависти, которую совсем недавно испытала к нему, он не заслуживал.

– Макс, прости меня, я не знаю, что со мной… – чувствуя себя истеричкой и ничтожеством, пролепетала Аня.

– Ничего, – погладил ее по голове муж, – ты просто засиделась дома.

Через два дня Аня вновь сидела перед директором ветлечебницы.

– Послушайте, вы были прекрасным сотрудником, но сейчас принять вас на работу я не могу. Я же уже все сказал.

Его голос потерял мягкость, зазвучали нотки раздражения и даже какого-то пренебрежения.

– Но разве вам не звонил Максим… – Аня собралась было объяснить ситуацию, но ее прервали:

– Я уже все вам сказал. Не имеет смысла к нам ездить. Мы здесь занимаемся делом.

Аня покинула ветлечебницу с ощущением полной паники. Паники от невозможности оценить реальность. Кто кому когда звонил и почему ее, одну из лучших сотрудниц, не берут на работу – ничего понять она не могла.

…Сейчас, сидя с альбомом в руках, Аня вспоминала, что странные несостыковки, непонятные недоразумения, нелепые ситуации стали происходить все чаще и чаще. Куда бы она ни приехала – бывшая работа, подруги, салон, поликлиника, – теперь всюду ее встречали ласково и снисходительно. «Снисходительно» – самое верное слово, которое может охарактеризовать то, что ее бесило больше всего. В разговорах, в интонациях за искренней радостью чувствовалось что-то жалеющее. Аня припоминала, что, о чем бы она ни начинала спорить, люди во всем с ней соглашались, говорили ласковым тоном и с опаской наблюдали за ее смехом.

– Что-то не так? Я слишком громко смеюсь? – не удержалась от вопроса Аня, когда ее приятельница поморщилась, заслышав ее хохот.

– Нет-нет, все нормально, просто…

Что – просто, подруга так и не пояснила, но настроение Ани было испорчено, и встречу она скомкала. Вспоминать беззаботные годы учебы и при этом не смеяться – это, знаете ли, странно.

«Странно» – вот еще одно слово, которое Аня стала ненавидеть. Особенно ее злило сочетание «ты такая странная». Это слышала она теперь очень часто, настолько, что сама стала анализировать свои поступки. «А не странно ли сыпать столько петрушки в суп? А может, я странно разговариваю? Странно – это не как все», – думала она порой.

… – Анюта, ты хочешь сказать, что нам нужен второй выход в доме? – Максим слушал ее внимательно. Этот разговор произошел вскоре после ее неудачной попытки вернуться на работу. – Ты же знаешь, он не предусмотрен по проекту, а если даже мы сейчас найдем людей, которые это сделают, ты представляешь, во что это нам обойдется? А с деньгами сейчас не очень хорошо. Сама знаешь, кризис и все такое…

Аня про кризис уже слышала не один раз. И на то, что с деньгами в семье не очень хорошо, Максим тоже намекал не раз. Но все же машину он поменял, и на воротах вместо старого Николая теперь дежурили две смены молодых накачанных охранников. А еще один бродил целый день по периметру участка.

– Макс, я просто хотела задний двор полностью отдать ребятам, – принялась объяснять Аня. – Они растут, песочница очень скоро станет не актуальной. А я бы там чайный домик им поставила, качели, беседку. И выход бы мы сделали отдельный. Ты же сам говорил, что за детьми надо следить особенно внимательно. Там бы они были и под присмотром, и ограждены от посторонних, и имели свое пространство. Время идет очень быстро – не успеем оглянуться, к нашим мальчишкам девочки будут приезжать, друзья…

– Ну, до девочек еще долго. – Максим помолчал, а потом осторожно спросил: – Аня, не обижайся, но почему, когда я говорил то же самое, ты не соглашалась? Ты спорила, с пеной у рта доказывая, что на заднем дворе дети могут оказаться без присмотра. Что охрана может что-то недоглядеть. И вдруг сейчас, спустя столько времени…

Аня его слушала и не верила своим ушам – она вообще такого не помнила. Никакого разговора о заднем дворе они до этого не вели. Во всяком случае, ей так казалось.

Отношения в семье еще имели вполне пристойный вид. Еще они разговаривали по вечерам о детях, еще Максим делился с ней служебными новостями, еще бывали у них совместные вечерние прогулки, а по выходным приезжали гости. Но понемногу в эти обычные семейные будни стала примешиваться разбалансированность. Сначала Аня ругала себя за мнительность и излишнюю восприимчивость: «Мне кажется… Просто у меня днем не так много событий, а он устает. И мы не всегда совпадаем настроениями». Но вскоре оказалось, что дело не в разнице дневных забот и распорядке дня. Ане стало вдруг понятно, что Максим воспринимает жену как нерадивую подчиненную. Любое ее замечание стало вызывать упреки, причем напирал он на «неадекватность восприятия».

– Странно, я бы никогда не обратил на это внимания! – комментировал он ее обеспокоенность неуемной живостью детей.

«Раньше он со мной бы согласился», – недоумевала Аня.

А однажды произошел и такой диалог:

– Очень вкусная фасоль. Жаль, что «не в коня корм». – съев немного лобио, Максим многозначительно посмотрел на жену.

– Я не понимаю тебя, – искренне удивилась она.

– Извини, но твой аппетит наводит на подозрение.

– Что ты имеешь в виду?

– Аня, у тебя все признаки булимии. А это, как известно, нервное заболевание. Надо об этом честно сказать врачу.

Аня удивленно посмотрела на него.

– Ладно, не обижайся. – Максим также резко смягчился. – Я только хочу тебе помочь.

«Еще немного, и я точно уверую в свою неожиданную неполноценность», – подумала про себя Аня. Ей еще хватало чувства юмора спокойно реагировать на заявления мужа.


…То утро началось плохо. Когда Аня спустилась в столовую, за столом сидел один Максим. Он уже позавтракал и теперь, по всей видимости, ждал ее.

– Привет, кофе налить? – Аня взяла чашку и только теперь обратила внимание, что перед Максимом лежат какие-то листочки.

– Привет. – голос Максима прозвучал сухо.

– Что опять у нас случилась? – Аня вернула чашку на место. Завтракать расхотелось.

– У вас. Меня в этот момент дома не было.

– У нас?

– Да, у вас.

– И что же? – Аня вложила в интонацию максимум издевки. Странно было видеть мужа, который накануне приехал домой во втором часу ночи, а наутро наводит порядок среди домочадцев.

– А ты не знаешь?

– Не знаю, могу поклясться.

– Понятно. – Максим помолчал. – Митька сегодня не завтракал.

– Почему?

– Он теперь боится завтракать. А знаешь почему? Он боится манной каши. Особенно когда она горячая.

– Все дети боятся горячего, – беззаботно пожала плечами Аня. Она хорошо знала Митю. – Их к этому приучают. Чтобы они не обожглись.

– И поэтому ты вчера ребенка вымазала горячей манной кашей. Все лицо.

Аня почувствовала, как ее бросило в жар.

– Что? Что ты сказал? Откуда? Откуда ты берешь все эти глупости?

– Не кричи, услышат люди.

– Мне плевать, это ТВОИ люди. Это не мои люди. И ты с ними объясняйся. Но сначала объясни мне, твоей жене! Скажи, кто тебе сказал такую глупость?

– Няня. И Митька.

– Как Митька? Как он мог тебе это сказать? Четырехлетний ребенок, которого я пальцем не трону?!

– Аня, сядь и успокойся. Ты можешь представить мое состояние, когда я об этом узнал. Зачем врать няне и Митьке? Они что, сговорились?

Аня молчала, понимая, что сговориться взрослая женщина и маленький мальчик, который любит мать, не могут. Но должны же быть объяснения этому. И вообще всему, что происходит в этом доме!

– Максим, я ничего подобного не делала. Ты должен поверить мне и… помочь…

– Я хочу помочь тебе, – с трепетной заботой в голосе произнес Максим, – но иногда ты поступаешь так, что остается только развести руками.

– Дорогой, ты согласился мне помочь, но даже не задал вопрос, в какой помощи я нуждаюсь. – Аня прищурилась. Ей совершенно не понравилось, с какой готовностью муж сделал ее виноватой.

– Аня, мне все равно. Я готов сделать для тебя что угодно, только постарайся, чтобы я, оставляя тебя с детьми, не психовал.

– А, понятно… То есть ты даже не сомневаешься в том, что я могу быть несдержанной с детьми?

Вместо ответа Максим протянул Ане несколько листочков:

– Что это?

Аня покраснела. Она давно поняла, что лежит перед мужем. Эти листочки она тщательно прятала ото всех, поскольку объяснение, почему она записывает свой каждый шаг, прозвучало бы по-идиотски.

– Ну, наверное, в нашем доме теперь нет личной собственности, раз ты их прочел. Они лежали в комоде, под моим бельем. И вряд ли ты там искал свои трусы. А значит, ты копался в моих вещах. По-хорошему, мне не следовало бы отвечать на твои вопросы: сам нашел – сам и разбирайся, отгадывай ребусы и загадки. Но я тебя пожалею: я с некоторых пор записываю каждый свой шаг.

– Для чего, Аня?!

– Для того, чтобы никто мне не приписал те поступки, которые я не совершала. Вот как с этой кашей.

– Аня, я даже не буду обсуждать этот поступок. Любой человек тебе скажет, что нормы здесь никакой нет. Но ты прочитай, что ты пишешь. Это же ведь твой почерк?

– Да, мой.

– Тогда возьми, – Максим протянул бумагу.

– «Пятнадцать часов – проверила все окна. Няня может плохо следить за детьми, надо быть настороже». И что? Что в этом такого? Я всегда проверяю окна, я боюсь за детей, я не очень доверяю няне – она человек слишком молчаливый, необщительный, а такие люди всегда внушают недоверие. Я попыталась с ней поговорить, но так и не смогла. Что ненормального в таких записях?

– Аня, если ты задаешь такой вопрос, значит, мои объяснения будут напрасны. Я еще не видел человека, который записывает каждый свой шаг для того, чтобы его не обвинили в чем-то предосудительном. И еще. Откуда эта мания преследования? Что это такое – «надо быть настороже»?

– Максим, это просто слова, это я записывала для себя. Я не выбирала формулировок. В этих словах выражено мое беспокойство о детях. Только и всего. Почему ты говоришь о мании преследования? Как можно было сделать такой вывод?!

Аня вдруг поняла, что муж действительно рассержен и озабочен.

– Максим, и я не трогала Митю. Ты должен поверить мне. Мне, твоей жене, а не каким-то пришлым теткам, у которых непонятно что на уме.

– Между прочим, эта тетка воспитывает твоих сыновей!

– Я ее об этом не просила! Я бы и сама справилась!

– Ну да! Только у тебя очень необычные методы воспитания.

Именно после этого разговора в доме и появилась вторая няня – Элле.


Одним словом, Аня могла многое рассказать Варваре Сергеевне. Но вот как это сделать, чтобы можно было и посоветоваться, и не напугать ее? Нет, с матерью она разговаривать не будет. Она дождется братьев, которые, как назло, были за границей. Юра с женой поселился в Нью-Йорке, Вадим был где-то в Южной Америке – на его голову «свалилась» бразильянка с русскими корнями и неплохими вокальными данными. А значит, пока Ане самой надо будет внимательно смотреть по сторонам и быть начеку. Больше всего ее волновали те бумаги, которые она случайно нашла в спальне.

…Пузырек с успокоительным исчезал самым волшебным образом. Каждый вечер она исправно бросала его в верхний ящик прикроватной тумбочки, но утром там его не находила. Аня совершенно точно помнила свое движение: вот она выходит из ванной комнаты, ложится в постель, мажет руки кремом, потом выдвигает верхний ящичек и достает пузырек. Стакан с водой стоял всегда у тумбочки. Аня выпивала таблетку и сразу же возвращала пузырек на место. Это уже стало ритуалом – вот уже несколько месяцев она принимала таблетки, прописанные врачом, которого нашел Максим. Утром, когда полагалось принять только половинку, Аня пузырек не находила. Или находила совсем в другом месте. Например, на полу, или в комнате мужа на тумбочке, или на его письменном столе, или, что еще непонятнее, внизу, в столовой. Вот и сейчас она спустилась вниз. За большим столом завтракал Максим.

– Ань, не разбрасывай лекарство! Няни, конечно, за мальчишками смотрят, но они, по-моему, резвее их обеих, – заявил он в ответ на вопрос Ани о лекарстве.

– Я не разбрасываю. Я сама удивляюсь, что утром лекарство оказывается в самых неожиданных местах. – Аня попыталась свести все к шутке, но на лице Максима появилось раздражение:

– Господи! Опять! Опять кто-то виноват в твоих проблемах! В твоих нервах!

– Да при чем тут нервы?!

– Да при том! Аня, надо выполнять все указания врача! Понимаешь, иначе невроз превратится в болезнь! В тяжелую, неизлечимую болезнь!

– Да что я?! Что ты взъелся из-за какого-то пузырька!

– Я не из-за пузырька… Я… Я… – Максим не договорил. Он выскочил из-за стола, раздраженно бросил развернутую газету на стол. – Господи, почему у нас в доме теперь нельзя даже позавтракать спокойно? Дождалась бы моего отъезда и искала свой пузырек. Не надо на меня смотреть такими несчастными глазами! Жить с невротичкой очень тяжело.