Сара Маклейн - Невеста желает знать

Слова казались тихими, мрачными и исполненными правды, и оба молчали, не отрицая прозвучавшего в них приглашения. Кросс стоял так близко, защищая ее от падения с подножки, и его жар окутывал Пиппу. Невзирая на холод.

– В душе все ноет, – прошептал он. – Вы готовы дать любой обет, принести любую клятву. За один… совершенный… чистый… беспримесный… вкус соблазна.

О господи.

Пиппа выдохнула. Мысли беспорядочно метались. Она закрыла глаза, сглотнула. Вынудила себя открыть глаза, отвела взгляд от него и… манеры, в которой Кросс ее соблазнял.

Почему он так спокоен, холоден и полностью владеет собой?

Почему его не одолевают подобные… чувства?

Он кого угодно способен лишить самообладания.

– Это должна быть совершенно необыкновенная меренга.

Мгновение тишины сопровождало глупые, абсурдные слова… слова, которые нельзя взять обратно. Как смехотворно!

Кросс хмыкнул. Зубы блеснули в темноте.

– В самом деле, – согласился он серьезно.

И прежде чем Пиппа успела опомниться, добавил:

– Тротула, домой.

Собака повернулась и потрусила домой.

– Садитесь, – повторил он Пиппе.

Она послушалась. Не задавая вопросов.

Переулок за «Ангелом» выглядел ночью иначе. Более зловещим.

Ей стало не по себе, когда он потребовал надеть маску. Экипаж остановился, и Кросс соскочил на землю без помощи слуги или подножки.

Пиппа, не колеблясь, сделала, что он приказал, и с волнением надела маску. Впервые в жизни.

Маска обещала нечто необыкновенное. Наконец она что-то узнает.

Ее первый выход инкогнито. Первая возможность быть кем-то, кроме самой странной из сестер Марбери.

В маске Пиппа казалась себе не странной, а таинственной. Не просто ученым, а овеянной скандальной славой настоящей Цирцеей.

Но, пытаясь поудобнее приладить маску, она понимала, что воображение – не реальность. И маски предназначены не для спектаклей.

Сначала она завязала ленты слишком слабо, и маска соскользнула вниз, на очки, не давая видеть и угрожая свалиться на пол экипажа при малейшем неосторожном движении.

Второй раз она завязывала ленты куда увереннее и поморщилась, когда прихватила несколько волосков в неряшливый узел. Результат оказался не лучше. Теперь маска вдавливала очки в глаза, так что дужки врезались в кожу. В таком виде она совершенно не чувствовала себя Цирцеей.

Но, полная решимости идти до конца, она скользнула к открытой дверце, где ждал мистер Кросс. Пиппа не позволит таким пустякам, как плохое зрение, испортить ей вечер. Маска косо сидела на очках. Она слепо ступила вниз, каким-то чудом нащупав ногой подножку. Повезло. Но второй шаг не удался.

Пиппа споткнулась и с громким визгом широко раскинула руки, пытаясь сохранить равновесие. Но пошатнулась и рухнула влево, прямо на мистера Кросса, который, с чем-то похожим на стон, прижал ее к груди.

Теплой, твердой груди.

Длинными опытными руками.

Он втянул в себя воздух, еще крепче сжал руки, и на какое-то мгновение ее тело прильнуло к его телу, и она посмотрела прямо ему в глаза. Ну, не совсем прямо, поскольку проклятая маска, конечно, успела сбиться, и Пиппа почти ничего не видела.

Зато могла чувствовать и была уверена, что Кросс смеется. И опять на нее нахлынула неловкость, стыд, жаркий и неизбежный, за секунду до того, как он ее отпустил.

Оказавшись на твердой почве, Пиппа подняла руку, до этого вцепившуюся в лацкан его пальто, и попыталась поправить маску. Но сбила и ее, и очки, которые свалились с носа. Кросс поймал их в воздухе.

Она снова подняла глаза на его лицо, хорошо видное в свете фонарей экипажа.

– Не такого продолжения вечера я ожидала.

Кросс, надо отдать ему должное, не смеялся.

Наоборот, внимательно рассматривал ее, прежде чем отступить и вынуть из кармана платок.

– Уверяю вас, я тоже, – кивнул он и тщательно протер очки, прежде чем отдать ей.

Пиппа надела их и нетерпеливо вздохнула:

– Не могу носить маску. Я ничего из-за нее не вижу.

Она ненавидела капризные нотки в своем голосе. Очень похоже на Оливию.

Пиппа наморщила нос и встретилась с ним взглядом.

Кросс молча поправил ей очки, не касаясь кожи, и признал с неожиданной мягкостью:

– Мне следовало подумать об этом.

Пиппа покачала головой:

– Уверена, таких проблем у вас раньше не возникало…

Перед глазами вдруг промелькнула Салли Тассер – красивая, совершенная женщина, которая без труда надела бы любую маску и стала олицетворением безупречной таинственности. Единственное, что без труда удавалось Пиппе, – непохожесть на нормальных людей.

Она вдруг с неожиданной ясностью поняла, что этот мир, эта ночь, это приключение – не для нее. Она совершила ошибку. Орфей, оглядывающийся на ад.

– Мне не следует здесь быть, – сказала Пиппа, ожидая увидеть удовлетворение в его глазах. Облегчение оттого, что она наконец сдалась.

Но облегчения она не увидела. Увидела нечто другое. Жесткое и неумолимое.

– Нам просто придется принять другие меры предосторожности.

Кросс направился к клубу, явно ожидая, что она последует за ним.

Когда они подошли к массивной стальной двери, служившей черным входом в казино, в переулке показался второй экипаж, остановившийся в нескольких ярдах от того, в котором прибыли они. Слуга опустил подножку, и из открытой дверцы донесся женский смех.

Пиппа повернулась на звук.

Мистер Кросс выругался, тихо и непристойно, схватил ее за руку и, прежде чем она успела опомниться, прижал спиной к стене, загораживая собой от любопытных взглядов.

Пиппа пыталась пошевелиться, но он только крепче прижал ее к стене, не давая увидеть женщин, выходивших из экипажа. Все громко переговаривались и хихикали. Пиппа вытянула шею, чтобы хоть что-то увидеть. Любопытство сделало ее неосторожной, но Кросс предвидел ее действия и подвинулся ближе, так что ей даже мельком не удалось увидеть женщин.

Ничего, кроме него.

Он был очень высок. Пиппа никогда не встречала мужчину такого роста. И когда он находился так близко, становилось трудно думать о ком-то, кроме него.

О нем и его тепле. О том, как сидит на нем расстегнутое пальто, и он сразу становится похож на того мужчину в рубашке с засученными рукавами, которого Пиппа видела накануне в «Ангеле».

Ее мысли прервал новый взрыв смеха, сопровождаемый предостерегающим «шшшш».

– Смотрите! – вскрикнула женщина. – Мы потревожили любовников!

– Кто-то не может дождаться, пока она окажется внутри, – заметил другой женский голос.

– Кто это? – прошептал третий.

Глаза Пиппы широко раскрылись.

– Кто они? – пробормотала она ему в грудь.

– Никто, о ком вам следовало бы волноваться.

Кросс придвинулся еще ближе и, поморщившись, прижал ладонь к стене над ее головой, закрыв ее лицо длинной рукой и лацканом пальто.

Пиппа почти уткнулась носом ему в грудь и не могла удержаться, чтобы не вдохнуть чистый, свежий запах сандалового дерева. Руки, праздно висевшие по бокам, буквально горели от желания дотронуться до него. Она сжала кулаки и подняла на него глаза. Взгляд его был мрачным.

– Я не могу ее увидеть, – сказала одна из дам. – Но мужчину узнала бы повсюду. Это Кросс.

Она повысила голос:

– Не так ли, Кросс?

Нить жара прошила Пиппу: слишком фамильярен был голос, слишком очевидна насмешка… Хотя она точно знала, что это такое – стоять здесь, прижатой к каменной стене телом владельца самого легендарного казино в Лондоне.

– Заходите в дом, леди, – велел он, не оглядываясь. – Вы пропустите драку.

– Похоже, здесь тоже есть на что посмотреть, – возразил кто-то под дружный смех остальных.

Кросс опустил голову, и Пиппа поняла, как это, должно быть, выглядит со стороны: что он пытается поцеловать ее.

– Но, леди, я не глазею на ваши вечерние развлечения.

– Ради бога, дорогой, в любое время! Я буду только рада.

– Я это запомню, – лениво протянул он. – Но сегодня вечером я занят.

– Счастливица!

Пиппа сжала зубы, но тут раздался стук в дверь, и женщин впустили в клуб.

Они снова остались одни, почти что в объятиях друг друга.

Пиппа ждала, что он шевельнется. Отодвинется.

Ничего подобного.

Нет, Кросс оставался стоять в той же позе, совсем близко. Губы почти прижаты к уху…

– Они считают вас счастливицей.

Сердце колотилось как обезумевшее. Пиппа была уверена, что он это слышит.

– Я думала, вы не верите в удачу.

– Не верю.

Ее голос дрожал:

– А если бы верили, назвали это удачей?

– Я назвал бы это пыткой.

В этот момент, когда его дыхание ласкало ее ухо, она поняла, что Кросс не касается ее. Даже сейчас, прижав ее спиной к каменному фасаду массивного здания, он старался не коснуться ее.

Пиппа вздохнула.

Очевидно, она единственная женщина в Англии, до которой он решил не дотрагиваться.

В голове промелькнула мысль: а что, если взять дело в собственные руки?

Она повернула к нему голову, и он отстранился, настолько, чтобы между ними оказалось некоторое расстояние. Теперь они стояли лицом к лицу, а их губы находились в миллиметре и миле друг от друга…

Всего миллиметр для него, и все, что от него требуется, – преодолеть эту малость, и она будет принадлежать ему.

Миля для нее. Потому что она знала – Кросс этого не сделает… а Пиппа не могла заставить себя поцеловать его. Хотя в этот момент не было такого, чего она желала больше.

Но он этого не хотел.

Это вечер для научных занятий. Не чувственных.

И неважно, как бы сильно она ни мечтала об обратном.

Поэтому Пиппа сделала единственное, что могла в этой ситуации. Глубоко вздохнула и прошептала:

– Кросс?

Последовала долгая пауза, в течение которой оба поняли, что она опустила слово «мистер», но почему-то здесь, в темном-темном лондонском переулке, оно казалось слишком джентльменским определением для этого высокого порочного мужчины.

– Да, Пиппа?

– Сейчас мы можем войти?

Научный дневник леди Филиппы Марбери

Хезед[1] – проблематичная игра, та, которая кажется простой, но оказывается слишком сложной. Например, можно бросить кости, думая, что выпадет число между одним и двенадцатью, но, скажем, выпадение двух и двенадцати почти невозможно. Так почему, если риск выигрыша так велик, хезед настолько привлекает игроков?

В этой игре случая почти отсутствует система, зато в ней есть некая святость.

Мне кажется, что слово «священный» редко имеет смысл с научной точки зрения.

27 марта 1831 года.

За девять дней до свадьбы

В этот момент во всем большом мире не было того, в чем Кросс отказал бы ей.

Не теперь, когда она целый час обольщала его голубизной глаз, сообразительностью, умом и прелестным гибким телом, которого он отчаянно жаждал коснуться. Когда появились те женщины, он думал только о том, как бы защитить ее от разоблачения, закрыв своим телом и ненавидя себя за то, что решился привезти ее сюда, в это мерзкое нечистое место, которого она не заслуживала.

Это недостойно ее.

Как и он сам недостоин ее.

Ему стоило с самого начала рассказать все Борну и позволить избить себя до полусмерти за то, что посмел помыслить о том, чтобы погубить Филиппу Марбери. За то, что возмечтал так к ней приблизиться. За то, что позволил ей себя искушать.

Ибо она была величайшим соблазном, который он когда-либо испытывал.

Когда Филиппа упала с подножки прямо в его объятия, Кросс подумал, что с ним все кончено, потому что ее точеная фигурка и мягкие изгибы, прижатые к нему, вызвали острую боль в сердце. В тот момент Кросс был уверен, что самое жестокое его испытание – поставить ее на землю и отступить подальше от пропасти.

Напомнив себе, что она не для него.

И никогда не будет ему принадлежать.

Но это оказалось чепухой по сравнению с тем, что случилось минутой позже, когда она, зажатая между ним и каменным фасадом здания, заговорила с ним. Ее дыхание овевало его подбородок, отчего во рту пересохло, а мужская плоть затвердела. Это было самым трудным из всего, что ему пришлось сделать за сегодняшний вечер.

Кросс едва не поцеловал ее и чуть не дал им обоим толику счастья.

Боже, помоги ему… на секунду он подумал, что Пиппа сама примет за него решение и возьмет дело в свои руки.

И он хотел этого.

Хотел до сих пор.

Вместо этого она просила его продолжить это безумие: увести ее в клуб и дать обещанный урок. Преподать науку соблазнения.

Она считает его ученым. Безопасным.

Она безумна.

Ему следовало бы усадить Пиппу в экипаж и проводить домой. Не задумываясь. Следовало держать ее подальше от этого места, битком набитого аристократами, которые славно развлекутся, увидев ее. А какие пойдут сплетни!