Несмотря на это, Перрин помогла расстроенной Люси Гастингс отыскать семейную Библию — та боялась, что забыла ее на предыдущем привале; она нашла сбежавшую корову Хильды; она обменяла пузырек касторки на пузырек ментолового масла, чтобы вылечить уши Уны Норрис; она попросила Копченого Джо ответить на вопросы Тии Ривз о бизонах, которых им вскоре предстояло увидеть.

Все эти мелочи казались женщинам серьезными проблемами. Но Перрин вполне могла их разрешить. Она сделала для себя открытие: помощь другим удовлетворяла глубоко сидящую в ней потребность. Но, как она подозревала, пока что ни одна из проблем не была настолько серьезной, как та, с которой шла к ней сейчас Джейн Мангер.

Джейн вышагивала по грязи, не заботясь ни о подоле, ни о ботинках. Лицо ее было хмурым. Когда Перрин впервые увидела Джейн на собрании в зале у Брейди перед самым отъездом, ее привели в восхищение цвет лица и блестящие темные волосы Джейн; она сочла ее красивой. Теперь же щеки Джейн побледнели, лицо казалось усталым. Под глазами появились темные круги. И волосы ее уже не блестели. А губы дрожали.

Джейн заговорила прежде, чем приблизилась к ним:

— Я всю жизнь прожила в городе. Я никогда не ездила в крытом фургоне, никогда не управляла мулами, никогда не готовила на костре, никогда не спала под открытым небом. Я знакома с жизненными тяготами, но со мной еще не случалось ничего подобного!

Хильда, бросив быстрый взгляд на Перрин, отошла в сторонку.

— Я закончу упаковываться к переправе, — бросила она напоследок и поспешила к фургону.

— Я никогда бы не согласилась присоединиться к этому каравану, если бы знала, что мне придется делать всю работу одной! Мне сказали, что у меня будет компаньонка по фургону, с которой мы разделим обязанности!

— Джейн…

— Я не могу больше. Я выбилась из сил! Только посмотрите на мои руки. — Сдернув перчатки, она показала свои ладони, покрытые кровавыми мозолями. — И на это посмотрите! — Она приподняла юбку, чтобы показать Перрин прожженные дыры на подоле, куда попали искры от костра. — Все остальные отдыхают время от времени, когда идут за фургоном. И время от времени ходят друг к другу в гости. Только не я. Уинни не может править, ей нельзя этого доверить, даже если она и попытается. И все остальные готовят по очереди, или по очереди стирают, или устанавливают палатку, или доят коров по утрам, или пекут хлеб, или собирают сучья для костра. Но мне приходится делать все одной, потому что Уинни Ларсон не может делать ничего! — Джейн закрыла лицо ладонями, плечи ее затряслись. Она продолжала хриплым шепотом: — Так несправедливо!

— Конечно, — ласково сказала Перрин.

Сделав шаг вперед, она обняла Джейн за плечи и повела к ручью. Усадив ее на лежавшую на берегу бочку, Перрин опустилась рядом с ней на колени.

— Только три недели прошло, а я так устала, что боюсь заснуть с вожжами в руках. У меня нет сил даже на то, чтобы поесть. Прошлой ночью дождь промочил насквозь нашу палатку и постели, а я спала и ничего не заметила. — Джейн прикрыла глаза дрожащей рукой. — Сейчас мне нужно расстелить наши одеяла и простыни, чтобы просушить. Но, похоже, пойдет снег или опять дождь, и они никогда не высохнут. Значит, нам придется спать, завернувшись в холодные сырые одеяла, и я просто… я просто… я больше не могу!

Она схватила Перрин за руку и сжала ее с такой силой, что Перрин поморщилась от боли.

— Пожалуйста! Я не могу вернуться, просто не могу! О Господи, я не знаю, что делать! Я не могу возвратиться, но я больше не могу продолжать путь в Орегон, делая всю работу за двоих!

Высвободив свою руку, Перрин погладила Джейн по плечу.

— Я еще раз поговорю с Уинни, — сказала она, хмуро глядя в сторону выстроившихся в ряд фургонов.

Уинни Ларсон сидела в задке своего фургона. Расстояние было слишком большое, и Перрин не удалось разглядеть, что за предмет Уинни держала в руке, но, похоже, он занимал все ее мысли, и она не видела ничего вокруг. Уинни, казалось, не замечала всеобщих приготовлений к переправе. На ней не было ни шали, ни шляпки, и она не обращала внимания ни на ветер, ни на холод.

— От разговоров толку не будет! — закричала Джейн. — Теперь я наконец скажу! Единственное, что может помочь… Надо отобрать у нее настойку опия!

Перрин встрепенулась:

— О чем вы говорите?!

— Уинни пристрастилась к опию! — Джейн вытерла глаза и недоверчиво посмотрела на Перрин. — Вы разве не знали? — От смущения она насупила брови. — Но я думала… вы все знаете друг друга, поэтому я решила…

— О Джейн! Вы подумали, что мы повесили на вас Уинни, потому что никому из нас не хотелось делать дополнительную работу и заботиться о ней?

Когда Джейн кивнула, опасливо наблюдая за выражением лица Перрин, та покачала головой и взяла ее за руки.

— Клянусь вам, я первый раз слышу об опии. Мне известно, что отец Уинни — аптекарь в Чейзити, и я встречалась с Уинни и ее матерью в магазинчике у Брейди, но до этого путешествия я не была лично с ней знакома, мы с ней и словом-то не перекинулись! — Перрин на несколько секунд задумалась. — Я могу только догадываться, но мне кажется, что и все остальные не очень-то хорошо ее знают.

Джейн высвободила одну руку и утерла слезы.

— Если это правда, то я поступила несправедливо. Я так злилась, потому что думала, что… — Она махнула рукой и покачала головой. Потом заглянула в огромные глаза Перрин. — Я не знаю, что мне делать!

Перрин с великим трудом подавила первое же возникшее у нее желание — броситься к фургонам и обрушить эту проблему на голову Коуди.

— Вы рассказали мистеру Сноу об Уинни?

— Не успела, он направил меня к вам.

«Обдумай все хорошенько, — уговаривала себя Перрин. — Как бы Коуди поступил на твоем месте?»

Опустившись на корточки, она внимательно смотрела на темные облака, гонимые ветром низко над землей. Небо было серым, река поблескивала, как унылые полоски серых лент, и мысли Перрин тоже были унылыми. Она понятия не имела, что ей следует предпринять в сложившейся ситуации. Однако прекрасно понимала: она должна самостоятельно разрешить эту проблему, не спрашивая совета у Коуди.

— Вы не могли бы продержаться еще немножко? — спросила она наконец. — Мне нужно подумать…

Джейн обратила усталый взгляд на низкий берег реки. Каждый дюйм переправы чреват опасностями. Другим невестам помогут компаньонки. По крайней мере они их будут подбадривать. Но ей придется нести это тяжелое бремя одной рядом с Уинни, погруженной в сон наяву.

Джейн опустила голову; она разглядывала кровавые мозоли на ладонях.

— Я так устала, — прошептала она. — До последней косточки. Но я смогу еще немножко потерпеть, если буду уверена, что скоро этому придет конец. — Подняв голову, она пристально посмотрела в глаза Перрин. — Я не могу вернуться в Миссури. Это невозможно. Но если все будет продолжаться по-старому, я заболею. Пожалуйста, помогите мне.

— Постараюсь, — пообещала Перрин и сжала руки Джейн.

Оставшись в одиночестве на берегу реки, она проследила, как Джейн вернулась к фургону. Та шла, еле волоча ноги. «Что же делать?» — думала Перрин. Но в голову ничего не приходило. Задача была слишком сложной, чтобы решить ее с ходу.

И тут она увидела, что Коуди наблюдает за ней. Он стоял рядом с одним из погонщиков, держа в руке ведро с дегтем. Долгое время они смотрели друг на друга через широкое пространство грязной земли.

Коуди снял шляпу и помахал ею, подавая сигнал Копченому Джо. Тот ударил в обеденный гонг, извещая, что настало время вернуться в фургоны. Направляясь к своему фургону, Перрин заметила, что Коуди все еще смотрит на нее. Его пристальное внимание беспокоило ее, но в то же время доставляло какое-то странное удовлетворение.

Сердце ее затрепетало. Ее постоянно влекло к грубоватым мужчинам; возможно, привлекало их упрямство — они не позволяли манипулировать собой, а может, привлекала их самоуверенность, их пренебрежительное отношение ко всяким условностям.

Перрин поспешила забраться в фургон, откуда уже не могла его видеть.


Несколько обозов собралось у форта Керни. Люди отдыхали после тяжелой переправы, сушили провизию, намокшую от дождя и речной воды; многие толпились в гарнизонных лавках, чтобы пополнить свои запасы. После трех недель пути все переселенцы поняли, что переоценили значимость одного и серьезно недооценили необходимость другого. Лавочники давали путешественникам понять, что следующая возможность закупить припасы появится у них не раньше чем через пять недель, и, бессовестно взвинчивая цены, имели очень неплохой доход.

Безысходность словно клещами сжимала сердце Августы, слезы отчаяния комом стояли в горле. Все шло из рук вон плохо. И деготь плохо держался на днище фургона, и речная вода просочилась в телегу, намочив ее лучшее постельное белье. Более того, двадцать фунтов сахара, весь ее запас, вывалился из гуттаперчевого мешка, в котором, как предполагалось, он должен был хорошо сохраниться. Сахар растворился в воде. Двадцатифунтового мешка хватило бы на все путешествие, а теперь у нее ничего не осталось.

И еще одно несчастье… Кора слишком сильно натянула вожжи, и это стало причиной их остановки на песчаной отмели посреди реки Платт. Погонщики въехали в реку, чтобы помочь им, но ничего не смогли поделать с мулом, который — глупое животное — завяз в зыбучих песках. Пришлось освободить мула от упряжки и беспомощно наблюдать, как несчастное животное уходит подводу.

Потом, как будто неприятностей было недостаточно, с неба как из ведра полил дождь вперемежку со снегом. Они промокли до нитки, прежде чем завершили переправу. Кора попыталась приготовить ужин под проливным дождем, что оказалось совершенно невыполнимой задачей. Они легли спать голодными, и всю ночь на них падали капли дождя, сочившиеся сквозь палатку.

И наконец последнее разочарование: после стольких дней ожидания форт Керни оказался не чем иным, как унылым нагромождением бревенчатых лачуг, выстроенных вокруг площади, которая представляла собой море вязкой грязи, лошадиного помета и жевательного табака.

Августа ступила на дощатый тротуар, проложенный перед лавками, и посмотрела вниз, на отвратительную грязь, прилипшую к ее туфлям. Кисточки были испорчены, подол платья намок. Она судорожно сглотнула и заморгала, на глаза ее навернулись слезы. Нет, она не заплачет, она не будет плакать!

— Ну, мы заходим в лавку или нет?! — в сердцах воскликнула Кора. Дождь нанес значительный урон ее шляпке — поля осели и закрывали глаза.

При других обстоятельствах Августа бы рассмеялась, глядя на Кору. Но сейчас ей было не до смеха.

— Я еще не решила, стоит ли что-то покупать, — сказала она, с трудом отрывая взгляд от тех соблазнительных вещей, что были разложены на витрине. Солдаты и путешественники толпились неподалеку от лавки, чуть ли не по колено в грязи. Фургоны, груженные провизией, выезжали с площади, а пустые фургоны занимали их место.

Кора наклонилась, чтобы рассмотреть товары, выставленные в витрине. Потом развела руками.

— Мы не можем ехать всю дорогу до Орегона без сахара, — заявила она. — Возможно, вы считаете, что сможете подсластить кофе, просто опустив туда свой палец, но, поверьте мне, ничего у вас не выйдет. И еще нам нужно купить мула. Вместо того, что мы потеряли.

— А чья в этом вина? — огрызнулась Августа, отступая, чтобы дать пройти мужчине и женщине, выходящим из лавки. Прежде чем дверь закрылась, она мельком увидела очень соблазнительные на вид рулоны бинтов и всевозможные медицинские принадлежности, а также какие-то загадочные бочки и разные вещицы из кожи.

Кора уставилась на нее:

— Если вы хоть раз возьмете в руки вожжи, то, может, поймете, что не так уж просто управлять упряжкой мулов! Особенно когда фургон почти что плывет по воде, а вокруг тебя с ревом проносятся волны!

Августа вздернула подбородок:

— Некоторые управляются всего с шестью мулами, поэтому мы прекрасно обойдемся с семью.

— Хорошо, но сахар-то нам нужен. — Кора вошла в лавку и захлопнула за собой дверь.

Сжав зубы, Августа схватилась за ридикюльчик, свисающий с руки. Она отчаянно желала, чтобы он потолстел под ее пальцами. Сахар, как она узнала, продавался по жуткой цене — двадцать центов за фунт. Чтобы возместить то, что унесла река, следовало выложить четыре доллара. А чтобы купить свежих яиц, при одной мысли о которых у нее потекли слюнки, нужно было заплатить пятнадцать центов за дюжину.

Кусая губы, пытаясь унять слезы гнева и жалости к себе, она медленно прохаживалась по грязному деревянному настилу, снова и снова производя в уме подсчеты.

В ее голубых глазах застыл ужас. У нее всего тридцать пять долларов, которые нужно растянуть на пять месяцев пути.

— Ох! — Мем схватилась за руку Августы; они столкнулись у входа в лавку. Августа не извинилась, и это пришлось сделать Мем, которая холодно проговорила: — Прошу прощения. Я не заметила вас.