Она не питала девических иллюзий относительно нежных чувств Дика к ней. Он здесь потому, что она носит его ребенка. Больше причин нет. Она не верила, что он рассчитывал на продолжение отношений с ней до того, как узнал о беременности. Возможно, и рассчитывал. Но и это неудивительно. Дик Сарджент привык выигрывать. Ему не понравилось, что она не бросилась ему на шею. Все равно что проиграть дело из-за технических погрешностей. Посчитал оскорблением ее побег без всяких объяснений. Она олицетворяла вызов его эго. Не привык, что женщины скрываются от него «наутро после». Мужчина вроде Дика просто не может не начать охоту за такой женщиной.

И хотел он ее только потому, что хотел ребенка. Единственное, чего не хватало ему в жизни. Он успешен, богат, красив. У него есть все, кроме наследника, которому можно передать имя. Судя по некоторым его словам, он был крайне озабочен отсутствием детей. Сам Дик происходил из большой семьи, придававшей большое значение продолжению рода. Ему уже немало лет. Давно пора завести жену и детей. Лейни – всего лишь средство добавить один недостающий элемент в его прекрасно организованную жизнь.

Поэтому он будет настаивать на свадьбе. А она будет продолжать отказываться. Тупик. А что потом? Что будет, когда появится малыш? Неужели он… способен отнять у нее ребенка?

Она украдкой наблюдала за Диком, корпевшим над деловыми бумагами. Тяжелые пухлые конверты, содержавшие контракты и документы, прибыли со вчерашней почтой. Отблески огня серебрили его волосы. Брови, тоже припорошенные серебром, были сосредоточенно сведены на переносице. Губы задумчиво поджаты. Но почему-то это выражение было знакомым и трогательным.

Нет, он не станет красть у нее ребенка! Не воспользуется своими связями и авторитетом.

Но она тут же вспомнила, как неумолимо он ворвался в ее жизнь, и поняла, что обманывает себя.

У нее заледенела кровь. Будет суд, а ведь он знает все уловки. Все ниточки, за которые можно дернуть. Все нужные слова.

Он объяснит суду, что она не позаботилась сообщить ему о ребенке. Назовет цифру ее жалкого жалованья. Укажет, что этого достаточно, чтобы растить младенца, но сколько денег нужно, чтобы послать его в школу, оплачивать счета доктора, покупать одежду, послать подростка в колледж? Явно недостаточно…

Должно быть, на лице Лейни отразилась такая мука, что Дик, случайно подняв голову, встревоженно спросил:

– Лейни, дорогая, опять колики?

Его голос словно ощутимо дотянулся до нее, приласкал и согрел. Лоб обеспокоенно наморщен.

Она продолжала твердить себе, что он не причинит ей зла. Он сам так сказал, и не один раз.

– Нет, все в порядке. Просто думаю о том, что на следующей неделе нужно возвращаться в школу.

Все же, хотя дни проходили в явной гармонии, она продолжала волноваться. Но тут случилось кое-что, значительно улучшившее ее финансовое положение. Но известие само по себе было шокирующим.

Как-то днем, когда Дик разговаривал по телефону с одним из своих нью-йоркских помощников, раздался звонок на ее линии. Она с трудом встала с дивана, чтобы взять трубку. Дик раньше закончил разговор и, когда она повесила трубку, уже стоял за ее стулом.

Несколько секунд она тупо смотрела на телефон.

– Надеюсь, ничего страшного? – не унимался Дик.

Она стряхнула тревожные мысли и рассеянно взяла его за руку.

– Нет, ничего плохого. Скорее, хорошее, – пробормотала она, прежде чем снова погрузиться в свои мысли.

– Лейни, – засмеялся он, тряхнув ее руку, словно хотел разбудить. – Мне клещами из тебя тянуть каждое слово?

– О, прости, это риелтор из Талсы. Перед отъездом я выставила дом матери на продажу. Сказала риелтору, что продать нужно срочно. Вся мебель так там и осталась. Она звонила сказать, что несколько раз показывала дом супружеской паре и они готовы подписать контракт.

– Прекрасные новости!

Она попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Да.

– Иди сюда, – шепнул он, потянув ее на диван. – Что тебя беспокоит?

Лейни, злясь на себя, отвела глаза.

– Глупо, конечно. Я действительно хотела продать дом, но…

– Твоя мать умерла?

– Да, – кивнула она, недоуменно глядя на него. – Но ведь ты знал это, верно?

– Я предположил, когда ты сказала, что одна на всем свете. Но ты никогда о ней не говорила.

– Не говорила? – переспросила она дрожащим голосом. – Странно.

Он долго изучал ее, прежде чем спросить напрямик:

– Когда она умерла?

– Почти два года назад.

– Как?

Она дрожащей рукой откинула волосы с лица:

– Мы думали, что у нее язва. Но все оказалось… гораздо хуже.

Она судорожно схватилась за горло.

– Ее положили в больницу, но через несколько недель она умерла.

Он стиснул ее руки.

– Если не хочешь, ни к чему продавать дом. Позволь мне позвонить риелтору и посоветовать не торопиться, пока не примешь окончательного решения.

Первым ее порывом было согласиться. Но возобладал здравый смысл. Если Дик попытается получить право опеки над ребенком, ей понадобятся деньги.

– Нет-нет, – отказалась она. – Я никогда больше не буду там жить. Лучше его продать. Риелтор просит меня приехать в субботу.

– Я отвезу тебя.

– Я сама поеду.

– Я отвезу тебя.


– Кусты нужно подстричь, – заметила Лейни, когда машина остановилась на подъездной дорожке дома, в котором они с матерью жили, сколько она себя помнила.

Этот район был одним из самых старых в городе. На тротуарах зияли трещины, асфальт был испещрен дырочками от каблуков.

Ее нервы были натянуты так, что казалось, вот-вот лопнут, особенно сейчас, при виде дома. Дик был неумолим, когда речь шла о поездке в Талсу. А она жалела, что не приехала одна. Если она окончательно расстроится, лучше ему не видеть ее в таком состоянии.

– Я слышал, что риелтор уже наняла кого-то привести двор в порядок, – сообщил Дик, глядя на дом сквозь лобовое стекло.

– Да. Им не терпится въехать.

– Трудно их за это осуждать. Они платят наличными.

Лейни все еще не пришла в себя после событий в офисе риелтора. Всего час назад они встретились с четой пенсионеров, готовых отдать всю сумму сразу. Бумаги были уже составлены и ждали подписи. Дик изучил их с дотошностью адвоката и одобрительно кивнул. Но, увидев расстроенное лицо Лейни, отвел ее в сторону и прошептал:

– Подписывай, только если хочешь, дорогая. Еще не поздно все отменить.

– Нет, я подпишу.

Покупатели хотели приобрести все электроприборы и мебель, которые пожелает оставить Лейни. Муж был профессиональным военным, и они объехали весь мир, поэтому громоздких вещей у них почти не было.

– Я продаю все, что есть в доме, – решила Лейни. – Но хотела бы еще раз там побывать и убедиться, что не оставила личных вещей. А потом верну ключи.

Теперь она жалела, что настояла на этом единственном условии. Сама не зная почему, она страшилась входить в дом. Ноги словно налились свинцом, когда Дик открыл входную дверь и знаком пригласил ее войти.

Внутри царил полумрак и стояла неестественная тишина, какая бывает в пустых домах. Все шторы были задернуты. Атмосфера была похоронной, угнетающей, воздух – сырым.

Комнаты казались гораздо меньше, чем помнила Лейни. Она переходила из одной в другую, оглядываясь, но ни до чего не дотрагиваясь.

Спальня была пуста, если не считать мебели. Уезжая, она взяла с собой все, что хотела. В спальне матери тоже не было личных вещей. Лейни все убрала после ее смерти. Отдала в благотворительный магазин одежду и другие мелочи.

Наконец она снова оказалась у двери, с видом несчастным и одиноким.

– Ты ничего не хочешь взять отсюда? – спросил Дик, прервав молчание впервые с той минуты, как они вошли в дом.

Втайне он был поражен. Ни восклицаний восторга над вещью, воскресившей дорогие воспоминания, ни растроганных слез. Недавно, навещая родителей, он с братьями и сестрами сделал набег на чердак. Это был день раздумий, грусти и веселья, когда на свет появлялось одно забытое сокровище за другим. А Лейни казалась чужой в этом доме.

– Нет, – обронила она. – ничего.

Дик вдруг сообразил, что дом был больше чем пуст. В нем не было жизни. Словно киношная декорация. Все на своих местах, но кажется двухмерным. Ни глубины, ни центра, ни индивидуальности, ничего, что делало бы его единым организмом.

– Как насчет личных вещей, сувениров, семейных фотографий, чего-то в таком роде?

– Фотографий нет. У матери не было камеры.

– Ни одного снимка? На которых было бы видно, как ты растешь? – удивился он, не скрывая недоверия.

Она вызывающе уставилась на него.

– Терпеть не могу сантиментов!

Что это за мать, которая не собирает горы фотографий дочери?

– Может, у твоих дедушки с бабушкой? – пробормотал он.

– У меня их не было. Никого. Только мать.

Она принялась беспокойно бродить по гостиной. Он ходил по пятам.

– Когда умер твой отец?

– Я была маленькой. Не помню.

– Твоя мать была вынуждена содержать вас обеих одна. Вряд ли это было легко. Где она работала?

Ее внутренности все туже стягивались в спираль. Она не хотела отвечать на его вопросы, и все же он упорно продолжал допрос.

– Она работала в кредитном отделе большой компании.

– Какая она была?

– Какая?

– Да. Каким человеком она была?

– Почему ты задаешь все эти вопросы? – набросилась она на него.

– Хочу знать. Какой была твоя мать?

– Примерно моего роста. Каштановые волосы, голубые…

– Меня не ее внешность интересует. Каким она была человеком?

– Человеком?

Почему он преследует ее по всей комнате, засыпая вопросами?

– Она была беспечной? Жизнерадостной? Меланхоличной, строгой, умной, фривольной? Какой она была?

– Она была моей матерью! – завопила она в ответ. – Просто матерью.

– И ты любила ее?

– Да!

– А она любила тебя.

Лейни окаменела, вцепившись в спинку стула с мягким, просевшим от времени сиденьем.

– Д-да, – выдавила она. – Конечно, любила. Я была ее маленькой девочкой.

Дик заметил побелевшие костяшки пальцев, напряженное лицо. Он допрашивал ее и знал это, но так нужно. Иначе Лейни навсегда останется в плену какой-то трагедии, ставшей причиной непреходящей скорби в этом доме.

– Что случилось с твоим отцом?

– Говорю же, он умер.

– Отчего? Когда?

– Не помню.

– Но твоя мать наверняка время от времени упоминала о нем, рассказывала истории. Она больше не вышла замуж?

Во рту Лейни мигом пересохло:

– Она… почти не говорила о нем.

– Считаешь, это естественно? Почему она не любила говорить о нем?

Разволновавшись, она оттолкнулась от стула, подлетела к окну и вцепилась в шторы.

– Откуда мне знать?

– Знаешь, Лейни. Так почему твоя мать не хотела рассказывать об отце?

– Это было давно. Какая теперь разница?

– Большая. Скажи мне.

Она круто развернулась, готовая заплакать.

– Мать не говорила о нем, потому что ненавидела. Когда она забеременела, он женился по обязанности. Но как только родилась я, бросил ее. Исчез. Сбежал от нас. Больше она никогда его не видела. И я тоже. Теперь вы довольны, советник?

Волосы сбились беспорядочной гривой, а грудь тяжело вздымалась. Руки были вытянуты по бокам. Кулаки сжаты.

– Прости, Лейни. Тебе и матери, должно быть, тяжело пришлось.

– Иди к черту, – процедила она, поворачиваясь к нему спиной и раздвигая шторы. На улице начинало темнеть, что еще больше делало дом похожим на могилу.

– Ты выведал все, что хотел знать. А теперь оставь меня в покое.

Он не мог. Слишком далеко зашел. Кое-чего добился. Но еще не добрался до источника ее тревог. Дик ненавидел себя за дотошность, но по-другому не получалось.

– И твоя мать, не имея никого на свете, изливала всю любовь на тебя. Щедро.

– Да.

– Ты была ее ненаглядной девочкой.

– Да! – сказала она уже громче.

– И часто твердила тебе, как сильно любит!

– Да! – заорала она.

– Показывала, как это чудесно любить и быть любимой. Целовала, обнимала и гладила тебя каждый день.

– Да, да, да!

Она повернулась к нему лицом.

– Ты лжешь, Лейни!

– Н-ничего подобного, – пробормотала она.

– Думаю, твоя мать была обозлена и очень несчастна. И вместо того, чтобы окружить тебя любовью, винила во всех своих бедах и в уходе мужа.

Он шагнул к ней, стараясь говорить спокойно.

– Винила тебя в том, что своим появлением на свет ты разрушила отношения между ней и молодым человеком.

– Прекрати! – вскрикнула Лейни, зажимая уши.

Он подошел еще ближе, каждым шагом подчеркивая очередное слово, будто забивая в доски гвоздь за гвоздем.

– Наверное, ты любила ее, потому что она была твоей мамой. И хотела ответной любви, но так и не получила. А если она и любила тебя, то очень хорошо это скрывала. Думаю, ты каждый день хотела обнять ее и прижаться, но знала, что ей это не понравится. Ты рано поняла, что объятия и ласки – вторжение, нарушение личного пространства!