— В чем дело? — так же шепотом поинтересовалась я у сидящего слева от меня Фрэнсиса Ловелла. — Что-то случилось?

— Пусто! — одними губами произнес он, кивнув куда-то влево.

Наклонившись вперед, я выглянула из-за его спины. Сбоку от алтаря, на самом почетном месте, стояло два золоченых резных трона, явно ожидающих прибытия каких-то важных персон. Это были единственные пустые места во всем соборе.

— Для кого они?

Мне ответил Ричард, сидящий по другую руку от меня. По случаю праздника он был одет в роскошный костюм из темного бархата.

— Для моего брата-короля и его жены Елизаветы Вудвилль, — ломающимся юношеским баском произнес он. — Все ожидали их прибытия, но они не приехали.

— А! — Я увидела, что он угрюм, как и мой отец. — Это что-то означает? — еле слышно прошептала я.

Ричард нахмурился еще сильнее.

— Думаю, да, — кивнул он.

Недовольный взгляд графини заставил нас умолкнуть и переключить свое внимание на церемонию, которая постепенно подходила к концу. Хор с утроенной силой восславил архиепископа Джорджа Невилля. Его горделивые черты также омрачало напоминание об отсутствующих на празднике гостях, а улыбка показалась мне несколько натянутой.

После службы мы все собрались у западного входа.

— Этого следовало ожидать, не правда ли? — Граф даже не попытался понизить голос.

Мама положила пальцы ему на рукав в тщетной попытке успокоить.

— Король сам предложил это повышение твоему брату. Он лично назначил Джорджа на пост архиепископа. Это большая честь.

— А потом проигнорировал введение в сан? Черт возьми! Это преднамеренная провокация. Оскорбление нашему имени и моему положению.

— Возможно, этому есть другое объяснение…

— Единственное объяснение, которое я нахожу, — это желание унизить меня и моих близких. Король должен был присутствовать на церемонии. Тебе не удастся убедить меня в том, что он не осознавал, как его отсутствие будет истолковано нашими недоброжелателями.

Разве у нас есть недоброжелатели? За девять лет своей жизни я не видела ничего, кроме любви и заботы. Хотя сторонники Ланкастеров вряд ли испытывали любовь к графу Уорику. Но ведь они повержены. Старый король Генрих тронулся умом и не покидает стен Тауэра. Его супруга и сын бежали. Что касается моего отца, то он всегда был в почете у короля Эдуарда. Так кому же мы мешаем?

— Возможно, другие дела потребовали его присутствия, — настаивала тем временем графиня.

— Эти дела носят имя Вудвилль. Она манипулирует королем, как ей вздумается. Он у нее на коротком поводке. Готов побиться об заклад, что это она не пустила его в Йорк. Король что, совсем уже не имеет собственного мнения?..

— Тсс. Тебя могут услышать.

— Пусть слышат.

Я остро чувствовала напряжение, исходящее от стоящего рядом Ричарда. С каждой минутой оно нарастало и становилось все сильнее. Бочком подобравшись к нему, я дернула его за рукав, пытаясь привлечь к себе внимание и попытаться понять причину его бледности и гневного блеска в глазах. Но он резко отдернул руку, и это движение заметил граф, бросивший на Ричарда сердитый взгляд. На долю секунды мне показалось, что он сорвет гнев на младшем брате короля. Мой отец нахмурился, как будто застал нас за какими-то проказами, и уже хотел обрушиться на нас с резкой отповедью.

Но вдруг его черты смягчились. Подойдя к нам, он ласково коснулся моего плеча.

— Анна.

Затем граф обернулся к Ричарду, и в его глазах не было враждебности.

— Не тревожься. Наши отношения с твоим братом не имеют к тебе никакого отношения. На твоих плечах его провинности не уместятся. Для этого нужны плечи пошире. А тебе беспокоиться не о чем.

— Да, сэр, — опустил глаза Ричард.

— Мой дядя все равно стал архиепископом? — вмешалась я. — Несмотря на то что король не приехал?

— Конечно, — засмеялся отец. — И сейчас мы перестанем думать об Эдуарде, а вместо этого отметим с твоим дядей его и наше повышение. В конце концов, у нас сегодня праздник и нам есть чем гордиться.

И все же пустовавшие во время церемонии троны омрачили и последовавший затем пышный пир. У стола тоже были приготовлены стулья для короля и королевы. Их пришлось спешно убрать, а все приборы переставить. Музыка, песни, роскошное угощение, шумные разговоры Невиллей и их сторонников, казалось, заставили всех забыть об отсутствии на празднике короля. Однако в воздухе чувствовалась какая-то напряженность, едва заметная, но неприятная, как червь в абрикосе. Я мало что понимала, но запомнила реакцию на прозвучавшее имя — Вудвилль.

В тот вечер Ричарду не удалось от меня ускользнуть.

— Что так рассердило моего отца? — пристала я к нему, по своему обыкновению не обращая внимания на его грусть.

— Сама у него спроси.

— Так он мне и скажет! — Я была в таком возрасте, когда меня очень возмущало осознание того, что от меня могут что-то скрывать. — Я ведь тебя спрашиваю. — В моем любознательном сердце шевельнулось сочувствие к затаившемуся в глубине его глаз страданию. — Расскажи мне о Елизавете Вудвилль.

Мне показалось, что я коснулась оголенного нерва, такой мгновенной и бесконтрольной была его реакция.

— Брат не должен был на ней жениться! Моя мама ее ненавидит. И я тоже.

С этими словами он, нарушив приличия, развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался вверх по лестнице.

Все время нашего пребывания в Йорке Ричард сторонился меня и не проронил больше ни слова на интересующую меня тему. Мне пришлось в одиночку размышлять над тем, как амбиции и личные счеты могут заменить такие привычные для меня семейные ценности, как сострадание и привязанность к близким, а затем и вовсе разрушить узы, связывающие родных людей. Я не хотела бы, чтобы такое несчастье произошло в моей семье.

Так и проходило мое детство, которое я не могла представить себе без Ричарда. Наши пути то и дело пересекались, да иначе и быть не могло. Мы встречались во время молитв в часовне, за обедом в большом холле, а потом вместе ужинали в конце дня. Зимой и летом, в дождь, снег и жару… Но между нами не происходило ничего, заслуживающего упоминания. На время Ричарда постоянно посягал учитель пажей, на мое — леди Мэшем и графиня.

Подрастая, я все реже наблюдала украдкой за Ричардом. Быть может, я начинала осознавать свой высокий статус. Дочерям графа Уорика не пристало прятаться за углом и кого-то выслеживать. Но я знала, что Ричард научился искусно владеть мечом, великолепно стреляет из легкого лука, умело пронзает мишень копьем, успевая при этом увернуться от вращающегося мешка с песком. И все реже падает в грязь на плацу.

В свою очередь я усердно училась. Графиня хотела, чтобы ее дочери умели читать и писать, как и приличествовало утонченным девушкам из знатного семейства, и мы освоили эту науку. Это позволило мне с замиранием сердца прочесть легенды о короле Артуре и его рыцарях. Я оплакивала несчастную любовь Тристана и Изольды. Сэр Ланселот Озерный и его запретная страсть к Гвиневре также тронули мое романтическое сердце. На красочной иллюстрации в моей драгоценной книжке Гвиневра была изображена с длинными золотистыми локонами, которые, по моему мнению, слишком напоминали волосы Изабеллы. У высокого и широкоплечего Ланселота также были золотистые волосы до плеч. Он стоял в героической позе, подбоченясь и сжимая в одной руке меч, и смотрел на даму своего сердца. На его губах играла улыбка. Ничего общего с Ричардом, которому никогда не бывать ни золотоволосым, ни широкоплечим и который хмурился значительно чаще, чем улыбался. Но никто не мог запретить мне мечтать, что я и делала.

Я плохо помню, что предшествовало дню, когда мне сделали предложение. В тусклой череде дней ярким воспоминанием сохранилась только Двенадцатая ночь. После праздничных шествий, поедания жареного кабана и безудержного веселья мы обменялись подарками. Я до сих пор храню подарок Ричарда. Он был со мной, когда я вместе с родителями покинула Англию, подвергнув свою жизнь бесчисленным опасностям; он остался со мной и в плену. Я никогда не видела ничего подобного, а его утрата привела бы меня в отчаяние. Думаю, Ричард приобрел его у проходившего через Йорк бродячего торговца. Когда принц мне его вручил, я поспешила сорвать скрывающую подарок кожаную обертку.

— Ах! Ричард!

Подарок был таким забавным и по-детски непосредственным, что я невольно рассмеялась. На моей ладони сидела очаровательная искусно выкованная из металла птичка. Ее клювик был приоткрыт, а на крошечных, приподнятых за спиной крылышках отчетливо вырисовывались перышки. В боку птички имелся рычажок. Я его подвигала, и птичка высунула и снова спрятала язычок. Я дунула в отверстие в хвостике, и птичка издала мелодичную трель. К всеобщему веселью, я начала упражняться в этом своеобразном свисте.

— Ричард! Спасибо!

Не зная, что еще сказать, я присела в реверансе, слегка приподняв юбку нового платья и предмет своей гордости, шелковую нижнюю юбку, попытавшись сделать это как можно грациознее.

Он покраснел и поклонился в ответ, после чего поцеловал мои пальцы, как если бы я была знатной леди. Уроки хороших манер не прошли для нас даром.

— Не стоит благодарности. Эта птичка так же очаровательна, как и ты, кузина Анна.

Ричард расцеловал меня в щеки, после чего запечатлел родственный поцелуй на моих губах. Меня бросило сначала в жар, а затем в холод. Я никогда не реагировала так на дружеские приветствия Фрэнсиса Ловелла.

Полагаю, именно тогда, еще чувствуя на губах тепло поцелуя Ричарда, я с присущей всем Невиллям самоуверенностью решила, что он должен стать моим. Он не достанется другой девушке, твердо сказала я себе, присовокупив одно из подслушанных у отца цветистых проклятий.

Я уверена, что Ричард отнесся к моему подарку гораздо спокойнее. Все его мысли были заняты полученной от графа изумительно красивой конской сбруей, сверкавшей полированной кожей и изукрашенной золочеными пряжками и эмалями.

Так что же я подарила Ричарду Плантагенету? Что могла десятилетняя девочка подарить брату короля, принцу, у которого было буквально все?

После долгих сомнений и совещаний с мамой я засела за рукоделие. Графиня считала, что мне это пойдет на пользу, а Ричард слишком хорошо воспитан, чтобы отвергнуть мое подношение, даже если у меня не все получится. Этот намек заставил меня недовольно нахмуриться, но я взялась за иглу.

Я трудилась всю осень. Дни становились все короче, и я была вынуждена щуриться и напрягать зрение при свете свечи, чтобы успеть сшить для Ричарда тонкую полотняную сорочку, которую он смог бы надевать под любимую кольчугу из бархата и металла, подаренную ему братом. И пусть это был очень банальный подарок, я превратила его в настоящее произведение искусства, украсив сорочку шелковой вышивкой, изображающей геральдические мотивы Ричарда. Белая роза представляла дом Йорков, солнце в виде лица с расходящимися лучами также было избрано его братом в качестве эмблемы Йорков. Король сделал это после битвы при Мортимер-Кросс, когда все могли лицезреть чудесное явление трех солнечных дисков одновременно. Непосредственно Ричарду посвящался его собственный символ — изображение белого вепря. Результат моих усилий понравился даже мне самой, хотя лучи солнца трудно было назвать ровными, а вепрь, по утверждению Изабеллы, скорее напоминал одну из овец, пасущихся на холмах за Миддлхэмом. Однако мама заявила, что я отлично справилась с трудной задачей, и, преисполнившись гордости, я вручила сорочку Ричарду.

Он принял ее с таким видом, словно перед ним было очень дорогое изделие, прибывшее из искушенного в европейской моде бургундского двора. В отличие от Изабеллы Ричард даже не заметил кривоватых стежков и не стал насмехаться над моими жалкими потугами изобразить вепря.

— Это именно то, что мне необходимо, — с поклоном произнес он.

Я зарделась от гордости и смущения. И я знаю, что он всегда носил эту сорочку, не расставаясь с ней, даже когда от многочисленных стирок воротник и манжеты обтрепались, а от вышивки не осталось и следа.

Может, я и решила заполучить Ричарда Плантагенета, но я его не любила. Порой я и вовсе его ненавидела, за что он платил мне столь же ядовитой злобой. Впрочем, инициатором подобных вспышек всегда становилась я сама. По мере взросления меня все чаще раздирали противоречивые чувства, подталкивавшие меня к капризному и непредсказуемому поведению во всем, что касалось этого юноши.

Во время одной из схваток на арене лошадь Ричарда упала, увлекая за собой всадника. Ему было велено отвести захромавшее животное на конюшню. Я все утро искала повод испортить кому-нибудь настроение и, конечно же, не могла упустить представившейся мне возможности. Во мне даже не шелохнулась жалость к потному и растрепанному пареньку. Один рукав его кожаной куртки был почти полностью разорван по шву, а любое прикосновение к другому плечу вызывало у Ричарда приглушенный стон и гримасу боли. На щеке красовалась ссадина, а волосы выглядели так, словно уже много дней не видели расчески.