— Еще бы!

Улыбка озарила строгие черты Ричарда и в который уже раз растопила мое сердце.

Мы стегнули лошадей, обогнали герольда и эскорт и в полном одиночестве подъехали к подъемному мосту.

— Кларенс будет в ярости, — нарушил молчание Ричард и расхохотался.

— И почему меня это не огорчает? — вслед за мужем развеселилась я, не обращая внимания на вновь пустившийся дождь, ледяными струями хлеставший нас по разгоряченным лицам.

— Я рад, миледи, что мне удалось вас позабавить. Но вам придется расплатиться за оказанные услуги.

Глаза Ричарда сверкали многообещающим блеском.

От дома меня отделяли считаные ярды. Я внезапно вспомнила, как отчаянно хотела покинуть Миддлхэм после того, как решила, что Ричард предал меня. Теперь этот замок должен был стать моим убежищем. Не успели мы въехать во двор, как увидели нашего старого дворецкого, мистера Хэмптона. Он помог мне спешиться, и, оглядевшись вокруг, я увидела знакомые лица и радушные улыбки собравшихся во дворе слуг. Меня перестали беспокоить мокрые и тяжелые юбки и покрывало, с которого за шиворот стекали холодные капли. Я испытала давно забытое чувство эйфории. Миддлхэм принадлежал Ричарду, а окружающие замок земли теперь были моими. И все это предстояло унаследовать нашему ребенку. У меня даже дыхание перехватило от обрушившейся на меня любви. Здесь не могло быть и речи о предательстве и вероломстве, о подозрительности и лжи. Утирая рукавом слезы, я взяла мистера Хэмптона за руки и от всей души поблагодарила его и всех остальных за доброту.

В такой день я просто не имела права на неосуществимые желания и бесплодную тоску.

Тем временем мистер Хэмптон что-то прошептал Ричарду на ухо. Я была так занята своими переживаниями, что почти не обратила на это внимания. Но по выражению лица своего мужа я поняла, что новость была приятной.

Внезапно Ричард одним прыжком оказался возле меня и, схватив за плечи, развернул лицом к главному входу в замок.

— Ты что?

Я попыталась вывернуться из этих неожиданных и очень крепких объятий.

— Смотри!

— Куда?

Запрокинув голову, я попыталась заглянуть ему в лицо.

— На дверь. На лестницу! Смотри, Анна!

Он слегка меня встряхнул. Его лицо светилось.

Я перевела взгляд на дверь.

Сырой ветер трепал ее тяжелые юбки. Рука была нерешительно приподнята, то ли в приветствии, то ли в попытке поправить покрывало на голове… Я не могла разглядеть ее лицо, но мне было нетрудно представить себе слезы в ее глазах, потому что мои глаза определенно были на мокром месте. Но вдруг нерешительность как рукой сняло, и она приветственно вскинула руки, радуясь нашей встрече. Графиня вернулась в Миддлхэм. Как давно я ее не видела! Я уже почти утратила надежду когда-либо ее увидеть. И вот моя мама здесь, в Миддлхэме, который она всегда так любила. Я с трудом проглотила подступивший к горлу ком.

— Как ты это сделал? — наконец выдавила я.

— Просто я прислушался к совету Эдуарда и пошел на компромисс, моя дорогая. Хотя в том, что из этого получится, я не был уверен до самого конца.

Я тихонько засмеялась и, склонив голову к плечу, потерлась щекой о его руку.

— Я знаю, как ты этого добился.

Ричард не захотел ничего мне объяснять. Он ни за что не стал бы хвастать этой маленькой победой, которая так много для меня значила.

— Я знаю, о каком компромиссе ты говоришь. Ты отказался от должности великого камергера, чтобы Кларенс был перед тобой в долгу.

На мгновение муж тоже наклонил голову и коснулся щекой моего покрывала.

— Я надеялся на то, что Кларенс не устоит перед соблазном. Я считаю, что это очень выгодный обмен. Пусть Кларенс в придачу к своим титулам получит еще и пост великого камергера. Зато я получил разрешение привезти сюда графиню. Она тут уже два дня. Думаю, граф остался бы доволен.

— О Ричард! Ну конечно! — Внезапно на меня навалились сомнения. — А ей можно здесь остаться?

— Да. Отныне она под моей защитой. Теперь главное — вести себя осмотрительно.

— И ты ничего мне не сказал!

— А ты во мне сомневалась? Кроме того, я не хотел вселять в тебя надежды, в осуществлении которых не был уверен до конца. Но все получилось. Иди же к ней! Она очень гордая леди, и мне кажется, что она немного растеряна и опечалена.

Это я понимала и без его подсказки. И все же я колебалась. Ричард ослабил хватку, отпуская меня на свободу, но я обернулась к нему и, не обращая внимания на многочисленных свидетелей, прижалась в коротком, но страстном поцелуе.

— Спасибо. Спасибо за все.

Подобной непосредственностью я явно застала его врасплох. Он озадаченно смотрел на мои мокрые ресницы.

— Ну чего ты опять плачешь? Я думал, ты обрадуешься.

— Я радуюсь. Ты и представить себе не можешь, как я счастлива.

Ричард подтолкнул меня вперед. Я медлила, чувствуя странную скованность, вызванную внезапным смущением. А потом я бросилась бежать. Графиня, моя мама, ожидала меня, раскрыв объятия.


Эпилог


Поздняя осень 1472 года

Замок Миддлхэм, Северный Йоркшир


Вчера родился мой сын. Роды были легкими. Во всяком случае, так утверждает Марджери, хотя я с ней не согласна. Я вопила от боли, а она заверяла меня, что я демонстрирую мужество, как и подобает женщине из рода Невиллей. Возможно, она права. За долгие годы на ее глазах на свет появилось достаточно крошечных Невиллей, включая и меня саму, так что ей есть с чем сравнивать.

Я хотела назвать сына Ричардом в честь моего отца, графа Уорика. Но Ричард, мой Ричард, настоял на том, что мы должны назвать малыша в честь его брата, короля Эдуарда. В честь короля? Мне эта идея пришлась не по вкусу, о чем я не преминула немедленно сообщить супругу. Но по лицу моего господина я видела, что спорить с ним бесполезно. После ожесточенного спора я сдалась, и сын стал Эдуардом. Эдуард, лорд Миддлхэм. Неплохо звучит! Особенно учитывая то, что речь идет о младенце, которому всего один день от роду!

Я не могла оторвать от него глаз. У малыша черные волосы и темно-синие глаза. Возможно, они еще потемнеют, и тогда он будет вылитый Ричард. Он кажется мне таким маленьким и беспомощным, лежа в колыбели, некогда принадлежавшей Изабелле, а затем мне. Но мой сын сжимает палец Ричарда с такой силой, что сразу становится ясно — перед нами маленький Невилль. Ричард говорит, что он будет таким же упрямым, как и его мать, то есть я. При этом он улыбается.

Моя мама, графиня, по-прежнему живет с нами в Миддлхэме. Я до сих пор не могу поверить в это чудо, которым мы обязаны Ричарду. Она стала намного сдержаннее, на ее лице часто заметна грусть, а когда она думает, что ее никто не видит, то и отчаяние. Тем не менее ей по-прежнему присущи гордость и благородные манеры, которые всегда отличали вначале наследницу рода Бошамов, а затем графиню Уорик. Я думаю, что она никогда не оправится от своей утраты. Мама оплакивает смерть графа и отказывается винить его в чем бы то ни было. В ней больше мудрости и терпимости, чем во мне. Я перестала с ней спорить, потому что она не желает меня слушать и только впадает в еще большее отчаяние. Я ее люблю, а потому оставляю в покое, наедине с воспоминаниями о великолепном графе Уорике, который ее любил и чья власть некогда определила, кому носить английскую корону. Я восхищаюсь ее силой воли и стойкостью. Когда Ричард отлучается по важным государственным делам, графиня забывается и берет бразды правления замком в свои руки. И я ей не мешаю. Но вскоре к ней возвращается память и она отступает в тень, признавая мое превосходство.

Изабелла не поддерживает с нами отношений. Я уже почти полгода не видела свою несчастную сестру. В последний раз мы разговаривали в прихожей покоев Елизаветы. Мне неизвестно, сможем ли мы когда-нибудь преодолеть разделяющую нас пропасть. Я не знаю, что ей сказать и как залечить ее раны. Поэтому я молчу. Быть может, это жестоко, но что толку преследовать лису, укрывшуюся глубоко в норе? Пока Изабелла находится под влиянием эгоистичного и жестокого Кларенса, она не смягчится и не пойдет мне навстречу. Она не предприняла ни единой попытки помириться с графиней, и мне очень трудно ей это простить.

И еще есть королева Маргарита, хотя никакая она уже не королева. Я стараюсь о ней не думать, но иногда она пробирается в мои воспоминания. Да и как могло быть иначе, если в течение трудных месяцев, проведенных мной во Франции, она оказывала влияние на всю мою жизнь. Она приложила руку к распаду моей семьи. Да простит ее Господь, потому что я этого сделать не могу.

Король Эдуард привез Маргариту в Лондон, и пока ее везли в Тауэр, рассвирепевшая толпа швыряла в нее комья грязи и камни. Возможно, ее тюрьмой стали те же комнаты, где провел свои последние годы выживший из ума Генрих? Я сомневаюсь, чтобы это ее сколько-нибудь утешило. Она и сейчас находилась бы там, если бы не Елизавета Вудвилль. Я не знаю, что заставило королеву вступиться за Маргариту. Елизавета никогда не руководствовалась ничьими интересами, кроме собственных. Как бы то ни было, но условия заточения Маргариты смягчили и она доживает свои дни в замке Уоллингфорд.

О чем она мечтает теперь, когда ее сын, ее единственная любовь и надежда, погиб?

Она не вызывает у меня ни малейшего сочувствия.

Что касается Ричарда, то он — счастье всей моей жизни. Он уверяет меня в том, что это взаимно. Между нами все предельно ясно, если не считать вопроса о законности нашего брака и рождения нашего сына. Но в этом никто не сомневается. Никто не осмелится бросить вызов Ричарду Глостеру, даже король Эдуард, который полагается на своего верховного коннетабля во всем, что касается сохранения мира в королевстве. Я никак не могу поверить в то, что мне сказочно повезло и из глубин отчаяния я поднялась до таких высот счастья. Иногда, когда Ричард уезжает, меня охватывает страх за будущее. Когда супруг возвращается и видит на моем лице следы бессонных ночей, он ласково меня корит, а потом исцеляет мои тревоги поцелуями, сильными руками и жаром своего тела. И все же страх ходит за мной по пятам и наступает на подол моего платья всякий раз, когда я меньше всего этого ожидаю.

Марджери хлопочет над малышом, который не спит и хватает воздух крошечными ручонками. Когда он немного подрастет, Ричард научит его пользоваться деревянным мечом, как когда-то научил его отец. В этой раздираемой войнами стране будет еще много битв. А пока я даю своему сынишке гораздо более драгоценный дар — маленькую игрушечную птичку. Вместе со мной она проделала долгий путь, и ее металлические перышки покрылись царапинами и вмятинами. Когда маленький Эдуард научится в нее дуть, она станет петь ему своим негромким, но пронзительным голоском.

И наш обожаемый сынишка будет очень дорожить этой птичкой, как дорожила ею я. Я молю Бога, чтобы ему никогда не пришлось при помощи этой милой и легкомысленной игрушки отгонять от себя боль обид и унижений, как это много раз делала я. А пока мой малыш оглушительным криком напоминает всем, что он голоден. Марджери ворчит, что он унаследовал мой характер, и это означает, что он и потоп переживет без всякой помощи какой-то ободранной цацки.

Ричард мне улыбается, и я вижу, как он любит нас обоих и как сильно нами гордится.


От автора


Имя Анны Невилль не сразу всплывает даже в памяти любителей исторической прозы. Она лишь мельком появляется в пьесе Шекспира «Ричард III», где Ричард в характерной для Шекспира драматической манере ухаживает за ней у гроба короля Генриха VI, ставшего последней из его жертв. Анна адресует Ричарду такие слова:


«Будь проклят тот, кто сделал это дело,

И дух того, кому хватило духу,

И кровь того, кто пролил кровь твою».

А вот вполне соответствующий ситуации хладнокровный ответ Ричарда:


«Кто обольщал когда-нибудь так женщин?

Кто женщину так обольстить сумел?

Она моя. Но не нужна надолго».

Кто бы мог подумать, что тут зарождается страсть?

И все же, не забывая о том, что Шекспиром руководили политические мотивы, и откладывая его пьесу в сторону, признаем, что в действительности такая возможность существует.

Сама Анна — сплошная загадка. Достоверно известны лишь дата ее рождения и смерти, а также горстка основных фактов ее жизни. Мы почти ничего не знаем о ее вкусах и взглядах на происходившие вокруг нее события. Мы не можем сказать, что она чувствовала, о чем думала, не сохранилось ни личных воспоминаний, ни писем. Не существует ни одного написанного ее современниками портрета, не считая изящных набросков вроде тех, что мы видим на свитке Солсбери. Во Франции ее называли грациозной и прекрасной, но это соответствовало представлениям о женской красоте и могло быть отнесено к любой из породнившихся с королями дам. Анна прожила всего двадцать восемь лет, и след, оставленный ею в истории, слаб и незначителен.