Она оглядела толпу и улыбнулась, но это была грустная, смущенная улыбка. И продолжила:

— Некоторые даже говорили «Кого она думает дождаться? Принца?»

— А!

Она повернулась к нему с предельно открытым выражением лица.

— Теперь вы видите, в чем проблема.

— Пожалуй.

— Если люди заметят, что я отвергла и его, я стану… — Она прикусила губу, подыскивая подходящее слово. — Не посмешищем… Не знаю, кем я стану, но это будет малоприятно.

Выражение его лица, вроде, не изменилось. И все же оно было обжигающе нежным, когда он произнес:

— Уверен, не стоит выходить замуж за принца только чтобы показать обществу, какая вы славная.

— Конечно, нет. Но люди должны видеть, что я, по крайней мере, оказываю ему все возможное почтение. Если я просто отвергну его… — Оливия вздохнула. Она это ненавидела. Просто ненавидела, но никогда ни с кем об этом не говорила, потому что любой просто ответил бы ей что-нибудь ужасное и ехидное, типа «нам бы всем твои проблемы».

Да, она знала, как ей повезло, она понимала, что это благословение, и что у нее в этой жизни нет права жаловаться решительно ни на что, и она вовсе не жаловалась… не вполне.

Правда, иногда она все-таки жаловалась.

И иногда ей просто хотелось, чтобы мужчины прекратили обращать на нее внимание, прекратили называть ее прекрасной, обворожительной и изящной (каковой она вовсе не являлась). Она хотела, чтобы они прекратили наносить ей визиты, просить у ее отца разрешения ухаживать за ней, потому что ни один из них не был правильным, а она, черт бы побрал все на свете, не хотела соглашаться на нечто просто «приемлемое».

— Вы всегда были хорошенькой? — очень тихо спросил он.

Какой странный вопрос. Странный и сильный, и не из тех, на которые она решилась бы отвечать, вот только, неясно почему…

— Да.

Вот только, неясно почему, с ним это казалось естественным.

Он кивнул.

— Я так и думал. У вас тип лица такой.

Она в новом приливе энергии развернулась к нему.

— Я рассказывала вам про Миранду?

— Не думаю.

— Это моя подруга. Она вышла замуж за моего брата.

— Ах, да. Вы как раз сегодня писали ей письмо.

Оливия кивнула.

— Миранда была эдаким гадким утенком. Худющая, и ноги длинные-предлинные. Мы все шутили, что они растут у нее прямо от шеи. Но я никогда этого не замечала. Она была просто моей подругой. Лучшей, любимейшей, веселейшей в мире подругой. Мы учились с ней вместе. Мы вообще все делали вместе.

Она снова посмотрела на него, пытаясь понять, насколько ему интересно. Большинство мужчин уже удирали бы, сломя голову — конечно: девица разливается соловьем о детской дружбе. О, Господи.

Но он просто кивнул. И она почему-то знала, что он все понимает.

— Когда мне было одиннадцать — это, кстати, был мой день рождения — мне устроили праздник. Уинстону тоже, и туда пришли все местные ребятишки. Думаю, все просто мечтали о приглашении. Неважно. В общем, там была девушка — я даже имени ее сейчас не помню — так она сказала Миранде нечто ужасное. Я думаю, до того дня Миранде и в голову не приходило, что ее не считают хорошенькой. Мне, во всяком случае, точно не приходило.

— Дети бывают жестоки, — прошептал он.

— Да, и взрослые тоже, — резко ответила она. — Ладно, не знаю, к чему я все это рассказываю. Просто это воспоминание всегда жило во мне.

Несколько мгновений они сидели молча, а потом он напомнил:

— Вы не досказали историю.

Она удивленно обернулась к нему.

— Что вы имеете в виду.

— Вы не досказали историю, — повторил он. — Что вы тогда сделали?

Губы ее приоткрылись.

— Я просто не могу себе представить, что вы так ничего и не сделали. Даже в одиннадцать лет вы не могли никак не отреагировать.

Медленная улыбка родилась в ее глазах и росла… росла… пока не захватила ее губы, а потом щеки, а потом и сердце.

— Думаю, я сказала ей пару нежных слов.

Ее глаза поймали его взгляд, и она увидела в них какое-то странное родство.

— Обидчицу еще хоть раз приглашали на ваш день рождения?

Она все еще улыбалась. Даже усмехалась.

— Не думаю.

— Готов поспорить, она не забыла вашего имени.

Оливия почувствовала, как радость буквально бурлит в ней.

— Я тоже так считаю.

— А ваша подруга Миранда в итоге смеялась последней, — продолжил он, — выйдя замуж за будущего графа Ридланда. У вас в округе были женихи лучше?

— Нет. Ни одного.

— Иногда, — заключил он задумчиво, — мы все получаем по заслугам.

Оливия тихо сидела рядом сним, счастливая, погруженная в свои мысли. И вдруг, совершенно неожиданно повернулась к нему и произнесла:

— Я чрезвычайно любящая тетушка.

— У вашего брата и Миранды есть дети?

— Дочка. Кэролайн. Она — мое самое-пресамое любимое существо во вселенной. Иногда мне кажется, что я так бы и съела ее!.. — Тут она посмотрела на него. — Чему вы улыбаетесь?

— Тону вашего голоса.

— А что в нем такого?

Он покачал головой.

— Понятия не имею. Вы говорите так, будто… будто… ну не знаю, будто как раз предвкушаете десерт.

Она рассмеялась.

— Теперь мне придется научиться делить внимание. Они ждут второго.

— Мои поздравления.

— Я думала, что не люблю детей, — задумчиво произнесла Оливия. — Но я просто обожаю свою племянницу.

Она снова замолчала, думая, как же славно оказаться, наконец, рядом с человеком, с которым не надо постоянно говорить. Но потом, конечно же, заговорила сама, поскольку редко молчала подолгу.

— Вам стоит съездить к сестре в Корнуолл, — сказала она. — Встретиться с племянниками и племянницами.

— Действительно, стоит, — согласился он.

— Семья — это очень важно.

Он хранил молчание немного дольше, чем она ожидала, но, наконец, кивнул.

— Действительно, важно.

Что-то было не так. Что-то в его голосе звучало фальшиво. Или нет. Она надеялась, что ошиблась. Она бы страшно разочаровалась, узнав, что он оказался одним из тех мужчин, для которых семья ничего не значит.

Но ей не хотелось об этом думать. Не сейчас. Все его недостатки, секреты и вообще все, кроме того, что она видела в данный момент… она не хотела об этом знать.

Не сегодня.

Определенно, не сегодня.

Глава 9

Они не могли сидеть в нише весь вечер, и Оливия с огромным сожалением встала, выпрямилась, через плечо обернулась к Гарри и произнесла:

— Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом[20].

Он тоже поднялся и теперь смотрел на нее тепло и лукаво.

— А я-то думал, вы не любите читать.

— Не люблю, но ради всего святого, это же «Генрих пятый»! Даже мне не удалось его избежать. — Оливия даже содрогнулась, вспомнив Четвертую Гувернантку, которая настояла на чтении всех Генрихов. По неясным причинам, начиная с последнего. — А ведь я старалась. Поверьте мне, я старалась.

— И почему, интересно, мне кажется, что вы не были примерной ученицей? — проговорил он.

— Только чтобы Миранда на моем фоне выглядела лучше.

Это была полуправда, но Оливия не переживала, поскольку ее неуспеваемость была результатом плохого поведения. Она не то, чтобы не любила учиться, ей просто не нравилось, когда указывают, что учить. Миранда постоянно жила, зарывшись носом в книги, и была счастлива впитывать любое знание, которое решала им преподать gouvernesse du jour[21]. Оливии же больше всего нравились периоды между гувернанками, когда девочки оказывались предоставлены сами себе. Вместо того чтобы учиться путем механического заучивания и запоминания, они сами себе выдумывали игры и мнемонические приемы. Никогда у Оливии не обнаруживалось таких способностей к математике, как в те времена, когда она учила ее самостоятельно.

— Мне начинает казаться, что ваша Миранда — просто святая, — заявил сэр Гарри.

— О, у нее есть свои завихрения, — ответила Оливия. — Я никогда не встречала никого упрямее.

— Она упрямее вас?

— Гораздо, — она посмотрела на него с удивлением.

Она вовсе не упряма. Импульсивна — да. Склонна к авантюризму — да. Но не упряма. Она всегда знает, когда уступить. Или отступить.

Она склонила голову, наблюдая, как он оглядывает толпу. Каким интересным человеком он оказался! Кто бы мог подумать, что у него такое дьявольское чувство юмора? Что он так обезоруживающе внимателен. Разговаривать с ним — все равно, что встретить друга детства. Это ошеломляло. Дружить с джентльменом — кто бы мог подумать, что это вообще возможно?

Она попыталась представить себе, что рассказывает Мэри, Анне или Филомене, что знает о том, насколько красива. Она никогда не сможет этого сделать. Они воспримут это как крайнюю степень зазнайства.

С Мирандой все было иначе. Миранда поняла бы. Но Миранда теперь редко появлялась в Лондоне, и Оливия только сейчас начала осознавать, какую огромную прореху это создало в ее жизни.

— Вы так серьезны, — произнес Гарри, и Оливия поняла, что в какой-то момент настолько углубилась в свои мысли, что не заметила, как он повернулся к ней. Он смотрел на нее очень внимательно, и взгляд у него был такой теплый, такой сосредоточенный… на ней.

Интересно, что он там увидел?

И сможет ли она этому соответствовать?

А более всего интересно, почему для нее это так важно.

— Нет, ничего, — откликнулась она, поскольку он явно ждал хоть какого-то ответа.

— Ну что же… — Он снова начал оглядывать толпу гостей, и напряжение момента исчезло. — Пойдемте, поищем вашего принца?

Она задиристо поглядела на него, благодарная за возможность направить мысли в более безопасное русло.

— Мне следует, наконец, доставить вам удовольствие и возразить, что он не мой принц?

— Я был бы вам несказанно благодарен.

— Ну что ж, отлично, он не мой принц, — послушно проговорила она.

Он выглядел почти разочарованным.

— И это все?

— А вы ожидали греческой трагедии?

— Ну, как минимум, — признался он.

Она усмехнулась и вышла в зал, оглядывая толпу. Вечер был изумительно прекрасен, непонятно, почему она не видела этого раньше. Зал был полон, как и все бальные залы на свете, но что-то особенное носилось в воздухе. Может, дело в свечах? Возможно, их было больше, или они просто светили ярче? Но все вокруг купалось в теплом, ласкающем свете. «Все сегодня выглядят на удивление симпатичными, просто все и каждый, вдруг» — подумала Оливия.

Как это замечательно! Какими все кажутся счастливыми.

— Он вон там, в дальнем углу, — услышала она из-за спины голос Гарри, — справа.

Голос звучал совсем близко, теплый и успокаивающий, он растекался по ней подобно странной, вызывающей дрожь ласке. От его звуков ей хотелось податься назад, чтобы почувствовать воздух у его тела, а потом…

Она шагнула вперед. Это очень опасные мысли. Не для переполненного бального зала. И уж точно не о сэре Гарри Валентайне.

— Думаю, вам лучше подождать здесь, — заметил Гарри. — Пусть он к вам сам подойдет.

Она покачала головой.

— Не думаю, что он меня видит.

— Скоро увидит.

Эти слова почему-то звучали как комплимент, ей захотелось повернуться к нему и улыбнуться. Но она этого не сделала, сама не зная, отчего.

— Мне лучше стоять рядом с родителями, — ответила она. — Это будет приличнее, чем… в общем, чем все, что я делала сегодня вечером. — Она посмотрела на него — на сэра Гарри Валентайна, своего нового соседа, и, как это ни удивительно, нового друга. — Спасибо за восхитительное приключение.

Он поклонился.

— Не стоит благодарности.

Но их прощание звучало как-то слишком формально, Оливия просто не могла уйти на подобной ноте. Поэтому она улыбнулась ему — своей настоящей хитрой улыбкой, а не той, в которой растягивала губы, чтобы играть приятную собеседницу в обществе — и спросила:

— Вам будет очень неприятно, если я снова буду держать занавески в спальне открытыми? У меня невыносимо темно.

Он расхохотался, так громко, что на них стали оглядываться.

— А вы снова начнете за мной следить?

— Только если вы начнете надевать смешные шляпы.

— Она у меня всего одна, и я ношу ее только по вторникам.

Вот это почему-то показалось ей идеальным окончанием их беседы. Она присела в легком реверансе, попрощалась и скользнула в толпу, пока никто из них ничего больше не успел сказать.