— Ну, конечно же, нет. Но раз уж я сижу в своей комнате, я подумала, что стоит держать окно открытым. — Она оперлась о карниз и улыбнулась ему. — Уже почти пора собираться.

— Что ты наденешь? — О Господи, он говорит как ее сплетница-подружка. Но ему наплевать. Смотреть на нее было слишком приятно, чтобы беспокоиться об этом.

— Мама настаивает на красном бархатном платье, но мне хочется надеть такое, у которого ты сможешь распознать цвет.

Забавно, но ему было безумно приятно, что ради него она избегает красного и зеленого.

— Может, голубое? — предложила она.

— Голубое тебе очень идет.

— Сегодня ты на изумление покладист.

Он пожал плечами, все еще улыбаясь — по его собственному мнению исключительно глупой улыбкой.

— У меня необыкновенно хорошее настроение.

— Даже несмотря на необходимость провести весь вечер с принцем Алексеем?

— У него там будет три сотни гостей. Ergo, на меня времени не хватит.

Она прыснула.

— Я считала, что ты стал лучше к нему относиться.

Гарри тоже так казалось. Он все еще думал, что принц — порядочная свинья, но он вылечил Себастьяну плечо. Или, если быть точным, велел это сделать своему телохранителю. Результат тот же.

А что еще важнее, он, наконец, признал свое поражение и прекратил наносить Оливии визиты.

К несчастью для Гарри, увлечение принца Оливией сменилось дружеской привязанностью к Себастьяну. Принц Алексей решил, что Себ должен стать его новым лучшим другом, и ежедневно приходил справляться о его здоровье. Гарри предпочитал не покидать кабинета во время этих визитов, а потом развлекал Оливию изложением описанных Себастьяном подробностей. В конечном итоге, все это было довольно забавно и яснее ясного доказывало, что принц Алексей безопасен.

— О, это мама, — Оливия оглянулась назад. — Она зовет меня. Мне надо идти.

— Увидимся вечером.

Она улыбнулась.

— Буду ждать с нетерпением.

Глава 20

Когда Гарри подъехал к дому русского посла, бал был в самом разгаре. Ему не удалось точно определить, в честь какого конкретно аспекта русской культуры устроен праздник: музыка играла немецкая, а еду подавали французскую. Но это никого не смущало. Водка текла рекой, и в комнате то и дело слышались взрывы смеха.

Гарри тут же начал искать Оливию, но ее нигде не было видно. Он знал, что она уже здесь, ее карета отъехала за час до его собственной. Однако в зале было слишком людно. Ничего, скоро он ее отыщет.

Плечо у Себастьяна практически зажило, но он продолжал носить легкую повязку — так привлекательнее для женщин, — объяснил он. Невероятно, но это и в самом деле сработало. Они слетелись моментально, и Гарри с удовольствием и некоторым изумлением стоял в сторонке и наблюдал, как Себастьян греется в лучах тревоги и заботы лондонских прекрасных дам.

Гарри заметил, что Себастьян не спешит посвящать окружающих в детали происшествия. По правде говоря, его рассказы были скорее туманны. Он ни словом не обмолвился о столе, игравшем роль утеса из готической новеллы. Сложно сказать, что именно говорил Себастьян, но Гарри слышал, как одна леди прошептала другой, что «на него, на бедняжку напали бандиты…»

Гарри вполне готов был к концу вечера услышать, что Себастьян, оказывается, в одиночку бился с целым полком французов.

Пока Себастьян принимал душераздирающие изъявления сочувствия от одной особенно энергичной вдовушки, Гарри наклонился к Эдварду:

— Что бы ни случилось, никому не говори, как это произошло на самом деле. Он никогда тебе не простит.

Эдвард кивнул, но как-то рассеянно. Он был слишком занят, чтобы обращать внимание на Гарри, он наблюдал за Себом и учился у него.

— Все остатки твои, наслаждайся, — сказал Гарри брату и улыбнулся сам себе, поняв, что он, к счастью, навсегда покончил с невостребованными Себастьяном дамами.

Жизнь была хороша. Просто прекрасна. И бесподобна, и восхитительна, как, собственно, и всегда.

Завтра он сделает предложение, и завтра она скажет «да».

Ведь скажет же, правда? Не может он настолько ошибаться в ее чувствах!

— Ты видел Оливию? — спросил он Эдварда.

Эдвард покачал головой.

— Попытаюсь ее найти.

Эдвард кивнул.

Гарри решил, что когда вокруг порхает столько юных барышень, вести беседу с братом бесполезно. Он отошел, пытаясь оглядывать толпу поверх голов, и начал продвигаться к противоположной стене бального зала. У чаши с пуншем бурлила толпа с принцем Алексеем в самом центре, но Оливии видно не было. Она сказала, что оденется в голубое, то есть обнаружить ее будет проще, но к вечеру ему всегда становилось труднее различать цвета.

А вот ее волосы… Это совсем другая история. Ее волосы должны гореть, как маяк.

Он продолжал пробираться сквозь толпу и оглядываться по сторонам, пока наконец, когда он уже начал отчаиваться, сзади него не раздалось:

— Кого-нибудь ищете?

Он повернулся, и вся его жизнь будто озарилась ее улыбкой.

— Да, — произнес он, разыгрывая нерешительность, — но я никак не могу ее найти…

— О, хватит, — прервала Оливия, легонько шлепнув его по руке. — Что тебя так задержало? Я здесь уже несколько часов.

Он приподнял одну бровь.

— Ну ладно, как минимум, час. Или даже девяносто минут.

Он оглянулся на брата и кузена в другом конце зала, все еще окруженных вниманием дам.

— Нам не сразу удалось подобрать повязку, подходящую к костюму Себастьяна.

— А еще говорят, что женщины привередливы!

— Я был бы просто счастлив защитить честь своего пола, но мне слишком приятно осуждать Себа.

Она рассмеялась в ответ легким мелодичным смехом, потом схватила Гарри за руку.

— Пойдем со мной.

Он шел за ней по залу и поражался ее простодушной целеустремленности. Она сворачивала то вправо, то влево и всю дорогу смеялась, пока они, наконец, не достигли полукруглой двери в дальнем конце зала.

— Что это? — прошептал он.

— Ш-ш-ш-ш, — приказала она. Он последовал за ней в коридор. Здесь не было пустынно, то тут, то там стояли небольшие группы людей, но народу было гораздо меньше, чем в главном зале.

— Я ходила на разведку, — объяснила она.

— Похоже на то.

Она свернула за угол, потом еще раз и еще, людей становилось все меньше и меньше, пока они, в конце концов, не достигли тихой галереи. С одной стороны двери перемежались с огромными портретами. В строгом порядке: по два портрета между дверями. С другой стороны красовался длинный ряд окон.

Она остановилась прямо напротив одного из окон.

— Посмотри! — приказала она.

Он послушался, но не увидел ничего необычного.

— Мне открыть окно? — спросил он, думая, что это хоть немного прояснит ситуацию.

— Да, пожалуйста.

Он нашел защелку, откинул ее, потом поднял фрамугу. Она бесшумно скользнула вверх, и он высунул голову на улицу.

Он увидел деревья.

И ее. Она тоже высунула голову в окно.

— Должен признаться, я смущен, — сказал он. — На что я должен смотреть?

— На меня, — просто сказала она. — На нас. Вместе. С одной стороны окна.

Он повернулся. И посмотрел на Оливию. А потом… Ему просто необходимо было сделать это. Он протянул к ней руки, обнял ее, и Оливия прижалась к нему охотно, с улыбкой, обещавшей целую жизнь впереди.

Он наклонился и поцеловал ее, голодными, ищущими губами, и понял, что его бьет дрожь, потому что это был не просто поцелуй. Было нечто священное в этой минуте. Что-то истинное и благородное.

— Я люблю тебя, — прошептал Гарри. Он вовсе не собирался говорить это прямо сейчас. Он все время планировал, что скажет ей об этом, делая предложение. Но он не мог иначе. Это росло и ширилось внутри него, бурлило и жгло, он никак не мог удержать это в себе. — Я люблю тебя, — повторил он снова. — Люблю.

Она дотронулась до его щеки.

— Я тоже люблю тебя.

Несколько секунд он не двигался, только во все глаза смотрел на нее, пытаясь продлить это мгновение, позволить ему пропитать каждую клеточку его тела. А потом его накрыла совсем другая волна, первобытная и яростная, и он прижал Оливию к себе, целуя с жаждой мужчины, заявляющего свои права на женщину.

Гарри всего было мало — ее прикосновений, ее запаха, ее вкуса. Напряжение и желание туго переплелись в нем. Внезапно все вокруг исчезло — и контроль, и чувство благопристойности — все, кроме нее.

Его руки мяли ее одежду, пытаясь добраться до теплой и нежной кожи.

— Ты нужна мне, — простонал он, скользя губами от щеки по подбородку к шее.

Они закружились, двигаясь прочь от окна, и Гарри спиной почувствовал, что уперся в дверь. Он взялся рукой за ручку, повернул, и они ввалились в комнату, запинаясь и спотыкаясь, но все же держась на ногах.

— Где мы? — спросила Оливия, задыхаясь.

Он захлопнул дверь. Защелкнул замок.

— Неважно.

Потом схватил ее и прижал к себе. Ему следовало быть нежным, даже осторожным. Но он ничего не мог с собой поделать. Впервые в жизни его вела сила неподвластная никакому контролю. Сопротивляться было невозможно. Весь мир Гарри сузился до размеров вот этой, единственной женщины, до их тел и до необходимости показать ей — самым непреложным в мире способом — как он ее любит.

— Гарри, — выдохнула Оливия, прижимаясь к нему. Сквозь одежду он чувствовал каждый изгиб ее тела, и ему следовало… он не мог остановиться.

Он должен был почувствовать ее. Познать ее.

Он произнес ее имя и не узнал собственного голоса, хриплого от желания.

— Я хочу тебя, — прошептал он. А когда Оливия застонала в ответ и нашла губами мочку его уха, он коснулся губами ее собственного ушка и повторил:

— Я хочу тебя немедленно.

— Да, — ответила она. — Да.

У него перехватило дыхание, он отступил на шаг и взял ее лицо в ладони.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Она кивнула.

Но этого было недостаточно.

— Ты понимаешь? — спросил он, звенящим от страсти голосом. — Скажи это вслух.

— Я понимаю, — чуть слышно выговорила она. — Я тоже хочу тебя.

Он все еще не двигался, он боялся перейти последнюю грань рассудка… приличия. Он уже знал, что готов посвятить ей всю жизнь, но еще не произносил клятвы в церкви, перед лицом ее родственников. Но, бог мой, если она собирается его останавливать, пусть сделает это прямо сейчас.

Она замерла. Несколько мгновений она даже не дышала, а потом взяла его лицо в ладони, повторив его собственный жест. Их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах любовь и доверие — столь огромные и столь глубокие, что ему стало страшно.

Как он сможет стать достойным всего этого? Как он сможет быть уверен, что она с ним спокойна и счастлива, что она ежедневно, ежеминутно знает, как сильно он ее любит?

Она улыбнулась. Сначала нежной, затем умной, и, возможно даже, немного лукавой улыбкой.

— Ты собираешься просить моей руки, — прошептала она. — Ведь так?

От потрясения у него открылся рот.

— Я…

Но она приложила к его губам палец.

— Молчи. Просто кивни, если это правда.

Он кивнул.

— Не проси сейчас, — потребовала она так торжественно, будто была богиней, и смертные исполняли любую ее волю. — Сейчас не время и не место. Я хочу, чтобы мне сделали предложение как подобает.

Он снова кивнул.

— Но… если я буду знать, что ты собираешься просить моей руки, я, возможно, позволю убедить себя, что можно…

Другого разрешения Гарри не потребовалось. Он снова прижал ее к себе для обжигающего поцелуя, пальцами нащупывая затянутые в шелк пуговки у нее на спине. Они расстегивались легко, и через несколько секунд платье с шелестом упало к ее ногам.

Она стояла перед ним в сорочке и корсете, и светлая ткань мягко блестела в лунном свете, льющемся через незанавешенный верхний полукруг единственного в комнате окна.

Она была так красива, так чиста, так божественно воздушна — ему захотелось замереть и пить ее взглядом, хоть тело и горело от желания к ней прикоснуться.

Он сорвал с себя пиджак и ослабил узел галстука. А она просто стояла и тихо наблюдала за ним огромными от удивления и восторга глазами. Он расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке, ровно столько, чтобы можно было стянуть ее через голову, а потом, в последней вспышке разума, аккуратно сложил рубашку на стуле, чтобы она не помялась. Она издала легкий смешок и закрыла рот рукой.

— Что?

— Ты такой аккуратный, — сказала она, явно смущенная тем, что приходится на это указывать.