— Я знаю.

Он наклонился к ней с заговорщической улыбкой:

— Вам помочь увильнуть от него?

— А вы сможете?

— У меня есть некоторые таланты, леди Оливия.

— Несмотря на нелепые шляпы?

— Несмотря на нелепые шляпы.

И тут они оба рассмеялись. Дружно. В унисон. Искренне. И сразу же оба поняли, что это был важный момент, хотя ни она, ни он не могли бы сказать почему.

— Почему вы всегда носите темную одежду? — спросила она.

— Вам не нравится мое обмундирование?

— Нравится, — уверила она его. — Очень элегантное. Просто его обсуждали…

— Мой вкус в одежде?

Она кивнула.

— Правда, эта неделя была скучной в смысле сплетен. Но вы обратили внимание на мое платье.

— Было такое. А я ношу темную одежду, потому что она делает мою жизнь более легкой.

Она ничего не сказала, но явно ожидала продолжения, будто говоря: наверняка есть и другая причина.

— Я поделюсь с вами страшной тайной, леди Оливия.

Он наклонился к ней. Она сделала то же самое. И это был еще один важный момент их общения, выражающий полную гармонию.

— Я абсолютный профан, когда дело касается цвета, — тихо сказал он. — Даже под страхом смерти я не могу отличить красное от зеленого.

— Неужели? — Она произнесла это слишком громко и, смущенно оглянувшись, сказала более тихим голосом: — Я никогда об этом не слышала.

— Мне сказали, что я не единственный, но я никогда не встречал человека с таким же недугом.

— Но нет же необходимости все время носить только темное.

Она смотрела на него завороженным взглядом, в голосе слышались недоумение и… интерес.

Если бы Гарри знал, что его трудности в различении цветов будут иметь такой успех у девушек, он бы давно выставил их напоказ.

— А ваш камердинер не мог бы помогать вам подбирать цвета? — спросила она.

— Мог бы, но тогда я должен был бы ему доверять.

— А вы ему не доверяете? — Она была заинтригована.

— Он начисто лишен чувства юмора, и он знает, что я не могу его уволить. — Гарри беспомощно пожал плечами. — Он однажды спас мне жизнь. А что еще важнее — моего коня.

— О! Тогда вы определенно не можете его уволить. Ваш конь просто великолепен.

— Я его очень люблю. Я имею в виду коня. И камердинера тоже.

Она одобрительно кивнула:

— Вы должны быть благодарны за то, что вам идут темные тона. Не все умеют носить черное.

— Это комплимент, леди Оливия?

— Не столько комплимент вам, сколько неприятие вкусов остальных, — уверила она его.

— За это спасибо. Я бы не знал, как вести себя в обществе, где вы расточаете комплименты направо и налево.

Она слегка дотронулась до его плеча — смело, игриво и с определенной долей иронии.

— Я чувствую себя точно так же.

— Прекрасно. А теперь, когда мы пришли к согласию, что мы будем делать с князем?

Она взглянула на него искоса:

— Я знаю, что вы просто умираете, желая услышать, что князь не в моем вкусе.

— Я так и думал, — пробормотал он.

— Чтобы разочаровать вас, мне придется сказать, что князь мне нравится в той же мере, как всем здесь. Ни больше ни меньше. — Сжав губы, она оглядела зал. — Кроме русских, полагаю.

При других обстоятельствах Гарри сказал бы, что он русский. По крайней мере на четверть. Он сострил бы насчет того, что не хочет принижать обаяния князя, а потом поразил бы ее своим блестящим знанием русского языка.

Но он не мог сделать этого.

— Вы его видите? — спросила Оливия.

Она вытягивала шею, но ничего не могла увидеть поверх голов толпы.

— Он там, — кивнул Гарри в сторону дверей, которые вели в сад.

Князь стоял со скучающим видом в центре небольшой группы людей. Вместе с тем он явно принимал за должное оказываемое ему внимание.

— Что он делает? — спросила Оливия.

— Его представляют… — Черт, Гарри понятия не имел, кому представляют князя.

— Кому-то из женщин?

— Да.

— Молодой или старой?

— Это допрос?

— Молодой или старой? — повторила она. — Я всех здесь знаю. Это моя профессия — знать всех на таких вечерах.

— И вы этим гордитесь?

— Не особенно.

— Она средних лет.

— В чем она?

— В платье, — ответил он.

— Вы можете его описать? — нетерпеливо спросила она. — Вы такой же, как мой брат.

— Мне нравится ваш брат, — сказал он главным образом для того, чтобы досадить ей.

— Не беспокойтесь. Когда вы познакомитесь с ним поближе, вы измените свое мнение.

Этот выпад вызвал у него невольную улыбку. Неужели он считал ее холодной и безучастной? Да она до краев наполнена озорством и остроумием. Все, что ей нужно, — это быть в компании друга.

— Так какое на ней платье? — потребовала она.

— Воздушное с… — Он показал на свои плечи, будто надеясь, что сможет описать женскую одежду. Он покачал головой: — Я не могу сказать, какого оно цвета.

— Интересно, — нахмурилась Оливия. — Означает ли это, что оно либо красное, либо зеленое?

— Или любое из тысяч цветов и оттенков.

— Знаете что? Это очень увлекательно.

— Я всегда считал это скорее неприятностью.

— Да, наверное, — признала она, а потом продолжила свои расспросы: — А женщина, с которой он разговаривает…

— Он с ней не разговаривает, — ответил Гарри, немного более раздраженно, чем ему хотелось бы.

Она встала на цыпочки, но все равно ничего не увидела.

— Что вы имеете в виду?

— Он вообще ни с кем не разговаривает. В основном он на всех смотрит свысока.

— Это очень странно. Со мной он говорил очень много.

Гарри пожал плечами. Он не знал, что на это ответить. Не мог же он сказать ей об очевидном. О том, что князь мечтает затащить ее в свою постель. Однако для такого откровения данный момент был не самым подходящим.

Хотя он не мог отказать князю в хорошем вкусе.

— Значит, так. С женщиной он не разговаривает. На ней довольно вульгарный бриллиант.

— На шее?

— Не в носу же. На шее, конечно же.

Гарри окинул Оливию оценивающим взглядом:

— Вы совсем не та женщина, за которую я вас принимал.

— Учитывая ваше первоначальное обо мне мнение, это, возможно, хорошо. Так на ней неприлично крупный бриллиант?

— Да.

— Значит, это леди Моттрам, — твердо заявила Оливия. — Хозяйка этого дома. Значит, она будет занята несколько минут. Будет невежливо, если он не уделит ей внимания.

— Я не стал бы рассчитывать на то, что он изменит своей привычке, чтобы быть с ней вежливой.

— Не беспокойтесь. Ему не удастся вывернуться. У леди Моттрам длинные и цепкие щупальца и две незамужние дочери.

— Может, нам двинуться в противоположном направлении?

— Давайте.

Она пошла, умело лавируя в толпе. Он следовал за ней, ориентируясь на звуки ее смеха и на вспышки ослепительной улыбки, когда она каждые несколько секунд оборачивалась, чтобы убедиться, что он идет следом.

Наконец они добрались до какого-то алькова, и она устроилась на банкетке, а он остановился рядом. Он не мог сесть. Пока. Ему надо было присматривать за князем.

— Здесь он нас не найдет, — весело сказала она.

Так же, как никто другой, не преминул сказать про себя Гарри. Риска находиться в этом алькове не было — он открывался прямо в зал. Но по форме он был похож на раковину, и, чтобы заглянуть в него, надо было стоять под определенным к нему углом.

Альков ни при каких условиях не мог служить местом для обольщения или какой-либо шалости, но он обеспечивал некоторое уединение.

— Здорово получилось, — сказала Оливия.

Он удивился тому, что согласен с ней.

— Да, неплохо.

— Но вряд ли мне удастся избегать его весь вечер.

— Вы можете попытаться.

Она покачала головой:

— Моя мать меня раскусит.

— Она пытается выдать вас за него замуж? — спросил он, садясь рядом на банкетку.

— Нет, она не хочет, чтобы я уезжала так далеко. Но он князь. — В ее взгляде промелькнуло что-то фатальное. — Это почетно. Я имею в виду его внимание.

Гарри кивнул. Не в знак согласия, а — сочувствия.

— Более того… — Она вдруг замолчала.

— Что… более? — осторожно подсказал он.

— Я могу вам доверять?

— Можете, — сказал он, — хотя вы, наверное, знаете, что не всегда можно доверять джентльмену, утверждающему, что ему можно доверять.

— Верные слова, — вздохнула она, — но все же…

— Продолжайте.

— Так вот…

Ее взгляд стал каким-то отрешенным, словно она не сразу могла найти нужную форму для выражения своих мыслей. Когда она наконец заговорила, она смотрела куда-то мимо него.

— Я отвергла… ухаживания многих джентльменов.

Странное слово — «отвергла», подумал Гарри, но не стал ее прерывать.

— Это не потому, что считала себя выше их. Во всяком случае, некоторых из них, — она посмотрела ему прямо в лицо, — тех, что были просто ужасны.

— Понимаю.

— Но большинство… Вроде бы в них не было ничего плохого. Но и хорошего не было. — Она печально вздохнула.

Ему это не понравилось.

— Конечно, в лицо мне этого никто не говорил, — добавила она.

— Но вы заработали репутацию слишком разборчивой невесты, не так ли?

Она бросила на него удрученный взгляд:

— Я слышала слово «придирчивая». Были и другие, но я не хочу их повторять.

Гарри вдруг заметил, что его левая рука непроизвольно сжалась в кулак. Оливия изо всех сил старалась преуменьшить значение этих слов, но он видел, что сплетня очень ее задела.

Она прислонилась к стене и замолчала.

И посмотрела вверх, словно хотела, чтобы кто-то свыше направил ее или простил. А может быть, просто понял.

Потом ее взгляд скользнул по толпе, и печальная улыбка тронула ее губы.

— Некоторые даже говорили: «Кого она ждет? Принца?» — Она повернулась в нему, подняв брови. — Вы понимаете, в чем моя дилемма?

— Понимаю.

— Если увидят, что я: его отвергла, я стану… — она прикусила губу, — не просто посмешищем… Даже не знаю, кем станут меня считать. Но приятным это точно не будет.

На его лице не дрогнул ни один мускул, но в его словах была доброта:

— Вы не должны выходить за него замуж только для того, чтобы доказать обществу свою благовоспитанность.

— Нет, разумеется. Но я должна по крайней мере оказать знаки внимания, положенные ему в соответствии с его титулом. И все должны это видеть. Если я просто его отошью…

Оливия вздохнула. Как она все это ненавидела! И никогда ни с кем об этом не говорила, потому что все стали бы ехидничать: «Нам бы твои заботы».

Она знала, что ей в жизни повезло, знала, что она может быть счастлива, знала, что не имеет права жаловаться на свою судьбу, да она и не жаловалась.

Разве что иногда.

А иногда ей хотелось, чтобы джентльмены перестали обращать на нее внимание, называть ее красивой, и привлекательной, и грациозной (насчет последнего у нее были большие сомнения). Она хотела, чтобы они перестали наносить ей визиты, просить у ее отца разрешения ухаживать за ней, потому что все эти джентльмены были «не те» и даже за самого лучшего из них она ни за что не хотела бы выйти замуж.

— Вы всегда были хорошенькой? — спросил он очень тихо.

Это был странный вопрос. И вряд ли когда-либо прежде она бы стала на него отвечать, только…

— Да.

Почему-то ему ей было легко ответить.

Он кивнул:

— Я так и думал. У вас именно такое лицо.

Она вдруг повернулась и без всякой связи спросила:

— Я рассказывала вам про Миранду?

— По-моему, нет.

— Это моя подруга. Она вышла замуж за моего брата.

— Вы как раз писали ей письмо, когда я пришел к вам сегодня днем.

Оливия кивнула.

— В детстве она была гадким утенком. Худая, с очень длинными ногами. Правда, я никогда не обращала на это внимания. Она просто была моей подругой — самой лучшей, самой дорогой и красивой. Мы вместе делали уроки. Мы вообще все делали вместе.

Она взглянула на него, пытаясь понять, интересно ли ему все это слушать. Некоторые мужчины сейчас уже убежали бы. Боже правый, зачем выслушивать женщину, которая несет какую-то чепуху о детской дружбе?

А он просто кивнул, и она знала, что он ее понимает.

— Когда мне было одиннадцать лет — как раз был день моего рождения, — на праздник пришли все местные дети. Полагаю, что многие дети мечтали о том, чтобы их пригласили. Но была одна девочка — я уже не помню ее имени, — которая сказала Миранде что-то неприятное. Мне кажется, что до этого дня Миранде никогда даже в голову не приходило, что она некрасивая. И мне тоже.