Владимир посмотрел на него так, что Гарри понял, что ему не понравится то, что он услышит.

— Ждать. На нас снова выйдут.

— Я не собираюсь ждать…

— А что вы предлагаете? Опросить каждого гостя, всех до единого? В записке сказано, что мы не должны никому ничего говорить. Мы уже не послушались — рассказали вам. Если это такие люди, какими я себе их представляю, мне не хотелось бы, чтобы мы их рассердили.

— Но…

— Вы хотите дать им повод причинить ей боль? — нетерпеливо отрезал Владимир.

Гарри почувствовал, будто кто-то его душит. Он понимал, что Владимир прав, а у него самого нет никаких идей.

Это его убивало. Тревога. Беспомощность.

— Кто-то должен был что-то видеть, — сказал он.

— Я собираюсь это расследовать, — ответил Владимир.

— Я пойду с вами.

— Нет, — остановил его Владимир. — Вы слишком взволнованны и не сможете принять правильное решение.

— Я не могу ничего не делать. — Гарри снова почувствовал себя юным и беспомощным перед лицом проблемы, решить которую он не может.

— Вы еще успеете много сделать. Но позже.

Гарри смотрел, как Владимир идет к двери, но прежде, чем тот успел выйти, он крикнул:

— Подождите!

Владимир обернулся.

— Она пошла в дамскую комнату. Она пошла туда после… — Гарри откашлялся. — Я знаю, что она пошла в дамскую комнату.

Владимир кивнул:

— Это может помочь.

Когда Владимир ушел, Гарри посмотрел на Алексея.

— Вы говорите по-русски, — сказал князь.

— Моя бабушка отказывалась говорить с нами по-английски, — признался Гарри.

— Моя бабушка была из Финляндии. Она была такая же.

Гарри опустился на стул и обхватил голову руками.

— Это хорошо, что вы говорите на нашем языке. Не многие наши соотечественники говорят по-русски.

Гарри попытался не слушать князя. Ему надо было подумать. Он не знал, с чего начать. Может ли он что-либо знать, что помогло бы определить, где находится Оливия? Для этого ему было необходимо сосредоточиться.

Но Алексей не унимался:

— Меня всегда удивляет, когда…

— Помолчите! — вырвалось у Гарри. — Просто помолчите. Ничего не говорите, если только это не касается Оливии. Вы меня поняли?

Алексей немного помолчал, а потом подошел к книжному шкафу, извлек из него бутылку и два стакана. Он напил что-то — скорее всего водку — в оба стакана и молча поставил один стакан перед Гарри.

— Я не пью, — не поднимая головы, сказал Гарри.

— Это вам поможет расслабиться.

— Нет.

— Вы говорите, что вы русский? И вы не пьете водку?

— Я не пью вообще ничего, — отрезал Гарри.

Алексей посмотрел на Гарри с любопытством, а потом сел в дальнем углу комнаты.

Стакан оставался нетронутым почти час. Когда Алексей наконец понял, что Гарри сказал правду, он взял стакан и осушил его.


Минут через десять Оливии наконец удалось настолько утихомирить свое тело, чтобы ее мозг начал работать. У нее не было абсолютно ни одной мысли по поводу того, что она могла бы сделать, чтобы спастись, но ей показалось разумным собрать как можно больше информации.

Вычислить, где она находится, было совершенно невозможно. Или? Она с трудом села и начала изучать комнату, хотя в полумраке мало что можно было разглядеть. Свечу забрал тот стриженый.

Комнатка была небольшой и скудно обставленной, но не убогой. Оливия придвинулась ближе к стене и скосила глаза на штукатурку. Потом потерлась об нее щекой. Стена была гладкой. Никаких изъянов или осыпающейся побелки. Подняв глаза, она увидела на стыке стен и потолка лепнину в форме короны. С того места, где она сидела, было трудно разглядеть дверь, но ручка в виде шара была явно высокого качества.

Неужели она все еще в резиденции посла? Вполне возможно. Она наклонилась и дотронулась щекой до своей голой руки. Кожа была теплой. Разве она не почувствовала бы, если бы ее несли по улице? Правда, она не знает, как долго она была без сознания. Возможно, она здесь уже несколько часов. Все же она не чувствовала, будто была где-то вне дома.

Она чуть было не рассмеялась нервным смехом.

О чем она только думает? Она не чувствовала? Что это означает? Неужели она собирается принимать какие-то решения, основанные на том, что она якобы чувствовала? Или на том, что могло или не могло произойти, когда она была без сознания?

Она заставила себя перестать что-то придумывать. Надо успокоиться. Она ничего не добьется, если начнет впадать в истерику каждые пять минут. Она умна и способна сохранять хладнокровие.

Она должна сохранять самообладание и не терять голову.

Что ей известно о резиденции посла? Она была здесь дважды — в первый раз, когда ее представляли князю Алексею, и сегодня вечером на балу.

Здание было огромным — настоящий дворец в самом центре Лондона. Здесь наверняка множество комнат, где можно было бы спрятать человека. Возможно, эта комната в числе помещений для прислуги. Она попыталась представить себе, как выглядят комнаты для прислуги в ее доме. В них тоже есть лепнина? И такие же дверные ручки?

К сожалению, она понятия не имела.

Черт. Почему она этого не знает? Разве она не должна была это знать?

У дальней стены было окно, но оно было задрапировано тяжелыми бархатными шторами. Их цвет — красные? синие? — было невозможно определить. В комнате было слишком темно. Единственным светом, проникавшим через полукруглую часть закрытого шторами окна, был свет луны.

Она задумалась.

Интересно, подумала она, если ей удастся каким-то образом сползти с кровати, сможет ли она выглянуть в окно? Но как сползти? Ноги связаны так туго, что невозможно сделать даже шажок. А с завязанными за спиной руками как она сможет удержать равновесие?

Не говоря уж о том, что она должна все это проделать в полной тишине. Что будет, если похититель не найдет ее на кровати — там, где он ее оставил? Осторожно и очень медленно она спустила ноги с кровати и стала двигаться к краю, пока ее ступни не коснулись пола. Двигаясь с той же осторожностью, она смогла встать, а потом мелкими шажками подошла к окну.

Окно. Почему оно показалось ей таким знакомым?

Потому что это окно, напомнила она себе нетерпеливо. Окна редко отличаются какими-либо вычурными архитектурными деталями.

Когда она уже была у цели, она осторожно наклонилась и попыталась отодвинуть штору лицом. Сначала она прислонила щеку, а потом попыталась зацепить край шторы носом. Ей пришлось предпринять четыре попытки, прежде чем удалось немного отодвинуть штору, а плечом заблокировать ее, чтобы она не соскользнула обратно.

Она уперлась лбом в стекло и… ничего не увидела. Стекло запотело от ее дыхания. Она повернула голову, чтобы щекой очистить запотевшее место, и снова выглянула.

Она по-прежнему почти ничего не видела, но была уверена, что находится высоко — на пятом или шестом этаже, — ей были видны крыши многих соседних домов.

А еще она увидела луну.

Ей была видна луна и из другой комнаты — той, где они с Гарри занимались любовью. Она видела ее через верхнюю полукруглую часть окна.

У этого окна был точно такой же верх с таким же рисунком переплетов — в виде раскрытого веера.

Значит, она все еще в резиденции посла. Ее, конечно, могли перевезти и в другое здание с таким же рисунком окон, но это все же маловероятно, не так ли? Резиденция посла была огромной. Это был практически дворец. В этой части Лондона было достаточно места для таких великолепных зданий.

Вытянув шею, она заглянула за край шторы. Потом приложила к стеклу ухо, пытаясь уловить какие-нибудь звуки. Музыку? Человеческие голоса? Неужели нет никаких признаков того, что в этом здании происходит грандиозный бал?

Но может быть, она вовсе не в резиденции посла? Нет. Здание такое большое, что сюда могут и не доноситься какие-либо звуки.

Поэтому она ничего и не слышит.

Но шаги она все же услышала. Сердце подскочило у нее в груди, и она мелкими прыжками сумела добраться до кровати и повалиться на нее как раз в тот момент, когда она услышала щелчки открываемого замка.

Когда дверь отворилась, она начала отчаянно биться. Это был единственный способ скрыть свое тяжелое дыхание.

— Я велел тебе не дергаться, — отругал ее похититель. В руках у него был поднос с чайником и двумя чашками.

Оливия почувствовала запах горячего чая. Запах был божественным.

— Видите, какой я вежливый? — Он поставил поднос на стол. — Мне тоже однажды завязали рот. От этого пересыхает в горле.

Оливия не знала, как ей реагировать на такое заявление. Именно — как. Он же знал, что она не может говорить.

— Я развяжу тебе рот, чтобы ты могла выпить чаю. Но ты должна вести себя тихо. Если ты произнесешь хотя бы звук, кроме тихого, шепотом, «спасибо», мне придется опять тебя вырубить.

Она посмотрела на него в испуге.

Он пожал плечами:

— Это сделать очень просто. Мне уже раз приходилось, и у меня неплохо получилось. Думаю, что после этого у тебя даже не будет болеть голова.

Оливия заморгала. Голова у нее действительно не болела. Что он с ней сделал?

— Так ты будешь вести себя тихо?

Она кивнула. Надо было, чтобы он развязал ей рот. Если ей удастся поговорить с ним, может быть, она сможет убедить его, что это ошибка.

— Не пытайся совершить что-нибудь героическое, — предостерег он ее веселым тоном, словно не мог себе представить, что она на это решится.

Она покачала головой, стараясь, чтобы ее взгляд был серьезным. Это был единственный способ общения до того, как он развяжет ей рот.

— Я думаю, чай готов, — сказал он. — Мы же не хотим, чтобы он… как это говорится?

Он был русский. По одной этой фразе — «Как это говорится?» — Оливия узнала акцент и определила его национальность. Он говорил точно так же, как князь Алексей.

— Какой же я глупец, — сказал он, разливая чай по чашкам. — Ты же не можешь ничего сказать.

Он развязал ей рот. Оливия закашлялась, и ей понадобилось несколько секунд, прежде чем она смогла заговорить. Глядя прямо ему в глаза, она сказала:

— Перестоял.

— Не понял.

— Чай. Вы не хотели бы, чтобы он перестоял.

— Перестоял. — Он повторил слово, будто пробуя его на вкус и закрепляя его в своей памяти. Он удовлетворенно кивнул и протянул ей чашку.

Она состроила гримасу и чуть пожала плечами. Как она должна держать чашку? Или он забыл, что у нее связаны руки?

Он улыбнулся. Однако его улыбка не была жестокой. И не снисходительной. Она была почти… печальной.

Это дало Оливии надежду. Небольшую, но все же.

— Боюсь, что я не настолько тебе доверяю, чтобы развязать тебе руки.

— Я обещаю, что не буду…

— Не давайте обещаний, которые не можете выполнить, леди Оливия.

Она хотела было запротестовать, но он не дал ей говорить.

— Я не думаю, что ты понимаешь, что даешь ложные обещания. Но тебе может показаться, что у тебя есть возможность, и ты захочешь ею воспользоваться и сделаешь какую-нибудь глупость, а мне придется сделать тебе больно.

Это был эффективный способ прекратить дискуссию.

— Я думал, что ты со мной согласишься, — добавил он. — Ты достаточно мне доверяешь, чтобы! позволить мне подержать твою чашку?

Она медленно покачала головой. Он засмеялся:

— Ты умная женщина. Очень умная. Глупость выводит меня из себя.

— Один человек, которого я очень уважаю, советовал мне никогда не доверять тому, кто просит ему доверять, — тихо сказала Оливия.

— Этот человек — мужчина? — со смешком спросил похититель.

Оливия кивнула.

— Он хороший друг.

— Я знаю.

— Пей. — Он поднес чашку к ее губам. — В данном случае у тебя нет другого выбора, как только довериться мне.

Она сделала глоток. Выбора у нее действительно не было, а горло страшно пересохло.

Он поставил на стол ее чашку и взял свою.

— Обе чашки налиты из одного чайника, — сказал он, сделав несколько глотков. — Но тебе необязательно мне доверять.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза:

— Между мной и князем Алексеем нет никакой связи.

— Вы думаете, что я дурак, леди Оливия?

Она покачала головой:

— Он ухаживал за мной, это правда. Но я его больше не интересую.

Похититель немного подался вперед.

— Вы исчезли почти на час сегодня вечером, леди Оливия.

Оливия почувствовала, что краска начинает заливать ее щеки, но понадеялась на то, что в темноте он этого не заметит.

— В это же время исчез князь Алексей.