К счастью, до своего кабинета Комптон не доходит, а медлит в центре зала, в стороне от группы гостей, занятых дегустацией и обсуждением напитков. Но даже здесь, чтобы не быть услышанными, придется говорить вполголоса. Крис тоже резко тормозит, не оставляя мне выбора: мои пальцы все еще крепко зажаты в его ладони.

— Сегодня я пришел сюда специально, чтобы поддержать Сару, — объявляет он без предисловий. — Считаю, что она должна получить комиссионные за продажу моих работ.

«Что? — мысленно кричу я. — О Господи, этого не может быть!»

— Мы с мисс Макмиллан обсудим размер компенсации без свидетелей, — не глядя на меня, возражает Марк ледяным тоном. Сердце уходит в пятки. Все, увольнение неминуемо.

— Прекрасно, — соглашается Крис, — но только с одним условием: результат ваших переговоров должен включать двадцать пять процентов от сегодняшней суммы.

И само требование, и фантастическая цифра просто нелепы. Однако уже спустя секунду понимаю, что может означать этот спектакль, и испытываю откровенный ужас. Крис хочет убрать меня из галереи! Несколько дней назад приказал уйти, а я не послушалась, и вот теперь он решил действовать сам. Но почему? Почему ему так важно лишить меня этой работы?

Комптон даже не пытается скрыть раздражение. Одно из двух: или начальник решил уволить меня немедленно, здесь и сейчас, или планирует сделать это в ближайшем будущем. Неожиданно он шокирует заявлением:

— Двадцать пять процентов ваши, мисс Макмиллан. Однако повторяю: все последующие вознаграждения будут обсуждаться исключительно в личной беседе или не будут получены вовсе. Понятно?

Безмолвно моргаю, но все же умудряюсь подсчитать: двадцать пять процентов от примерно трехсот тысяч, за которые сегодня ушли картины Криса. Не может быть, чтобы Марк только что согласился заплатить мне семьдесят пять тысяч долларов.

— Мисс Макмиллан, — рявкает он, — вам все ясно?!

— Да. — Ответ дается с трудом. — Да. Я… конечно, все понятно.

Комптон смотрит на Криса.

— Если других вопросов нет, то мне пора возвращаться к клиентам. И мисс Макмиллан, кстати, тоже. — Он не ждет, появятся ли другие вопросы, а решительно поворачивается на каблуках и уходит, предоставив мне переживать случившееся. Адреналин захлестывает, а гнев не умещается в груди, мешая дышать.

Поворачиваюсь к Крису и мучительно пытаюсь говорить тихо: вокруг люди, надо вести себя сдержанно.

— Что вы наделали? — Слова звучат подобно змеиному шипению. Как можно незаметнее тяну ладонь из его крепких пальцев, однако хватка у художника железная.

— Ничего особенного. Всего лишь позаботился о том, чтобы вы не превратились в рабыню.

— Спровоцировав увольнение? — Снова дергаю руку, на этот раз сильнее. — Отпустите немедленно!

— Вас не уволят.

— Отдайте мою руку, — цежу сквозь зубы.

Он недовольно поджимает губы и неохотно выполняет требование.

— Вас не…

Быстро ухожу и сразу сворачиваю влево, к роскошным туалетам для гостей — надо срочно где-то спрятаться, чтобы не опозориться и не разреветься на глазах у всех. Вообще-то я совсем не плакса. Никогда не видела в слезах особого смысла, но Крис только что жестоко разбил главную мечту всей моей жизни. Так хотелось верить, что удастся закрепиться в галерее, найти свое место в прекрасном мире живописи. Что знаменитый, всеми признанный художник заинтересовался мной… а оказалось, что он всего лишь хотел меня уничтожить. Я растеряна и подавлена. Больно, очень больно, и эту боль доставил самый обаятельный человек на свете.

Сворачиваю за угол, вхожу в коридор и тут же натыкаюсь на Криса. Он прижимает меня к стене, закрывает сильным телом, берет в плен.

Рука инстинктивно поднимается к его груди, как всегда, обтянутой футболкой. Понимаю, что эта попытка воспрепятствовать прикосновению Мерита — не что иное, как ответ на физическую близость человека, который только что предал.

— Снова загнали в угол, чтобы унижать и запугивать?

— Вовсе не собираюсь ни унижать, ни запугивать. Повторяю: хотел вас защитить, Сара. — Горячие ладони сжимают мою талию и прожигают насквозь, рождая мгновенную реакцию. Накрываю его руки своими, чтобы контролировать развитие событий, однако напрасно: теперь мои ладони лежат на его ладонях, а его ладони по-прежнему остаются на моей талии.

— Можете называть свой поступок как заблагорассудится, но вы не имели права делать то, что сделали.

— Марк должен понимать, что ему не удастся манипулировать вашей мечтой. Деньги и неограниченные возможности в виде картин — серьезный аргумент в борьбе за независимость.

Объяснение моментально прогоняет гнев, а ему на смену приходит недоумение. Поступки и слова Мерита то и дело вступают в противоречие.

— Почему вы стараетесь помочь? Сами же сказали, что это не мой мир.

— Потому что не намерен наблюдать, как чудовище вас уничтожит.

Вспоминаю недавние слова Криса, сказанные возле другой стены, и начинаю осознавать, что он стремится убрать меня вовсе не из профессии в целом, а только из конкретной, отдельно взятой галереи.

— Потому что Комптон — мрачный, извращенный, надменный маньяк, готовый подчинять себе мою волю и пользоваться этим до тех пор, пока душа и разум не будут порабощены?

— Совершенно верно.

— И все же вы еще хуже?

Он каменеет и на миг опускает глаза, но тут же парализует меня испепеляющим взглядом.

— Так и есть, Сара, а потому бегите прочь отсюда как можно дальше и быстрее. Я должен отступить и отпустить вас.

— Так почему же не отпускаете? — спрашиваю шепотом.

Он смотрит не отрываясь, и в глубине зеленых глаз пылает неизбывное, покоряющее вожделение. Кладет ладонь на живот… горячее прикосновение рождает трепет, и он не может не чувствовать ответа моего тела.

— Потому что, — бархатный голос обволакивает, а ладонь медленно скользит вверх, — никак не могу перестать думать о вас, о бесконечных прикосновениях, о дерзких ласках…

Его ладонь замирает в ложбинке груди, и соски мучительно ноют, умоляя продолжать. Бесцеремонность Криса распаляет страсть, пробуждает темное естество, отказывающееся подчиняться морали скромной, добродетельной школьной учительницы. Хочу его здесь и сейчас, любым доступным способом.

Взгляд Мерита опускается к моим губам и медлит. Понимаю, что он собирается меня поцеловать, и мечтаю об этом поцелуе так, как ни разу в жизни ни о чем не мечтала.

— А ты на самом деле такая вкусная, какой кажешься? — спрашивает он, но не позволяет ответить.

Пальцы внезапно вплетаются в волосы, а губы берут в плен рот. Покорно уступаю натиску, отдаюсь на волю всесильного повелителя. Таю, оплываю, как свечка, блаженно ощущаю властную близость требовательного мужского естества. А когда язык Криса раздвигает мои губы в долгой дерзкой ласке, я еще острее ощущаю его голод, его страсть. Поцелуй исполнен жажды обладания, а ладонь прижимается к моей спине еще крепче, еще интимнее. Тону в щемящей боли, не в силах противостоять обаянию человека, которого совсем не знаю. Он говорит, что защищает меня. Утверждает, что опасен. Разрываюсь на части; знаю, что потом буду злиться, но не могу объяснить себе почему.

Откуда-то издалека, словно сквозь густой туман, доносятся голоса. Осознаю, что через несколько секунд нас могут застать на месте преступления, однако не чувствую ни опасности, ни страха. Хочу, чтобы поцелуй длился вечно, но Крис отстраняется и прижимается губами к уху. Нежно гладит по волосам, согревает дыханием шею.

— Беги в свой туалет, детка, пока нас не застукали.

Что за магическая сила таится в этом человеке?

Снова обхватив ладонями мою талию, прикрывая собой от посторонних взглядов, он поворачивает меня к двери и целует в шею; по-прежнему, хотя теперь уже другой частью тела, ощущаю силу мужского желания.

— Мне абсолютно безразлично, кто и что о нас подумает, но не хочется ставить тебя в неудобное положение.

Голоса приближаются, на кафельном полу гулко отдается стук высоких каблуков. Реальность надвигается неумолимо. Не обернувшись и не взглянув на Криса, скрываюсь за дверью.


Прячусь в кабинку, чтобы дождаться, когда уйдут посетительницы. Сажусь на крышку унитаза и пытаюсь вызвать в душе раскаяние, а в сознании — тревогу и страх потерять желанную работу, но вместо этого плотнее сдвигаю ноги и заново ощущаю каждое прикосновение Криса. Вот неопровержимое доказательство его полной, неделимой власти! Он говорил, что хочет защитить, но вел себя так, словно демонстративно заявлял на меня свои права. Рука, сжимавшая мою ладонь на глазах у Комптона, безапелляционное требование выплатить баснословные комиссионные, бесстыдные ласки возле двери в туалет, безумный поцелуй.

Проходит не меньше пяти минут, пока женщины наконец не перестают щебетать и не освобождают территорию. Выхожу из кабинки, смотрю в зеркало и с трудом себя узнаю: волосы растрепаны, губы распухли, глаза потемнели от неутоленного желания.

За дверью снова раздается стук каблуков, и сердце неприятно вздрагивает. Я еще не успела придумать, как вести себя с Крисом и что вообще делать там, среди людей, но оставаться в дамской комнате и привлекать тем самым к себе внимание не хочу. Торопливо приглаживаю волосы, бросаюсь к двери и тут же останавливаюсь как вкопанная.

— Ава, — произношу растерянно.

— Сара! — радостно восклицает хозяйка кофейни, и я оказываюсь в крепких объятиях. — Так хотела попасть на дегустацию пораньше, чтобы не разминуться с тобой!

Осматриваю коридор поверх ее плеча, однако Криса не вижу. Успокаиваю себя тем, что он где-то здесь, просто соблюдает необходимую осторожность.

Ава выпускает меня на свободу. Отступаю и замечаю, что длинные черные волосы уложены восхитительными локонами, а облегающее красное платье выгодно подчеркивает соблазнительную фигуру.

— Выглядишь сногсшибательно!

— Спасибо. Никогда не отказываюсь от возможности показать себя в выгодном свете, но сегодня едва успела переодеться. Только что прилетела.

— О? И откуда же?

Она лукаво улыбается:

— Небольшое романтическое путешествие. Это было сказочно! Послушай, я не хочу, чтобы Марк злился. Знаю, что сейчас тебе надо работать, но как насчет ленча в понедельник?

Марк. Она так легко, привычно назвала по имени нашего великого и ужасного повелителя. Что бы это значило?

— Буду рада пообщаться, — соглашаюсь с готовностью и напоминаю себе, что Ава в галерее не работает, а потому вовсе не обязана ни соблюдать субординацию, ни следовать правилам строгого корпоративного этикета.

Назначаем время встречи, и я выхожу в зал. Нервно оглядываюсь в поисках Криса, но его нигде нет. Мэри обслуживает покупателя, а Аманда и остальные сотрудники стоят возле двери и провожают гостей. Быстро подхожу к группе задержавшихся клиентов и стараюсь отвлечься от неприятных мыслей. Не удается. Крис ушел. Использовал меня, чтобы доказать Комптону собственное превосходство, раздразнил, возбудил, поцеловал и бросил. Чувствую себя униженной и снова начинаю закипать от злости. Последний из клиентов приглашает продолжить дегустацию; с горя соглашаюсь. Какая теперь разница, сколько пить? Все равно со дня на день уволят. К тому же только что меня использовали, оскорбили и довели до исступления в коридоре, вовсе не предназначенном для фривольных свиданий. Да и за руль садиться не придется — сегодня всех развезут по домам. Черт возьми, так что же мешает хотя бы под конец вечера забыть об умеренности?

Но вот гости наконец расходятся. Беру жакет, сумочку и вместе с коллегами выхожу на улицу, где уже ждет вереница такси. Голова кружится, к горлу подступает отвратительная тошнота. Разговаривать ни с кем не хочется, и уж точно не хочется встречаться ни с Меритом, ни с Комптоном. Впрочем, Криса опасаться не стоит, потому что его все равно нет, а вот Марка обойти не удается, поскольку он стоит у порога и ведет с Авой напряженный разговор — если, конечно, выпитое мной вино не искажает восприятие, что не исключено. Возможно, они всего лишь дружески болтают. Ха! Зверь не из тех, с кем можно дружески поболтать. Скорее его стихия — кнуты, цепи и слова типа «порадуй меня, малышка». Ах, Боже мой! Вино окончательно одурманивает меня, и теперь в голову лезут всякие глупости. Осмелев от последствий дегустации и чувствуя себя дерзкой прекрасной бабочкой, решаю, что пора отправиться домой, но прежде хочу получить ответы на все свои вопросы.

Держусь на ногах не очень уверенно, но все же целеустремленно направляюсь к Комптону — терять уже все равно нечего. Одним лаконичным взглядом босс приказывает Аве удалиться, и она тут же подчиняется, не забыв помахать мне на прощание. Да, весь мир беспрекословно вращается вокруг этого человека. За исключением одного-единственного художника.