– Охота тебе сопровождать везде такую старуху, как я? – спросила как-то Саша, когда, выйдя из собора четырнадцатого века, они остановились съесть мороженого. Лайам по-детски жадно поглощал капающее мороженое, а Саша аккуратно придерживала свою порцию кружевным платочком, купленным в «Гермесе». В такие минуты она чувствовала себя не то что его матерью – бабушкой. – В один прекрасный день тебе это осточертеет.

Это было одно из ее худших опасений, и она всегда замечала, когда Лайам обращал внимание на молодых женщин. Но пока что, насколько она могла судить, дальше внимания дело не шло. Ему просто нравилось на них смотреть. Саша не спускала с него глаз и ревновала, чем была удивлена сама. Раньше она думала, что совсем не ревнива. При всей ее привлекательности и хорошей форме, молодое тело всегда влечет сильнее – это Саша хорошо знала.

– Мне нравится поглазеть на молодых женщин. Да и вообще на женщин, – нимало не смутясь, признался ей как-то Лайам. – Но быть я хочу с тобой. Ты меня заводишь намного сильней, чем любая другая женщина. И мне плевать, сколько тебе лет.

Она улыбнулась и выкинула остатки мороженого. Лайам облизал палочку, после чего вытер руки о джинсы и весь перепачкался. Саша смотрела на него с осуждающей усмешкой. Эта его ребячливость и не давала ей забыть о своем возрасте.

– Саша, я тебя люблю. Ты красивая женщина. Ну да, тебе не двадцать лет, и что с того? У двадцатилетних в голове ветер, они мне неинтересны, они не в состоянии меня понять. А ты меня понимаешь.

Саша не стала говорить, что и сама не всегда его понимает. Зато она знает, чего он от нее ждет – нежности, опеки, а самое главное – понимания. Временами он становился очень капризным и эгоистичным, какими бывают дети, и ему нравилось, что она о нем заботится. Иногда в таких ситуациях лучше всего было обращаться с ним как с маленьким ребенком. В других случаях он ждал уважения и восхищения. Они, то были как единое целое, то – непримиримые противники. Изначально они были каждый частью своего мира. Саша была старше, успешнее, влиятельнее его в мире искусства, она пользовалась репутацией и уважением, и, наконец, она была богата или по крайней мере состоятельна. Лайам был талантлив, ярок, независим. Он умел постоять за себя в любой ситуации и постоял бы, наверное, и в чуждом ему кругу, если бы Саша его туда ввела. Но пока они ни разу не появились в свете вдвоем. И даже когда это случится, его все равно будут воспринимать, как начинающего художника, а ее – как представительницу когорты самых респектабельных арт-дилеров в мире. В этом было их принципиальное отличие. К Саше всегда будут прислушиваться больше, чем к нему, и она не сомневалась, что это будет вызывать у него как минимум досаду. Лайаму нравилось быть в центре внимания. И в молодежном его окружении так всегда и бывало. В Сашином же кругу необходимо было иметь нечто большее, чем талантливые картины и эффектную внешность. От него потребуются хорошие манеры, эрудиция и серьезность, которой Лайаму недоставало. Да и Саша рядом с ним переставала быть серьезной, и это нравилось ей самой. Она получала удовольствие от своего легкомыслия. Порой они до слез хохотали над каким-нибудь пустяком. Никто и никогда не смешил ее так, как Лайам. И не доставлял ей такого наслаждения в постели. Что имело весьма существенное значение для такой зрелой и яркой женщины, какой была Саша.

Их отношения были для обоих и очень благотворными, и одновременно очень рискованными.

В Риме они поехали повидаться с одним Сашиным коллегой, тоже владельцем галереи, с которым Саша имела опыт совместного бизнеса. Это был пожилой человек семидесяти лет, чьи представления об искусстве Саша очень уважала. А Лайам оказался не на высоте. В кабинете у Сашиного коллеги он вел себя как скучающий школьник. Он зевал, качал ногой, пинал стол, пока Саша не сделала ему замечания вполголоса. Чем привела его в такое негодование, что Лайам пулей вылетел из кабинета. Сашин коллега не подал виду и лишь повел бровью. А в результате Саше пришлось отказаться от обеда в его компании.

После этого у них произошел бурный спор по поводу случившегося. Кроме этого случая, ничто не омрачило их поездки. Ночью, после секса, Лайам перед ней извинился. Он сказал, что на него навалилась тоска и усталость, а к тому же ему не понравилось, как итальянец на нее смотрел, и взыграла ревность. Это признание Сашу растрогало, но убедить итальянца, что она привозила с собой интеллигентного и благовоспитанного взрослого человека и талантливого художника, было уже невозможно. Еще один тревожный звонок, не предвещавший ничего хорошего. Таких встреч в ее жизни множество, а Лайам был к ним просто не подготовлен. Если ему делалось скучно или он чувствовал, что с ним не считаются, он почти всякий раз начинал вести себя как капризный ребенок. Порой трудно было поверить, что этому человеку уже сорок лет. Скорее – ровно вполовину меньше. Да Лайам и выглядел очень молодо, что составляло немалую часть его обаяния и одновременно являлось угрозой их с Сашей отношениям. И все же поездка в Италию принесла им много счастливых впечатлений.

За время путешествия Саша несколько раз звонила детям. У обоих имелся План ее поездки, но они редко звонили ей сами. Обычно звонила Саша, тем более что она часто отключала мобильный и с ней труднее было связаться. В отелях они с Лайамом регистрировались под своими именами – Лайам Эллисон и Саша Бордман, что, по мнению Лайама, звучало как название адвокатской конторы – «Эллисон и Бордман» – или компании по налоговому консалтингу. А иногда по ошибке их записывали как одного человека – Эллисона Бордмана, но они не возражали. Татьяну это однажды позабавило. Она позвонила матери во Флоренцию и попросила соединить с Сашей Бордман, а в ответ услышала, что у них есть только Эллисон Бордман, то есть, наверное, как раз тот человек, который нужен, только имя почему-то другое. Татьяну это ни на какие догадки не натолкнуло. Вот если бы позвонил Ксавье, он бы наверняка что-то заподозрил. Но Татьяна никак не ассоциировала мать с Лайамом. Так что ей и в голову не пришло, что Лайам путешествует вместе с матерью. Саша вместе с дочерью посмеялась над ошибкой телефонистки, которые случаются даже в хороших отелях.

Такая же история повторилась, когда Саше из Парижа позвонил Бернар. Он уточнил имя, и после проверки ему сказали, что у них есть мистер Эллисон и миссис Бордман, что привело его в шок, но никаких вопросов Бернар не стал задавать.

Это был ее первый рабочий день по возвращении в Париж. Надо было просмотреть гору корреспонденции и массу накопившихся за три недели ее отсутствия слайдов от подающих надежды художников. Она задыхалась от дел, но это была необходимая плата за поездку.

Бернар заглянул к ней в кабинет, сел напротив и кинул внимательный взгляд на Сашу, пытаясь понять, подходящий ли момент для разговора. Бернар привык опекать Сашу, как старший брат. Как и свою дочь, его всему научил ее отец, и Бернар работал в галерее уже двадцать с лишним лет. Он поступил на работу к ее отцу еще до Сашиного переезда в Нью-Йорк. Бернар был на десять лет старше Саши, но у нее всегда было такое чувство, будто они выросли вместе.

Он смотрел на нее, а она проглядывала какие-то слайды. Она уже рассказала ему о своих встречах с художниками и о той художнице из Неаполя, которая произвела на нее такое сильное впечатление. Саша в нее просто влюбилась. И в ее работы тоже.

– Правильно ли я понимаю, что ты брала с собой консультанта? – осторожно спросил Бернар и поспешил прибавить: – Можешь не отвечать, если не хочешь. Это меня не касается.

Она подняла голову, задумчиво его оглядела и кивнула.

– Как ты узнал?

– В Риме в отеле тебя записали как Эллисон Бордман, а когда я их поправил, мне объяснили, что имели в виду мистера Эллисона и миссис Бордман.

– И то же самое было во Флоренции, когда мне звонила Татьяна. К счастью, она не стала вдаваться в подробности.

– У тебя все в порядке? – Бернар был обеспокоен. Он всегда за нее тревожился, и теперь, и раньше. После смерти Артура о ней некому было позаботиться. Она же заботилась обо всех, включая и самого Бернара. Саша была необыкновенной начальницей и другом, в точности как когда-то ее отец. К обоим Бернар испытывал чувство глубочайшей преданности, и никому на свете он так не доверял, как этим двум людям да еще своей жене.

– Все хорошо, – его Саша и улыбнулась. – Я, конечно, не ожидала, что так сложится. Это все как-то необычно… мягко говоря. Мне трудно говорить с тобой на эту тему, ну ты понимаешь почему.

– Я еще в тот раз удивлялся, когда он у тебя десять дней прожил. Не похоже на твое обычное гостеприимство, даже в отношении прекрасного художника. Тогда у вас все и началось? – Одновременно Бернара разбирало и любопытство.

– Не совсем. Он не просто так тогда приехал. Все началось еще в январе в Лондоне, когда я приезжала смотреть его работы. С тех пор отношения то обрывались, то начинались вновь. По правде сказать, не знаю, что мне с этим делать. Мы такие разные, да еще возраст… Он меня на девять лет моложе, понимаешь, Бернар?! Это ужасно! И еще… Он художник. Этим все сказано!

Оба понимали, что это значит. Бернар засмеялся.

– Пикассо был таким же. – Он улыбнулся. – Но с ним мирились. Лайам хороший мальчик. – Он был Бернару симпатичен, да и картины у него замечательные. Хотя Бернар и не был поклонником современных направлений в живописи.

– В том-то и проблема, – согласилась с ним Саша, радуясь, что наконец можно с кем-то близким обсудить свои проблемы. Бернар был человек разумный, к тому же – верный друг. – Для своих лет он очень юн. Иногда прямо-таки мальчишка, а иногда – взрослый мужчина.

Бернар понимающе кивнул. Они оба хорошо понимали, что Саше в качестве спутника и партнера нужен не мальчик, а зрелый, надежный мужчина.

– Мы все иногда бываем детьми. Мне пятьдесят девять лет, а жена все обращается со мной как с двенадцатилетним мальчишкой. И, по правде сказать, мне это даже нравится. Я чувствую себя комфортно и спокойно, я знаю, что меня любят. – Бернар говорил искренне, а Саша слушала его с задумчивым видом.

– Лайаму тоже это нужно. Его мать умерла, когда ему было семь лет. Мне нравится заботиться о близких мне мужчинах, но я не хочу превращаться в его наставницу и воспитательницу, а такое может случиться. И еще мне не хотелось бы и внешне выглядеть как его мать, а такое очень скоро может произойти.

– Ничего подобного, Саша! Девять лет – не такая уж пугающая разница. – Бернар явно не имел ничего против их союза. Впрочем, его это не касается. Он беспокоился о Саше и хотел, чтобы она была счастлива. Он знал, как Саша была одинока после смерти Артура, и душа у него болела за нее. Саше никто и ничем не мог помочь. Может, у Лайама получится?

– Это правда. Но с Лайамом я чувствую себя такой старой! Он, как они говорят, тусуется с молодыми художниками, а среди них я ощущаю себя древней старухой.

– Это действительно проблема, – согласился Бернар со вздохом. – Но ведь нет никакой необходимости принимать окончательное решение. Я, во всяком случае, на это надеюсь. – Бернар не хотел, чтобы Саша потеряла голову и второпях выскочила за Лайама замуж, но он хорошо знал Сашу и понимал, что это вряд ли произойдет. Она была благоразумной и осторожной женщиной, хотя роман с Лайамом открыл Бернару другую Сашу, о которой он ничего не знал.

– Не волнуйся! Поспешных решений я принимать не стану. Я вообще не собираюсь ничего предпринимать. Просто мне с ним хорошо. Сколько ни продержимся вместе, все это время – наше, – Саша все еще была уверена, что долго этот роман не продлится, и никаких особых надежд на будущее не возлагала. При этих ее словах Бернар испытал облегчение. По его мнению, в романе с Лайамом нет ничего плохого. А вот сделать его спутником жизни – это совсем другое дело.

– Дети знают?

– Нет. Татьяна меня наверняка убьет, да и насчет Ксавье я не уверена. Они с Лайамом близкие друзья. Трудно предугадать его реакцию. Я не тороплюсь им открываться. Без особой необходимости не стану. Кто знает, чем это все у нас закончится. Мы уже пробовали расстаться февраля по апрель мы не виделись, не перезванивались. Помирились незадолго до этой поездки. Она, кстати, прошла чудесно. Посмотрим, как все сложится дальше.

– Держи меня в курсе, если сочтешь нужным. – Бернар поднялся. Он был рад, что они поговорили. Теперь было ясно, что Саша ведет себя осмотрительно. А все остальное – их дело. Судя по всему, Саше было хорошо с этим парнем. – Если от меня потребуется какая-то помощь – скажи. – На данном этапе ему больше ничего знать не требовалось.

– Ты мне уже помог. Только не болтай, ладно? Я не хочу делать это достоянием гласности. По крайней мере – пока не станет ясно самим.

Бернар понимающе кивнул. Саше стало легче, когда она выговорилась. Она боялась реакции друзей, их осуждающих взглядов и разговоров за ее спиной. Сейчас она видела, что Бернара новость отнюдь не шокировала, и от этого Саше стало легче на душе. Эжени она говорить пока не станет, да и остальным сотрудникам и знакомым тоже. Хотя в те редкие случаи, когда Лайам звонил в галерею, к телефону подходила как раз Эжени. Но чаще он связывался с ней по мобильному. И детям она пока тоже ничего не скажет. Они решили так вместе с Лайамом, рассудив, что это будет правильнее. Если поставить в известность детей, все сильно усложнится, а им еще есть над чем подумать и что решать. Всему свое время.