Он действовал четко, хладнокровно, не теряя ни секунды времени, не делая ни одного лишнего жеста. Рывком дернул цепочку с медальоном, чуть не помяв его своей железной хваткой, из открытой емкости высыпал на ладонь все крохотные таблеточки и, приоткрыв рот Алекс, аккуратно ссыпал их ей под язык. Далее он подхватил ее на руки и устроил у себя на коленях так, чтобы она почти сидела, опираясь на него и не запрокидывая голову. Короткими отрывистыми фразами он продиктовал мне телефон диспетчера аэропорта Пулково и попросил произнести вслух некий набор цифр и букв, как он объяснил чуть позже – своего рода код экстренной эвакуации и гарантию оплаты. Буквально через пару минут принеслись остальные члены экипажа – девушка-мулатка и второй штурман – уже с медицинскими саквояжами. Стюардесса-гоу-гоу-танцовщица-медсестра-и-бог-еще-знает-кто сноровисто достала раскладную треногу, подготовила раствор для инъекций и профессионально ввела «бабочку» для капельницы. Когда еще через пару минут в номер ввалился разговаривающий по мобильному на немецком языке Максим, Алекс уже дышала ровно, серые тени под глазами стали не столь выраженными, а мертвенная синева губ сменилась почти нормальным цветом.

Закончив разговор, Макс присел перед креслом, которое занимал Ник, по-прежнему крепко и бережно державший Александру, аккуратно взял в руки ее ладошку и приложил к щеке.

– Ну что ж ты так, Мортиша. Совсем себя не бережешь, – и, перейдя на английский, обратился уже к Нику: – Ник, в госпитале ее уже ждут, палата будет готова в течение часа, разрешение на посадку на частный аэродром я получил. На сборы пять минут. С Пулково договорился?

– Я созвонилась. Сделала все, как сказал мистер Пэтчборд. Вот, я записала ответ диспетчера, – я потянулась к столику и нащупала листик для записей с реквизитами отеля, на котором нацарапала еще один код.

– Отлично. Нам нужна машина скорой помощи. Лана, сможешь?

– Конечно! Да-да, разумеется. Я сейчас. Я мигом, – судорожно закивав головой, я бросилась к внутреннему телефону и набрала стойку ресепшена.

Через десять минут я стояла возле входа в отель и провожала взглядом отъезжающую машину коммерческой скорой помощи, сверкающую пронзительно синими на фоне тяжело падающего мокрого снега вспышками сигнальных огней. В руке я крепко сжимала карту Макса, а губы полыхали от крепкого огненного поцелуя, которым генеральный директор умудрился одарить меня на прощание, успев при этом отдать четкую команду:

– Разберись с оплатой в обоих отелях, собери все вещи в номерах у меня, Алекс и команды тоже. Пин-код – шестнадцать ноль три. Прости, свет мой. Встретимся уже дома. Скоро.

Вечер прошел сумбурно. Комнаты экипажа практически были пустыми, подобрать пришлось совсем мелочевку. У командора Пэтчборда номер остался идеально чистым – постель заправлена, грязные полотенца аккуратно сложены, даже наполовину пустые баночки расставлены на полочке ровно в том порядке, в котором их расставляют обычно горничные. Пол в ванной сухой, крышка унитаза поднята. Не постоялец, а какой-то роботизированный пришелец. Вот что значит бывший вояка.

Апартаменты люкс, взятые Алекс, больше походили на творческую мастерскую гениального модельера – разноцветные всполохи кружева, шелка, атласа, бархата, мехов и кожи на всех поверхностях: спинках кресел, стульев, торцах дверей между комнатами… Все новое, с бирками и чеками. Я невольно заинтересовалась и прочитала некоторые, с удивлением обнаружив, что Алекс скупила чуть ли не весь ассортимент питерского Freedom Store (магазин одежды российских дизайнеров – прим Авторов). Ох уж эта модница Алекс! Как мне теперь поместить все это барахло в ее навороченный чемодан?

Победив воплощенные в материю идеи гениальных дизайнеров-безумцев, я быстренько собрала все свои вещи, чтобы уже оплатить счета в «Англетере» и двинуться в «Асторию» – самое сложное и мучительное я оставила «на закуску».

На пороге президентского номера, снятого Максом из-за неимения комнат попроще, на глаза невольно набежали непонятные слезы, и я смаргивала их, стараясь не разрыдаться в голос. Это было безумие? Или это и было счастье? Как, какими словами назвать те часы, которые я провела на этих простынях с мужчиной, выворачивающим мне душу и переворачивающим мою жизнь? Это были секунды, затмившие по яркости эмоций годы моего спокойного существования, часы, пролетевшие как вспышка молнии за окном и оставившие на коже несмываемые следы прикосновений моего зеленоглазого наваждения.

Как часто такое будет происходить? Что обо всем этом думает сам Макс? Что будет дальше с нами? Как вести себя на работе? Да как я вообще теперь смогу работать в одном здании с ним? Я же не смогу ни сосредоточиться ни на чем, ни смотреть на него спокойно – все время буду видеть эту картину: его глаза, жадно глядящие на меня снизу вверх, язык, медленно проводящий дорожку от лобка до… Ч-ч-черт, я мокрая! От одного только мимолетного воспоминания. А если бы он прикоснулся прямо сейчас – неважно, в каком месте – я бы тут же взорвалась очередным миллион пятисотым оргазмом его исполнения.

И потом – надо смотреть правде в лицо. Я старше его. На целых шесть дурацких лет! На целого восемнадцатилетнего сына. На целую жизнь среднестатистической тридцатипятилетней тетки из российской глубинки: «но дом, но сад, но долбаные куры…» И он – молодой, талантливый, богатый, да-да, богаче любого нашего городского воротилы бизнеса. Зачем я ему? А вдруг он просто… ну… не знаю… Вдруг он просто должен был доказать что-то свое, мужское, самому себе, взять реванш за ту пощечину двенадцать лет назад? Боже, что же я натворила! И тогда, и сейчас! Ну почему, почему-почему-почему я не могу сперва подумать, а потом делать! Ну все же беды мои из-за этого! И муж первый, и Третьяков этот ужасный, и Макс тоже.

Нет, не тоже ужасный, а тоже – беда. Самая настоящая беда для моего сердца, которое звенит и гулко брыкается в груди при одном звуке его голоса. И неважно, что этот голос говорит: то ли «Светлана Николаевна, вы опять меня не расслышали», то ли «давай, свет мой, покричи еще для меня»…

Разве не может в один прекрасный момент – да хоть завтра – произойти нечто подобное сегодняшнему: все только что было прекрасно, и вдруг – трах-бах – прости, свет мой, срочно надо лететь. И улетит ведь! Куда? Надолго ли? Позвонит ли? Вернется ли? Ко мне…

И если вернется в этот раз и в следующий, то как долго станет это делать? До того момента, когда все эротические переживания не утратят для него новизну и яркость? Я ведь не восторженная наивная девушка, чтобы не знать, что подобное происходит рано или поздно в любой паре. Это при том, что парой нас и язык-то не повернется назвать. И, скорее всего, когда бы ни случилась эта неизбежная стужа после влажной безумной жары, для меня это все равно будет как раз рано и неожиданно неизбежно, даже если стану готовить себя к этому морально каждый день, пока все будет длиться. А что потом? Роль опостылевшей любовницы, что не сможет перестать глядеть на него собакой, выпрашивающей хоть крошечку тепла? Мужчины же такое просто ненавидят… Как будто женщины любят примерять на себя такую роль… Вот только у нас, дурочек привязчивых и влюбчивых, чаще всего просто нет выбора, нет власти над своим заводящим в эту западню сердцем, нет контроля над тем, чтобы не чувствовать, обернуть все вспять, удержать, когда мужчина действительно хочет уйти. Нет, конечно, я знаю сильных и не выпускающих из-под контроля свою жизнь дам, умеющих создать такие условия в отношениях, что ну нет шанса у их избранников уйти. Даже если уже ни любви, ни страсти нет, даже если измены и чувства на стороне. Но это точно не про нашу ситуацию, не про меня, не готовую цепляться за того, кто станет смотреть сквозь тебя или с досадой, жалостью, и точно не про такого, как Макс. Этого котяру не связать никакими уловками.

Но пусть все и не пойдет по этому, самому вероятному сценарию, дальше-то что? С возрастом моим ничего не поделаешь, а закон природы таков, что женщина имеет свойство стареть быстрее мужчины, по крайней мере, так кажется на фоне прибывающих отовсюду более молодых и настойчивых соперниц, что просто не могут не появляться рядом с таким лакомым куском, как Шереметьев. И что? Каждый раз, оказавшись перед зеркалом, я стану всматриваться, считать морщинки, выискивая среди них новые, высматривать все больше признаков того, что скоро-скоро превращусь в нечто недостойное его пристального вожделеющего взгляда? Мало я таких вот, издерганных и психованных баб, обладательниц мужей и любовников помладше, встречала? Не вылезающих из салонов в погоне за ускользающей красотой, в тщетных попытках остановить возраст, истерящих при любой краткой задержке своего сокровища, при единственном не отвеченном звонке или при любом кратковременном взгляде на другую? Не хочу я для себя такого, ни за что на свете, ни ради какого мимолетного счастья… Но как, ради всего святого, отказать себе в пусть и призрачной возможности на него? Как изгнать из мыслей все эти противоречивые «а вдруг», «бывает же», «может, мы исключение»?

Резкий звонок служебного мобильного заставил вздрогнуть и вынырнуть из сумбура, творящегося между двумя полушариями вконец ошалевшего мозга.

– Солнцева, слушаю.

– Покричишь для меня, свет мой?

Я моментально вспыхнула и невольно прижала руку к груди, сразу же отреагировавшей на эти слова тугими горошинами сосков. А я говорила!

– Максим Владимирович, я уже почти заканчиваю в вашем номере…

– В нашем номере, девочка моя, – хмыкнул он. Ну вот опять он с этой своей «девочкой»! А я, как дура распоследняя, действительно тут же превращаюсь в глупую податливую девчонку, готовую внимать этому вроде смехотворному обращению сколько угодно раз.

– Там еще пахнет нами? Давай, вдохни поглубже и скажи мне, разве этот аромат не чистый кайф?

– Макс, не думаю, что это сейчас умест… – промямлила я, невольно сжав бедра от провокационной легкой протяжности его слов. И да, возможно, это лишь мое воображение, но в воздухе еще витал некий дразнящий аромат.

– А ты и не думай, вкусная моя, просто закрой дверь, приляг… – оборвал он меня с легким нажимом.

– Ма-а-акс, лучше скажи, где ты и как там… – вцепилась я в хвост предательски ускользающему здравомыслию.

– Закрой дверь! – последовал уже самый настоящий приказ, и мое бестолковое тело послушалось, наплевав на вялое возмущение всегда проигрывающей части адекватного сознания. – Не имеет значения, где я физически, потому что мыслями сейчас снова с тобой, там, на смятых, пропахших нашим сексом простынях, голый и с таким стояком, что мне почти больно.

Мои колени вмиг размякли, в голове поплыло от беспощадно яркого видения, описанного им, и я покорно плюхнулась на край постели, откинулась на спину, вдохнув протяжно и глубоко, и прикрыла глаза, желая удержать, а совсем не прогнать бесстыдную картинку, как, наверное, следовало бы.

– Да, именно так! – практически промурлыкал Макс, словно мог прекрасно видеть меня. – Не могу перестать думать о тебе в той кровати, подо мной.

– Я тоже. – Господи, я это вслух произнесла?

Щеки вспыхнули, смущение и желание в равных долях заструились по моим венам, вместе создавая взрывоопасную смесь.

– Ты ведь намокла, только вошла туда? – Нет уж, вот этого я ему не скажу! – Признавайся-признавайся-признавайся, свет мой, потому что я реально протекаю, как мальчишка, стоит представить тебя там.

Божечки, я, похоже, растеряла весь свой ум и стала вконец развратной всего за одну ночь с ним, потому что под моими прикрытыми веками высветился самый настоящий фантом его великолепного члена, напряженного до предела, с вздувшимися венами, потемневшей и блестящей головкой и тягучей прозрачной каплей, медленно ползущей вниз, подчиняясь земной гравитации. Великолепного члена? Мамочка, роди меня обратно, кто эта женщина, в голове которой рождаются подобные картинки?!

– Ну же, я жду, – нажал голосом Макс. – Молчание тебя не спасет, я слышу, как ты дышишь. Я помню этот ритм и уже знаю, что он означает. Скажи, что хочешь меня прямо сейчас, так же, как это делаю я, и поймешь, насколько это на самом деле легко и приятно.

Легко? Да у меня полное онемение языка с тотальным пересыханием горла вкупе, никакие разговоры не будут сейчас легкими. И вообще, зачем мне говорить, если просто слушать его куда как лучше.

– Ты меня хочешь.

На этот раз не вопрос, а утверждение, и вот теперь я смогла выдавить придушенное «да», зачем-то еще и покивав для верности.

– Значит, с этим нужно срочно что-то делать. Я как-то слышал, что женщинам очень вредно перевозбуждаться и оставаться неудовлетворенными. От этого у них характер портится и недомогания всякие приключаются. А разве я могу допустить такое для своего самого ценного сотрудника.

– Ты издеваешься? Если это шутка, то дурацкая.

– Ну какие шутки в столь жизненно важных вопросах, девочка моя!

– Ты бог знает где! – ощутив нарастание возмущения, приподнялась на локтях и огляделась. Что я, черт возьми, вообще делаю?