Алена Нефедова - Невозможный мужчина

Налила прозрачной зеленоватой жидкости в граненый стакан на два пальца и подвинула ко мне.

– Вдохни, хлопни залпом и выдохни. Не перепутай, – погрозила пальцем моя врачевательница.

– А он чё? – едва я выдохнула, спросила тетушка, оперев голову на ладошку.

– А он молодой совсем, – утирая слезы, брызнувшие после «вдохни-залпом-выдохни» дыхательного упражнения, ответила я.

– Как Дэн твой, чё ли? – выпучила глаза старушка.

– Ну ты, теть как скажешь тоже. Не. На пять или шесть лет младше меня, – горько вздохнула я.

– И чё? – удивилась Тамара Сергеевна. – Подумаешь. На тебя, такую худущую, ни в жисть не скажешь, сколько тебе лет.

Да разве в этом дело? Да разве речь о том, какая я прямо сейчас, а не о том, что будет потом?

– Тетушка, тут такая история длинная и запутанная, – сделала я слабую попытку свернуть тему, неожиданно понимая, что все мои «железные» доводы против отношений с Максом стали утрачивать свою твердость, приобрели зыбкость, неубедительность даже в собственных глазах. Как такое объяснишь тогда?

– Так мы и не торопимся никуда. Ты ж с ночевкой?

– С ночевкой, – кивнула я обреченно.

– Вот и ладненько, я ж тебе на печке постелила, как ты любишь. Тулупов туда набросала. Так что давай, Ланочка, гутарь, душа моя, что там за малец – путевый ли?

– Ох, Томчик, путевый, еще какой путевый, только…

– Только что? Молодой да дурной?

– Не дурной, тетечка, но очень молодой. Для меня. Помнишь, как я тогда с Дэном мелким сорвалась и в О-ск переехала?

– Да как же не помнить! Уж уговаривала я тебя, уговаривала, а ты уперлась – чисто коза. А все равно, вишь, сюда вернулась. Вот и спрашивается, зачем уезжала, с места дите срывала, сама намаялась, меня измордовала – вечно на работе, вечно занята. Вечно говорить не можешь. Йих… – Тетка махнула рукой и налила себе «травяной» на донышке.

– Так вот, – слова выталкивались из глотки с трудом, нехотя, – это было из-за него.

Тетушка чуть не подавилась набранным в рот глотком настойки.

– Аж тогда? Десять лет назад? Ты его тогда уже знала? Так как он может быть молодым?

– А тогда он совсем мальчишкой был. Учеником моим. В школе. Представляешь? А теперь он мой директор, а я его секретарша, – я истерично хохотнула и охватила дрожащими пальцами горячие бока кружки с чаем.

– Ого, – уважительно присвистнула тетушка, похоже расслышав только последнюю часть фразы про директора. – Большим человеком, получается, стал.

– Да он и тогда был не маленьким, – я уронила голову на сложенные на столе руки. – Шереметьев он.

– Да ты что! – выпучила глаза Томушка. – Брат аль сынок?

– Сынок. Единственный. Вернее, тогда был единственным. А Шереметьев старший тогда баллотировался в мэры первый раз. А Макс мне проходу в школе не давал. А я простая училка. А папаша точно узнал бы, и что бы тогда случилось бы, я вообще не представляю.

– Так. Погоди. Не тарахти. Я чёт не поняла. Ты чего, от него сбежала? Домогался он тебя, а ты не хотела? Аль хотела и полюбовничать успели еще тогда?

Я с силой сжала руками загудевшую воспоминаниями башку.

– Почти, – я покраснела, не отводя глаз от исходившей паром кружки. – Почти успели, слава богу, нам помешали. А потом я дала ему по морде и убежала домой. А когда выходила из школы, заметила машину, большую такую, черную, с номерами городской администрации. И сразу поняла, что это его ждут. Дискотека-то новогодняя была. Заканчивалась уже поздно, ну, как поздно, темно уже было. Наверняка его встречали – водитель и, возможно, охранник. И я вдруг представила, что нам бы не помешали. Вот не помешал нам никто, и я поддалась ему. А потом нас кто-то из этих его водителей-охранников застукал бы. А папашка в мэры баллотируется. А сыночка какая-то нищебродка-училка соблазняет. Да меня бы вместе с Дэном растоптали бы, в асфальт закатали бы. Ты же помнишь, в те годы у мэра нашего ох и крутой характер был. И слухов про него сколько тогда ходило, помнишь? Что связи у него с бандюками, что теми же бандюковскими методами сам с подчиненными общается, а уж что с врагами сделать может, так вообще… – я махнула рукой, не договорив и так понятную фразу.

– Ну, – пожамкала губами тетушка, – характер, конечно, не сахар и до сих пор. Да только люди бают чё пострашнее, а не чё поправдивее. А характер мэрский нам всем на пользу тогда пошел. Ты смотри, сколько он всего успел за это время. Много ж чего хорошего – и дороги строил, и больницы ремонтировал, и садики, вон, даже ясельные вернул, отобрав у дельцов, что офисы туда поналяпали. А газ! Газ-то протянул, почитай, по всему району нашему, а пенсионерам даже почти даром, за тридцать процентов. Я вот с подружайкой своей говорила давеча, у них до сих пор в соседней области газа-то в деревнях нет. А у нас есть. Плохо ли?

– Да я и не спорю, – вздохнула я, отпивая наконец слегка остывший чай. – Да только мне тогда казалось, что несдобровать мне, если позволю всему этому случиться. А я и тогда перед ним, перед Максом, устоять не могла. И это ему всего семнадцать-восемнадцать было. А сейчас и вовсе…

– Влюбилась? – участливо всхлипнула родственница.

Я только покивала головой, смаргивая влагу с ресниц.

– Не могу я, тетечка, понимаешь? Не могу. Жить без него не могу. Я его как вижу, так дышать забываю. Умом понимаю, что нельзя-нельзя-нельзя. А сердце вот тут, – я прижала ладонь к горлу, – вот тут колотится, будто выпрыгнуть хочет ему навстречу, как Кузька. И точно так же скакать и ластиться вокруг него будет, как пес при виде хозяина. И с ним – тоже не могу. Не моего поля ягода, понимаешь, тетечка? Молодой, богатый, умный, сыновья у него от другой, от очень богатой женщины. Иностранки. А я кто? Я простая секретарша, да еще и старше его на шесть лет. Мне через четыре года сороковник, а он и тогда будет выглядеть как мальчик с обложки модного журнала. На фига я ему нужна? Даже если сейчас… хочет меня. Что потом-то будет? Со мной что будет?

Тетка молча встала, зашла за кухонную занавеску, чем-то звякнула и принесла еще один граненый стакан. Другой посуды тетка не признавала.

Налила в оба сосуда на пару пальцев «зелени» и взяла свой в руку.

– Давай, пельмешка, тяпнем по-нашенски, по-бабьи.

Проглотив обжигающий напиток, я снова утерла рукавом глаза, а потом вообще высморкалась в лежавшую на столе салфетку.

– Ты слухай сюды, пельмешка моя. Я у тебя тетка простая, университетов не кончала, всю жизнь медсестрой в госпитале военном проработала, мужиков мно-о-ога повидала, да и историй наслушалась разных. От мужиков от этих. Простых историй. Не тех вон бабских соплей, что в ларьках продают, а таких, знаешь, жизненных, настоящих. Мужики, они, знаешь ли, тоже разные бывают. Как и мы, бабы. Иной раз глянешь – сморчок-сморчком, кривой какой-то, за жопы всех лапает, анекдоты пошлые рассказывает, уколов боится, от крови собственной в обморок падает, с врачами ругается так, что уши затыкай. А приходит к нему жена – и видно по ней сразу, что не только красавица, но и умница, и хозяюшка, с выводком детишек, и все вокруг него вьются ластятся, как ты говоришь, что собака вокруг хозяина. И видно, что любят его, души в нем не чают. А иной раз лежит красавец – плечи во, глазищи синие-синие, что твое небо, спокойный такой, да вежливый, а припирается к нему стерва, страшная, как смертный грех, да только и знает, что орать на него. А он лишь улыбается ей да кивает.

– Тетушка, ты это к чему?

– Да ни к чему! Вот уйдет такая лядища, я к ему подсаживаюсь и грю: «Ты, сынок, чё ж такую выбрал-то? Дурная девка да недобрая», а он такой мне отвечает – это вы не видите, какая она внутри, а то, что снаружи, это пыль все и ерунда. Да мне такая и нужна – шальная и сердитая. Мне с ней жить интересно, понимаете? В ней есть то, чего у меня нету.

Тамара Сергеевна задумчиво покатала остатки самогона в стакане.

– Вот я и думаю, мож, Шереметьев этот твой, младшОй который, тоже видит тебя не снаружи, а снутри? Мож, ты ему именно такая вот нужна? Какая ты у меня есть? Добрая, ласковая, умная, но не напористая, готовая уступить где надо, но в чем-то стоящая до конца? Мож, и плевать ему на годы твои? Ведь ежли не забыл за десять лет, так вдруг оно и по-настоящему? Да только не узнаешь, пока не попробуешь. Ты ему хоть раз сказала, как к нему относишься? По-честному?

Я только помотала головой.

– А он тебе? Ладно, молчи, не говори. Я тебя по-другому спрошу? А ребенка от него хотела бы?

– Да что вы все с этим ребенком! – взвилась я. – Есть у меня уже ребенок! И у него тоже – целых двое, которых он и не видит никогда! Куда ему еще одного! Что вы заладили?

– А кто заладил? – как бы между делом подтолкнула тетка.

– Да Макс и заладил! Хочу, говорит, ребенка… Ой, – хлопнула себя ладошкой по рту и уставилась в мудрые, понимающие глаза тетушки.

– Значит, не просто так у него к тебе, дочка. Не просто так. Не хотят мужики детей от нелюбимой женщины, не говорят ей об этом. От нелюбимой дети всегда случаются неожиданно и внезапно. А у любимой их просят. Понимаешь? Раз просит, значит, люба ты ему, дюже люба. А если он десять лет тебя любит, значит, еще пару-тройку десятков лет любить будет. А тебе мало? А что молодой, так то даже хорошо. Знаешь же, что у нас мужики раньше нас, баб, помирают. Самое как раз лет на шесть-семь раньше и помирают. А в возраст когда такой, как у меня, войдешь, поймешь, как несладко одной, без мужика остаться. Нет уж, лучше действительно, сколько Бог дал, долго и счастливо, а потом в один день.

– А если он разлюбит?

– Тьфу на тебя, заладила – разлюбит-разлюбит! С чего ему разлюбить тебя?

– Да потому что… – я замешкалась, пытаясь словами выразить все свои сомнения и метания, испортившие мне последние месяцы жизни.

– Ланка, не дури! Ежли бы мамка твоя не решилась супротив родительской воли за батю твоего пойти, тебя бы не было. Сама ты, выскакивая за дурака твоего первого, не сомневалась же?

– Лучше бы сомневалась!

– Ага, ты это Дэну в глаза сказать сможешь?

И из меня будто разом выпустили весь воздух – остаться сейчас одной, без Дэна? Даже зная, что он вот-вот съедет к Насте, бросит меня… Немыслимо! Невозможно даже думать об этом!

– Вот-вот. А представь, что придумали машину времени, ну, через десять-двадцать лет, и твои будущие дети сейчас стоят вон там, невидимые, коло печки, и слушают твои метания. Как думаешь, приятно им это твое сомнение?

– Томчик, ты чего такого на ночь глядя начиталась? Фантастики, что ли?

– А хоть бы и фантастики. На меня вон посмотри. Досомневалась. Теперь вона, бобылкой никому не нужной, окромя племянницы, век коротаю. А не было бы тебя, что бы я делала? – Тетушка отвернулась, но я успела заметить блеснувшие в уголках глаз слезинки. – Ай, да что там говорить. Решать тебе, конечно, да только поговори ты с ним сперва. Поговори как следует, по-человечески. А то ты тута сидишь, сомневаешься, а он, небось, где-то там… тоже сомневается. Ему, думаешь, проще сейчас? Он тебе, считай, в любви почти признался, ребенка попросил, а ты ему поди ни словечка не ответила, да?

– Не ответила, – призналась я, устало покивав потяжелевшей головой.

И в этот момент тихо пиликнул телефон.

«Уважаемый пассажир. Началась посадка на рейс RU15 9999, выход 44 (телетрап). Приятного полета. С уважением, ваша авиакомпания».

И буквально сразу же за ней следующая:

«Уважаемый пассажир. Примите к сведению, что регистрация на рейс RU15 8888 Москва – Н-ск открыта до 04:00. С уважением, ваша авиакомпания».

Значит, он прилетает сегодня утром. А насколько я помню, первый рейс из Москвы прибывает в половину девятого утра.

– Тетушка, пойдем спать, мне утром рано придется уехать, – приняв наконец решение, встала из-за стола я, собирая грязные чашки и граненые стаканы.

Я просто запретила себе посадку на мою обычную мысленную карусель из всяких «если-вдруг-а может». Решилась, значит, решилась.

В конце концов, тетя права в самом главном: это глупо до невозможности – обрекать себя на одиночество, скорее всего, сейчас и гарантированно потом. Хотя бы потому, что оно все же неизбежно. И, боюсь, «тогда», в смысле «потом», будет ощущаться в тысячу раз больнее и сокрушительней после того, как какое-то время было хорошо…

О, прости господи, сколько же в моей голове всяких «было-будет-наверное» и «сейчас-потом-после»! Черти ноги сломят. Так что отодвигаем все это куда подальше волевым пинком, иногда и такая, как я, способна на нечто подобное и, цитируя знаменитый мультик, улыбаемся и машем счастливой действительности. Вот только… Кто сказал, что эта действительность все еще счастливая? После последнего происшествия в кабинете и нескольких дней молчания…

Что, если…

Нет, прекратить!

Сейчас я подойду к нему и скажу… скажу…

Ноги вдруг остановились сами собой, и на меня налетел кто-то из вечно спешащих в аэропорту людей. Мы синхронно пробормотали извинения, а я таки зависла, пытаясь сообразить, что же я скажу Максу. Что я готова попробовать… все? Поежилась от видения, как он кривовато усмехается и говорит что-то типа: «Не пробовать надо, Светлана Николаевна, а употреблять и даже злоупотреблять. А если вы только и готовы, что скромно дегустировать, то мне это не подходит».