Алена Нефедова - Невозможный мужчина

– А я знаю. А молочку тебе сейчас нельзя. Так что либо кокосовые сливки, либо вода питьевая негазированная. Усек? – Чисто машинально Макс решил сложить руки на груди, подтверждая свои слова и позой, но меня не отпустил, и теперь моя рука оказалась прижата прямо к тому месту, где суматошно колошматило его сердце в противовес его внешней невозмутимости.

– Строгий ты у меня, Максюш, – улыбнулся глазами старший мужчина.

– А то. Твой же сын.

– Ты не один сегодня? – покосился на меня наконец мэр, как будто только заметил. – Это кто рядом с тобой? Симпатичная такая девочка.

– Это моя девочка, па, – чуть выпятив вперед подбородок, Макс сверкнул на меня глазами, словно бросал вызов возразить и умолял этого не делать одновременно. – Даже не вздумай в эту сторону смотреть, знаю я тебя, ловеласа-стахановца. Это моя Света.

А Света что… Вспыхнула сначала от неловкости и привычной паники, но тут же вспомнила, что решение принято. Да и чего уж там, его я девочка, вся его.

– Рад, Светочка, очень рад. – Шереметьев старший посмотрел пристально, как изучая до мозга костей, взвешивая каждый орган и мысль, вычисляя, не вражина ли я. Настоящий пронзительный родительский «кто ты, тварь» взгляд, что, однако, быстро стал дружелюбным. – Жаль, что в таких вот некомфортных обстоятельствах…

– Ну, надеюсь, это совсем не надолго, Владимир Максимович, – удивляясь сама себе, защебетала весенней птахой я. – К тому же, знаете, вид из этого окна настолько шикарен, что мне сложно представить другое здание, в котором фото в помещении получились бы такими же выигрышными.

– Хм… – теперь улыбка захватила и посиневшие губы мужчины. – Максюш, а знаешь, мне пресс-секретарь нужен. Грамотный. Света не хочет сменить работу? Так естественно и непринужденно выходит у нее выкрутить ситуацию в самом что ни на есть… – Владимир Максимович зашелся в натужном кашле, – позитивном ключе.

– Па, мою Свету я никуда кроме декрета отпускать не собираюсь. – Нервозность Макса выдало только то, как он несколько раз переступил с ноги на ногу, словно хотел броситься к родителю и сделать хоть что-то, но удержал себя на месте.

– Светочка, а вы согласны с таким тиранским подходом? – не унимался старший Шереметьев, не обращая внимания на свое состояние.

– Владимир Максимович, вашему сыну просто невозможно противостоять. Впрочем, думаю, Марина поправила бы меня, предложив заменить на «мужчин семейства Шереметьевых». Ведь она точно так же не смогла устоять перед вами? – Я улыбнулась совершенно искренне, вспомнив историю женитьбы самого мэра, буквально «укравшего» свою жену из-под венца.

– Максюша, а я все же предложу Светланочке должность своего пресс-секретаря. И Мариночка заодно ревновать не будет наконец. Все же член семьи – это не то, что наемный работник. Так ведь, Максюш? – Владимир Максимович хитро подмигнул сыну с больничной кровати.

– Папа! – возмутился мой директор, слегка покраснев ушами. Ушами! Боже! Это так ми-и-ило…

– И, возможно, я даже приму предложение Владимира Максимовича. – Вконец осмелела я, больше не ощущая первой неловкости и собственной неуместности здесь. Привыкать пора как-никак. – Поскольку теперь работать в одной компании с вами, Максим Владимирович, мне представляется несколько… неэтичным с точки зрения корпоративной…

– Папа! Света! Какого?.. – взвился Макс, отпустив-таки мою ладонь, но только для того, чтобы притиснуть к себе за плечи, как если бы меня действительно так и норовили утянуть из-под его носа. И, похоже, такая реакция сына здорово развеселила мэра, потому как рот его растянулся до ушей, и он без малейшего признака сарказма, а лишь исключительно добродушно покхекивая, добавил:

– Максюша! Светланочка права! Помощник руководителя должен быть выше подозрений, как жена Цезаря. Иначе заклюют со всех сторон. Так что лучше уж нашей Светланочке поскорее получить официальный статус той самой жены и сменить место работы, о чем мы практически договорились, так ведь, моя дорогая? А помощником к тебе я со спокойной совестью отправлю свою Марину, а то она уже весь мозг мне проела, мол, работать хочу, а ты мне не даешь. А у нее, на минуточку, два высших образования, два иностранных языка и безумное количество связей не только по городу и краю, но и… сам помнишь, да?

За шутливым тоном скрывался совсем не шуточный смысл и даже, я бы сказала, настойчивая рекомендация, ведь у этого сейчас почти беспомощно лежащего мужчины был огромный опыт за плечами и привычка управлять как людьми, так и общественным мнением.

– Пап, давай так – ты выздоравливаешь, и мы вчетвером вместе решаем наши как личные, так и производственные вопросы, договорились, да? – Тон Макса был едва ли не легкомысленным, но смотрел он прямо, будто говоря «при всей любви и уважении, вмешиваться не позволю!»

– Простите, Максим Владимирович, время посещений подошло к концу. Я вынуждена попросить вас освободить палату для проведения следующих процедур, – вклинилась в разговор Шереметьевых вежливая медсестричка.

Отпустив меня, Макс склонился над кроватью.

– Пап, слушайся врачей и ни о чем не беспокойся. Все, что надо, я сделаю. Лады?

– Лады, сынок. Спасибо тебе, родной, – со свистом прошептал Владимир Максимович и дрожащей рукой приобнял Максима, неловко чмокнув его куда-то в висок, и прошептал, рассчитывая, что я не услышу (или наоборот – что услышу?): – Не затягивай со сменой статуса. Не дай бог уведут. Вторую такую не найдешь. Идите уже. Пора вам.

В коридоре возле палаты нас ждал врач. Попросив прощения у меня, он утянул Максима в кабинет. И хотя мой длинный верзила ни в какую не хотел идти туда без меня, я глазами попросила его не вредничать и кивнула на кресло в коридоре – мол, иди, я дождусь.

Точно-точно?

Точно-точно.

Обещаешь?

Клянусь.

Разговор затянулся на час, не меньше. При этом периодически мой натренированный слух различал раскатистый директорский бас, что-то произносивший на английском – очевидно, беседовал по телефону, то ли консультируясь и сразу же переводя врачу, то ли отдавая какие-то распоряжения. И из кабинета он вышел явно воодушевленный – возможно, дела обстояли не так плохо, как нам всем представлялось?

– Завтра за папой прилетит самолет скорой помощи, Марину и детей я отправлю с ним в Швейцарию – договорился с той же самой клиникой, в которой обследуется Алекс, а там совсем рядом можно снять коттедж. Наш доктор настаивает на том, что поставленный папе в Москве диагноз не соответствует действительности, но нужен консилиум. Самое главное – за сутки здесь ему стабилизируют состояние и его можно будет перевезти. – Он шумно выдохнул и яростно растер лицо руками.

– Поехали домой, свет мой, – сказал он, не просто обняв меня, а прямо-таки заграбастав.

– Поехали, – согласилась я и даже не подумала спросить – к нему или ко мне.

Всю дорогу до моей квартиры я старался сосредоточиться на Светочке, чтобы хоть как-то отвлечься от общей дикой моральной усталости и упорно стоящего перед глазами бледного осунувшегося лица отца. Но усилия шли прахом. Отвлечься от такого нельзя, особенно когда это питается интенсивным чувством вины. Как так вышло, что подобное прошло мимо меня? Ну, то есть так плохо все стало не в единый же момент? Были ведь признаки, с чего-то же все началось? И если бы я не погружался так в себя, в работу, в бесконечные проблемы бизнеса и бывал бы у отца чаще, то…

Черт! Черт-черт-черт! А ведь он звонил! Сам ведь звонил, намекал ведь. Спрашивал, почему папой не называю! Как! Как я мог не догадаться? Как я мог пропустить столь явный сигнал! Какой из меня на хрен добрый сын, если я не заметил таких очевидных вещей, происходящих с собственным отцом!

Нет, понятное дело, возраст остановить невозможно, а болезнь предотвратить сложно, да и не врач я – чего уж тут гонять в голове эти «если». Но заметить раньше, повлиять на этого упрямца, ведь наверняка запустил из-за вечной занятости, мог? Мог! А Марина… А что Марина – она молодец, чудесная жена, любящая, но не тот человек, который способен заставить что-то сделать родителя против его воли.

Дернул в очередной раз головой, осознав, что такси остановилось перед подъездом, и глянул на притихшую Свету, все время пути державшую меня за руку, настойчиво поглаживая и даже разминая, от чего тепло струилось от места нашего контакта по всему телу.

– Прости, я сегодня поганая компания и жутко невнимателен.

– Если пытаешься намекнуть на то, чтобы я ехала домой ожидать, когда ты будешь в лучшем расположении духа, то такие намеки понимать отказываюсь, – неожиданно твердо ответила моя вечно в чем-то неуверенная девочка и сама вытащила меня из теплого салона на пронизывающий уличный ветер. – Хочешь побыть один – скажи прямо. Причем несколько раз и настойчиво, потому как мне кажется, это не то, что тебе нужно сейчас.

– Не дождешься, – буркнул, подталкивая ее к входным дверям.

– Я извиниться хотела. – Моя заноза опустила глаза, прикусила краешек нижней губы. – За то, что детьми тебя упрекнула. У меня никакого права…

– У тебя на меня все права женщины, на совместных детей с которой я рассчитываю. И я сказал тебе об этом прямо. Так что ты имеешь право знать, каким отцом я способен стать. А как лучше это выяснить, если не на наглядном примере? Так что все правильно. Только… – я отвернулся, уставившись в небо, с которого сыпалась мелкая колючая снежная крупка, – только давай чуть погодим с этим всем?

– С детьми? – Света вскинула глаза почти испуганно, став вдруг опять той самой, готовой отступить в любой момент. – Все верно, тебе сейчас и своих за…

– Прекрати! – Я уткнул ее лицом в свое плечо, в зародыше давя этот поток неуверенности и сомнений. – Не с детьми погодим – тут уж как судьба распорядится. А только с выяснением любых отношений. И вообще разговорами. Мне с тобой просто нужно побыть и помолчать рядышком.

– Ну, это легко, – улыбнулась Светлана.

В прихожей она попыталась было командовать:

– Давай ты в душ, а я поесть и чайку…

Но я пресек это самовольство и, стянув с нее шубейку и скинув свое пальто, молча утащил ее в ванную.

Опустился на колени, все так же без единого слова разувая ее и небрежно вышвыривая обувь прочь. Стянул разом всю одежду ниже пояса, нырнул носом в ямку пупка, вдыхая-вдыхая, упиваясь чувством успокоения и видом крошечных пупырышков, появившихся на нежной коже. Как же я запах ее люблю, сил нет описать! Вечность бы не отрывался, как маньяк какой-то, ей-богу!

Светочка запустила пальцы мне в волосы, массируя кожу головы, и прошептала что-то про неправильное раздевание. А мне и так нравится. Стал снизу вверх расстегивать пуговицы на ее блузке, продолжая все так же тереться колючими щеками и носом, постепенно поднимаясь, вдыхать, напитываясь каждым нюансом. Под грудью, между грудей, ямочка между ключицами, изгиб между шеей и плечом, за мочкой уха. Когда добрался до ее губ, Светочка дышала рвано, с тем самым тихим всхлипыванием, от которого просто тащусь.

– Скучал, – пробормотал у ее рта и поцеловал, захватил, не снимая пробу, а сразу требуя полный глоток ее сладости. Хотелось именно пить, большими глотками, но медленно, смакуя, не торопясь и не выпуская на волю вечную жадность по ней.

Она сегодня мое умиротворение, обещание, что все будет хорошо, как бы там ни пошло, заверение, что этот холод и мрак на душе – явления временные, обязательно проходящие. Она ведь действительно мой свет, иногда страстный, иногда робкий, так долго недостижимый, но теперь такой щедрый на ласку, осязаемый, черпай горстями – не вычерпаешь.

Мы целовались и целовались, под струями душа, намыливая друг друга, вытираясь, будто нарочно медлили, позволяя возбуждению вызревать постепенно. Добравшись до постели, я снова пустился по долгому пути, исцеловав пальцы ее ног, свод стопы, круглые колени. Долго-долго оглаживал ладонями бедра, просто уткнувшись в низ ее живота, наслаждаясь даже этой неподвижностью и скользящими прикосновениями ее рук на моих плечах, голове, спине. Как же охренительно хорошо даже просто вот так. Но тело все же налилось голодом, требуя большего, напоминая, что нет лучшего подтверждения торжества жизни, чем акт ее творения.

Как так вышло, что одно только предвкушение проникновения именно в эту женщину лучше всего секса, что был у меня до нее? И на кой черт он тогда вообще был, если я и вспомнить ничего не могу, словно лишь сон приснился, легко смазывающийся, теряющий четкость, стоит проснуться? А с ней… трясет, обжигает, болит, дурманит, насыщает и тут же пробуждает новый голод, сильнее прежнего.

– Ма-а-акс! – всхлипнула Света, принимая меня всего, обволакивая, выжимая все дурное одним только тесным жарким захватом своего тела. – Любимый мой!

Позвоночник прострелило, в башке совсем поплыло, мышцы бедер и поясницы будто кто поджег от мощи сокращений. Твой, милая, твой, был твоим всегда, потому что, видно, на свет этот для тебя одной явился. Давай же, кончи для меня, освободи, взорви, потому что мне так тебя не хватало эти дни-часы, оголодал по тебе.