– Черт, – шепотом говорит Кристиан. На минуту прикрывает глаза и повторяет со всей силой отчаяния: – Черт, черт!.. – Открывает глаза. Встречается взглядом со снисходительно посмеивающимся Грэмом. – Не хотел бы я... а впрочем, ладно.

– Ты что, плохо слушал, парень? Я же сказал, меня это не интересует.

– Но если вдруг...

– То что?

– ...то я не против.

* * *

Чертов туман, чертова сырость... Чтобы согреться, он зашел в маленький ресторанчик в самом центре Старого города. Первая рюмка коньяка на время избавила его от хронического нервного напряжения, вторая – от озноба. Крепкие спиртные напитки на голодный желудок... Разглядывая свое отражение в зеркальной стенке стоящего напротив стеллажа, Грэм вяло усмехнулся. Вот так и становятся алкоголиками.

Сидящий за стойкой в двух шагах от него русоволосый парень в рваных джинсах и короткой куртке с бахромой, из-под которой выглядывал подол белой футболки, повернул голову, и глаза их встретились. Так-так. Молодое дарование без гроша в кармане. Направляясь к барной стойке, Грэм успел заметить картонную папку с акварельной бумагой стандартного формата, стоящую на полу у его ног. Что касается самого художника, то Грэм был почти уверен, что видел его сегодня неподалеку от Королевского дворца в западном секторе площади Дам. Парень сидел на бордюрном камне, скрестив длинные худые ноги, и сосредоточенно шуршал грифелем по бумаге. Проходя мимо, Грэм мельком глянул на рисунок. Твердая рука, живая линия... талантливый раздолбай! На запястье мальчишки туго сидел черный кожаный напульсник с пирамидальными металлическими заклепками, с шеи свисал потемневший серебряный амулет на засаленном шнурке.

За прошедшие пять или шесть часов в его облике мало что изменилось. Те же патлы до плеч, та же свойственная всем смазливым юнцам агрессивность в сочетании с беззащитностью. Дерзкий, вспыльчивый... и доступный. Сколько же вас таких ежедневно становится жертвами наркодилеров, сексуальных маньяков, да и обыкновенных сутенеров тоже.

Грэм попросил меню и уселся за свободный столик у окна. Подошедшему официанту он сказал:

– Я буду готов сделать заказ ровно через пять минут. А пока еще один коньяк для меня и вон того джентльмена... Что он пьет? Еще раз то же самое – за мой счет.

Раскуривая сигарету, он с нескрываемым удовольствием наблюдал за реализацией своего нехитрого плана. В сущности, здесь не было никакого простора для маневров. Если волчонок голоден, то после ритуальной фразы «вас угощает вон тот господин» он возьмет свой стакан и присоединится к потенциальному покупателю. Если нет, то прикинется дауном и немедленно уйдет.

Несколько секунд парень остолбенело пялился на возникший перед ним точно по волшебству халявный коктейль, затем перевел взгляд на непроницаемое лицо бармена. Тот произнес несколько слов – тех самых. Грэм видел, как шевельнулись его губы. Художник помедлил еще немного. Пододвинул к себе стакан. Повернулся вполоборота и после мучительных колебаний устремил на Грэма презрительный и в то же время чуть ли не умоляющий взгляд. Это напоминало телепатическую коммуникацию.

«Я устал как собака, я проголодался, я продрог до костей... возьми меня, прошу, но не причиняй мне боли...»

«Смешной парнишка! А чем же ты думаешь расплачиваться за ужин и ночлег?»

Как бы то ни было, вскоре они уже сидели друг напротив друга.

– Спасибо за коктейль.

– На здоровье. Ты голоден?

– Кажется, мы не знакомы.

– Нет, не знакомы. Но это не помешает мне угостить тебя ужином. При условии, что ты не возражаешь.

Парень сидел неподвижно. Сейчас, при искусственном освещении, глаза его казались не серыми и не зелеными, а темными, как сердцевина раухтопаза. Сумрак, дымка, влажный густой туман... Зрачок сливается с радужной оболочкой.

– А если возражаю?

– Тогда вставай и уходи.

– Это что, игра такая?

Не голландец. И не англичанин. Говорит с чуть заметным акцентом, но с каким, сразу не разберешь.

– Даже если и так, я играю честно, как видишь.

– Выпивка, ужин... ладно. А что потом?

– Потом ты сможешь переночевать у меня.

От этих слов парня слегка передернуло, впрочем, он довольно быстро справился с собой.

– Понятно... Мы будем вдвоем?

Он все еще опасался насилия, но Грэм не собирался щадить его.

– Это имеет значение?

Минутная пауза.

– Нет.

– Отлично! – Грэм перебросил ему меню. – Что будешь заказывать?

Красное вино из Лангедока и горячая пища подействовали на художника благотворно. Он почти перестал бояться и даже позволил себе ряд критических замечаний в адрес собравшейся публики. Всевозможные бездельники, разряженные, как на карнавал, проститутки, шустрые толкачи, готовые в любой момент предложить клиенту все известные на сегодняшний день наркотики. «Но ты же один из них, – чуть было не сказал Грэм. – Что, забыл? Ты один из них». Но промолчал. Он знал, что может ошибаться. У этого херувима в драных штанах наверняка есть своя неповторимая история. Быть может, он жертва обстоятельств. А может, экспериментатор, хладнокровный и расчетливый. Возраст не имеет значения. Деклан Артерс и Саймус Донелли едва достигли совершеннолетия, когда их карьеру международных террористов оборвали пули бойцов-профессионалов из SAS.

Прислушиваясь к тихому голосу и правильной речи своего безымянного сотрапезника, Грэм наслаждался существующей между ними неопределенностью, которая могла без особых причин качнуть маятник как в сторону дружеской привязанности, так и в сторону непримиримой вражды. Время от времени он ловил свое отражение то в оконном стекле, за которым сгущалась тьма, то в одном из тонированных зеркал, и тогда привычное тщеславие человека, обладающего неплохими внешними данными, говорило ему: «Браво! Наконец-то ты перестал быть дичью и стал охотником. Давно пора. То, что вы не знаете друг о друге ровным счетом ничего, послужит гарантией вашей безопасности. Он боится тебя, ты боишься его. Этот страх удержит вас от безрассудных поступков, порожденных фамильярностью, неизменным спутником стабильных отношений».

Кого видит перед собой этот непутевый юнец? Мужчину весьма приметной наружности, слегка потрепанного жизнью, но все же умудрившегося сохранить известный лоск. Со вкусом одетого, предпочитающего строгий классический стиль и темные тона. Не прилагающего никаких усилий для того, чтобы выглядеть «не как все», однако производящего именно такое впечатление. Выражение лица?.. Искра безумия в глазах?..

Оказавшись в квартире, художник поставил свою папку на пол, прислонив к стене, повесил куртку на крючок и робко посмотрел на Грэма:

– Я приму душ?..

– Буду тебе очень признателен.

Пока он плескался, Грэм включил музыку, достал из бара бутылку «Hine Antique». Вспомнил, когда последний раз занимался сексом, и скептически улыбнулся. Было время, когда продержаться неделю казалось делом заведомо безнадежным, а сейчас даже месяцы добровольного воздержания не вызывают ни досады, ни сожаления. И то и другое в принципе не совсем правильно. Что бы сказала Маргарита?

Избыток животного начала обезображивает культурного человека, избыток же культуры вызывает заболевание животного начала. Эта дилемма выявляет всю непрочность положения человека, о которой свидетельствует эротика. Эротика в основе своей является тем сверхмогущественным, которое, подобно природе, позволяет овладевать собой и использовать себя, как если бы оно было бессильным. Однако за триумф над природой приходится дорого платить[8].

Что-нибудь вроде этого, да. За последние годы он и сам порядком продвинулся в понимании этой проблемы. Но понимание – одно, а желание изменить существующее положение вещей – совсем другое. Парень, расслабляющийся под душем, – в чем смысл его появления в этом доме? «В чем смысл его появления в твоей жизни, жалкий невротик?»

Предмет его размышлений тем временем вышел из ванной, услышал звуки, льющиеся из динамиков, и застыл с разинутым ртом. Он был в джинсах, босиком. Серебряный амулет поблескивал на загорелой груди.

– Это же ария из «Тоски»!

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Грэм. – Ты не любишь Пуччини?

– Люблю. Но я не думал, что вы...

– Иди-ка сюда. – Грэм указал на турецкий коврик у себя под ногами. – Присядь.

Тот послушно опустился на пол. Грэм почувствовал аромат чистой молодой кожи и слегка потянул его за волосы, вынуждая откинуться назад. Учащенное дыхание, легкая дрожь смуглых пальцев, утопающих в ворсе ковра... «Пошел за мной, не зная, что с тобой будет, теперь терпи. Перебирай в уме все ужасные истории, которые слышал от своих приятелей-хиппи».

За окном начался дождь. Страстный аргентинец Хосе Кура рыдал под трагическую музыку итальянца Пуччини, а они сидели тихо-тихо и думали – каждый о своем.

* * *

Стоя перед книжными стеллажами, Кристиан скользит взглядом по разноцветным корешкам книг, трогает их кончиками пальцев. Сделав неизбежное открытие, он выглядит испуганным. Еще более испуганным, чем накануне, когда неразговорчивый хозяин дома долго смотрел на него своими темными цыганскими глазами, а затем, внезапно рассердившись, с силой сдавил ему запястье, вынудив издать короткий стон.

– Так ты Мастерс? Тот мужик, что написал все эти книги?

Грэм курит, развалясь в кресле.

– Точно.

Можно было и не спрашивать. Фотографии на обложках – что еще нужно?

– Ух ты! Ну и ну! – Парню явно не хватает слов. – Да я же читал их, когда... Черт меня побери! «Стрела, летящая во мраке», «Ледяной чертог» – да я болел этими книгами! Я держал их под подушкой, перечитывал сотни раз... клянусь! – Он оборачивается, чтобы встретиться взглядом с Грэмом и застыть в смятении, в ярости, в страхе. – И ты снимаешь мальчиков в барах? Господи...

– Я видел тебя на площади Дам. Видел твои рисунки.

– Только не говори, что я первый!

– Прекрати орать. – Грэм давит окурок в пепельнице и сразу же закуривает следующую сигарету. – Я не собираюсь оправдываться перед тобой, впрочем, обижать тоже не хочу, поэтому все же скажу: ты первый. Хотя, на мой взгляд, это не имеет значения.

– Для меня имеет.

– Ладно... Я тебе ответил. Верить или не верить – дело твое.

Кристиан подходит с книгой в руках.

– А почему ты не спрашиваешь, первый ли ты у меня?

– Мне плевать.

– Неправда.

Проклятие, этот мальчишка может вывести из себя кого угодно! Стиснув зубы, Грэм вскакивает на ноги, хватает его за плечи (книга летит на пол) и швыряет на кровать. На громадную антикварную кровать с массивной дубовой спинкой, достойную какой-нибудь особы королевских кровей. Прижимает всем телом. Склоняется низко-низко.

– Как ты пишешь? – шепотом спрашивает Кристиан, даже не пытаясь увернуться. – Как это происходит?

– Само собой.

– Не понимаю.

– Юнг называл всякий творческий процесс инвазией бессознательного. Инвазия, понимаешь? Вторжение.

– То есть эти люди, о которых ты пишешь, эти образы – они просто приходят?

– Приходят, возникают, проявляются... все верно. Как только набирают нужную силу. И их манифестации порой бывают столь непреодолимыми, что волей-неволей приходится уделять им время, заниматься ими, выслушивать, излагать в письменном виде истории их побед и крушений.

– Набирают силу... – задумчиво повторяет Кристиан. Его глаза закрыты, брови сдвинуты. Неожиданно к Грэму приходит понимание, что сейчас, в эту минуту, с ним можно делать все, что угодно. – Ты говоришь о них так, будто они – нечто постороннее. Чужеродное и даже в какой-то степени враждебное.

– Так и есть. Они приходят и лишают покоя. И ты уже не знаешь, радоваться им или нет. Все собственные проблемы отступают, кажутся мелкими и ничтожными. Ты открываешь глаза – здравствуй, новый день, – делаешь пару глотков кофе, включаешь компьютер... Они уже здесь, твои враги, друзья и любовники. Они ждут, когда же ты переступишь порог и начнешь наслаждаться и страдать с ними вместе, гореть в аду их желаний, преодолевать их подлинные и мнимые трудности.

Со вздохом он умолкает. Этого не расскажешь, нет. Права была Маргарита, когда говорила... Ах, да что она могла сказать? Все то же самое. Одно и то же – неизбежное и неопровержимое, как нож гильотины.

...так называемое единство сознания является иллюзорным. В действительности это лишь химера. Нам хотелось бы думать, что мы являемся чем-то одним, но это совершенно не так. Мы хотим верить в свою волю, в свою энергию, в то, что можем что-то изменить, но когда доходит до дела, выясняется, что мы способны на это лишь в некоторой мере, ибо нам мешают эти маленькие дьяволы – комплексы[9].

Дни и ночи, когда хочется с криком бежать куда глаза глядят, потому что чудовищные порождения твоего собственного мозга выходят из тьмы и обнажают острые клыки. Когда не можешь смотреть на людей, говорить с ними, отвечать на простые вопросы. Когда чувствуешь себя отнятым от груди Великой Тиамат и не знаешь, где ржавеет твой меч, предназначенный для победы над драконом.