– Ну, учитывая, что из окна пустой комнаты вы видели траву и забор, из чего могли сделать вывод, что находитесь на первом этаже, скорее всего у вас возникло желание подняться. Спуск под землю вызывает неприятные ощущения у большинства людей, а уж у вас, с вашими фобиями...

Улыбка Грэма, его непринужденная поза и блуждающий взгляд делали его похожим на курильщика опиума. Рите пришло в голову, что он намеренно расслабляется, боясь не выдержать эмоциональной нагрузки, которая постепенно возрастала под действием воспоминаний. Да-да, он опасался прорыва аффективной блокады (чем это могло быть в его случае? вспышкой ярости? желанием крушить все, что под руку попадется?), хотя именно этот прорыв обычно знаменует успех всей последующей аналитической работы.

– Итак, я начал подниматься. На ощупь, ступенька за ступенькой. Десять, двадцать, тридцать ступеней... пятьдесят, шестьдесят... У меня уже совершенно не было сил, а лестница все не кончалась. Я что, внутри Вавилонской башни? Ни площадок, ни окон, ни дверей. Под ногами что-то похрустывало. Хотелось верить, что не истлевшие кости моих предшественников. Вверх, вверх... Что-то подсказывало мне, что будь это обычным жилым домом, я находился бы уже на уровне десятого, а то и двенадцатого этажа. Бац! Мое восхождение закончилось появлением глухой каменной стены. Я осторожно обследовал пространство справа и слева от себя. Все, приплыли! Тупик. И дернул же меня черт ответить согласием на предложение этого старого проходимца! Сидит небось сейчас в мягком кресле у камина, потягивает коньячок, посмеивается над идиотом, добровольно шагнувшим в расставленные сети.

Прежде чем пуститься в обратный путь, я присел на ступеньку. Если бы не наручники! Я был голоден, меня мучила жажда, а тут еще эти проклятые железки, только обостряющие осознание собственного бессилия. Но делать нечего, я встал и заковылял вниз. На этот раз я был внимательнее и тщательно ощупывал стену, чтобы не пропустить какой-нибудь ход или лаз. Со скованными руками, скажу я вам, это все равно что совсем без рук, но, повторяю, выбора у меня не было. Наконец впереди забрезжил слабый свет. Появление его вовсе не означало, что спасение близко, оно означало лишь, что я на верном пути, но верным этот путь был с точки зрения моих тюремщиков.

Ступени кончились. Передо мной открылся коридор, в конце которого был расположен источник света. Стены из грубо отесанного камня, низкие своды, запах плесени и гниющих водорослей... Сомнений нет, я оказался внутри одного из своих фантазмов.

Чем ближе я подходил, тем ярче становился свет. Неровный, дрожащий – да это же свет факелов! Нет, это не современное здание в пригороде одной из европейских столиц, и на дворе не двадцать первый век – это подземелье замка Монсегюр, а я... я попросту провалился в какую-то чертову прореху в ткани мироздания!

Приблизительно такие мысли проносились в моей бедной голове, пока я стоял и озирался по сторонам. Где стоял? Представьте себе огромный зал с двухъярусной галереей по всему периметру, освещенный таким образом, что на глаз оценить его истинные размеры практически невозможно. Точно напротив арочного проема, откуда я только что вышел, темнел еще один проем, и если пересечь зал по прямой, можно попасть в следующий коридор, точнее, подземный туннель, ведущий, вероятно, в следующий зал, оттуда в следующий – и так без конца. Мысленно я уже видел целый подземный лабиринт вроде знаменитого московского Метро-2. Несколько таких же проемов удалось разглядеть и на верхнем ярусе галереи, куда вели длинные узкие лестницы.

Не успел я и шагу ступить, как от стены отделились две темные фигуры, на плечи мне легли чьи-то руки в черных кожаных перчатках, и меня охватило привычное уже ощущение беспомощности. Как видите, я отнюдь не мал ростом и вполне нормально развит для своего возраста и телосложения, но по сравнению с этими гладиаторами я выглядел просто заморышем. С меня сняли наручники, но не затем, чтобы объявить мне, что я свободен. Посреди зала была установлена высокая, выше человеческого роста, прямоугольная металлическая рама, с верхней перекладины которой свисали цепи с разомкнутыми скобами на концах. К ней-то меня и подталкивали, невзирая на отчаянное сопротивление. Короткая неравная борьба – и я оказался распят между тускло поблескивающими вертикальными стойками. Скобы, лязгнув, сомкнулись на моих запястьях. Я почувствовал, как саднит под металлом содранная кожа. О господи... Лучше бы я сидел дома.

Грубая рука в кожаной перчатке медленно прошлась по моей спине, сверху вниз. В этом прикосновении было столько сладострастия и зловещей, сатанинской радости, что я невольно задрожал. Помните книгу Фаулза «Волхв»? Корчась от ласк садиста, во власти которого была моя жизнь, моя кровь, я чувствовал себя Николасом Эрфе, марионеткой Мориса Кончиса. Там тоже речь шла вроде как об игре, но жестокой игре...

За своей спиной я услышал удаляющийся звук шагов. Опять меня оставили наедине с собственными страхами... Хуже всего, что я толком не представлял, чего хотят эти люди. Заставить меня бояться? Только и всего? Для этого у них была масса других возможностей. Тащить меня куда-то, то связывать, то развязывать, наблюдать за мной во время моих перемещений по лестницам и коридорам, наряжаться в нелепые костюмы, разрабатывать и разыгрывать какой-то сценарий... Ради чего эта суета?

«Умереть – значит стать посвященным», – говорил Платон. Я был далек от мысли, что сейчас со мной происходит что-то подобное, тем не менее все основные составляющие обряда были налицо. Лишение воды и пищи, спуск под землю – во тьму, в утробу матери, в Ад... испытание болью, страхом, одиночеством... Ведь мы уже говорили об этом, не так ли? Спуск под землю символизирует смерть неофита, за которой следует неминуемое возрождение.

– Да, – подтвердила Рита. – Этот же мотив присутствует в ваших снах про змею в подземелье. Инициация – это освобождение из прежнего животного состояния и переход в человеческое. Но чтобы родиться заново, необходимо умереть, причем насильственной смертью. Мифы о распятых и расчлененных богах иллюстрируют эту древнейшую религиозную традицию.

– Но я же не Таммуз, не Осирис и не Христос, – заметил Грэм. – Я Иксион, вы помните?

– Иксион был распят на огненном колесе. Спасибо, Грэм. Увидимся в четверг.

– Или в пятницу?

Она поджала губы.

– В четверг.

* * *

Расхаживая по квартире, она снимала с себя и в полнейшей прострации роняла где придется жакет, брюки, блузку, бюстгальтер...

Черт бы тебя побрал, Григорий! Что ты со мной сделал? Так, спокойно. Включить чайник... нарезать в миску помидоры, огурцы, зеленый салат, добавить оливкового масла... кусочек хлеба, отлично... козий сыр... Тебе что, мало всех этих случайных подружек – танцовщиц, стюардесс, топ-моделей, журналисток – которые вьются вокруг тебя как мухи (информация предоставлена сестрой кумира) и, несмотря на твой нелюдимый нрав, все же как-то умудряются раздобыть твой номер телефона и электронный адрес, чтобы потом забрасывать восторженными посланиями, преимущественно в стихотворной форме, пылкими признаниями в любви, обещаниями покончить с собой в случае отсутствия взаимности и прочая, прочая? Не спешить, тщательно пережевывать пищу... кусочек шоколадки, ладно, чтобы снять стресс... Ну да, разве мог ты допустить, чтобы женщина, пусть даже женщина-врач, увидев тебя, не потеряла голову? Сукин ты сын!

Стараясь думать о чем угодно, только не о его смуглых пальцах, подносящих к губам сигарету, Рита вымыла посуду, приняла душ, высушила феном волосы. На журнальном столике тилибомкнул мобильник – пришло новое сообщение. В нем было всего одно слово: «Скучаешь?»

Она все еще продолжала с бьющимся сердцем смотреть на маленький светящийся экран, когда внизу, под окнами, трижды просигналил автомобиль. Рита отодвинула занавеску и увидела припаркованный у кромки тротуара «мицубиси», а рядом Грэма в распахнутом плаще, с дымящейся сигаретой в зубах. Господи, этого только не хватало! Трубка в руке – ждет ответа.

Вспотев от волнения, Рита торопливо набрала текст: «Я ложусь спать. Спокойной ночи».

Минута, другая... Ну что ему еще нужно? «Спускайся, я жду».

Она не ответила. Выключила телефон, без сил растянулась на кушетке. Закрыла глаза. Позавчера он провожал ее до квартиры... наверняка запомнил номер... если нашел подъезд, значит, найдет и... Вот черт!

Звонок в дверь заставил ее подскочить и вторично покрыться испариной. Нет, это уже переходит всякие границы! Рита плотнее запахнула халат, сунула ноги в тапочки и пошла открывать. Приглашать его в квартиру она не собиралась, но надо же положить этому конец! Уже одиннадцатый час. Вокруг приличные люди. И вообще, она приняла решение...

Грэм привлек ее к себе, требовательно заглянул в глаза:

– Можно войти?

– Нет.

Аромат его туалетной воды моментально вскружил ей голову, но она приказала себе не сдаваться. Кем он себя воображает? Явился без приглашения, распускает руки.

Мысли становились все более бессвязными. До чего же ему идет черный цвет! Пиджак расстегнут, плащ тоже... тепло его тела под рубашкой... и эти темные волосы – в нем что, цыганская кровь? Маловероятно.

– Тогда я сделаю это прямо здесь.

– Что?

– То, зачем пришел.

– Грэм, я не...

В углу за ее спиной приткнулся соседский комод от старого кухонного гарнитура. С возрастающим ужасом Рита почувствовала, как руки Грэма нырнули ей под халат, прошлись по оголенным бедрам. Дыхание, отяжелевшее от похоти... стук сердца... Он легонько сжал пальцами ее напрягшиеся ягодицы, улыбнулся зловеще и, уже не медля ни секунды, не обращая внимания на жалобное мяуканье, развернул ее на сто восемьдесят градусов, с силой пригнул к пластиковой поверхности комода, задрал подол халата. Поверить невозможно! Остались ли на белом свете хоть какие-то запреты, которых он не преступал?

Расширившимися глазами Рита не отрываясь смотрела на серый с разводами, имитирующий мрамор пластик перед своим носом и думала только об одном: лишь бы не появились соседи... лишь бы не пришел лифт... Грэм управлялся с делом так лихо, как будто секс на лестничной клетке ничем не отличался от секса в мягкой постели. В первый момент он, конечно, причинил ей боль – а как же иначе, ведь она сопротивлялась, – но потом, видя ее испуг и покорность, сжалился и даже попытался быть нежным. Но все равно! Все равно! Зачем же так унижать? Мог бы просто... Но что он мог, кроме того, что сделал, она так и не придумала. Вероятно, ничего.

Отступив на шаг, Грэм привел себя в порядок и остался стоять у стены. Рита выпрямилась, одернула халат. Медленно повернулась, глотая слезы. Он ждал. Его темные глаза, и без того глубоко посаженные, казалось, ввалились еще больше. Невероятно: даже после того, как он совершил над ней это возмутительное насилие, она продолжала находить его привлекательным. Безумие какое-то!

Безумие, да... И еще обида, горечь, ярость (гнусная такая, сучья ярость... ярость самки, которую отымели вопреки ее желанию) – все это, поднявшись разом из каких-то темных глубин, вскипело в ней, точно в разогретой реторте, смешалось и образовало такой дьявольский коктейль, что ей самой стало страшно. Сдержаться? Ну вот еще! Сжав зубы, она с силой ударила Грэма по лицу. Хлестнула всей кистью, как в кино, – «Получи!» Он не шелохнулся. Еще пощечина, оставившая на щеке багровый след. Слегка поморщившись, он прислонился к стене и даже заложил руки за спину в знак полной и безоговорочной капитуляции. А может, для него это удовольствие? Кто знает!

Впадая в раж, Рита отвешивала ему одну пощечину за другой, пока под носом у него не показалась тонкая струйка крови. Кончиками пальцев Грэм прикоснулся к верхней губе, посмотрел... поднял глаза и улыбнулся, не скрывая самодовольства:

– Ну вот, теперь ты совсем пропала.

Протянул руку, с той же глумливой улыбочкой размазал свою кровь по ее губам.

– Бедная, бедная девочка.

Достал из кармана носовой платок, приложил к лицу. Повернулся и, не добавив больше ни слова, направился к лестнице.

Еще некоторое время Рита прислушивалась к звуку его шагов, потом шмыгнула в квартиру и захлопнула дверь. Перевела дыхание. Ее трясло с головы до ног. Скорее в ванную, смыть с себя всю эту грязь, эту боль... По внутренней стороне бедра стекало что-то липкое. Рита провела по этому месту ладонью, поморщилась брезгливо. На глаза вновь навернулись злые слезы. Подонок!

Ей неоднократно приходилось оказывать психологическую помощь женщинам, подвергшимся сексуальному насилию, поэтому она отлично знала все, что можно сказать. Но с ней же произошло совсем другое! Ее изнасиловал не какой-то маньяк, а любовник. Мужчина, которому однажды она ясно дала понять, что он интересен ей в этом смысле. С учетом всех обстоятельств был ли он в своем праве? Нет, конечно! И все же... Нельзя сказать, что ей совсем не понравилось. Боязнь быть застигнутой врасплох, новизна ощущений... Отцы психоанализа в один голос утверждали, что все женские мечты об изнасиловании, которые в большинстве случаев принято расценивать как патологию, объясняются желанием получить удовольствие, не испытывая при этом угрызений совести. Слишком глубоко укоренилось в нас представление о половом акте как о чем-то грязном, постыдном. Отдаться мужчине, позволить овладеть собой – позор. Это сидит в каждой сучке, молодой и старой. Архаичные программы мозга практически не поддаются корректировке, они исправно действуют на протяжении тысячелетий.