Полина не спорила с мужем, но его рассуждения вызывали у нее чувство протеста. Да, она была невинна, но, однако же, не настолько наивна, чтобы принять циничные рассуждения супруга за неоспоримую истину. Все-таки она воспитывалась во французском пансионе, и в круг ее чтения иной раз попадали книги пикантного содержания. И назвать милых, обаятельных героинь этих книг развратницами она никак не могла.

Впрочем, Полина вообще старалась думать о таких вещах поменьше. Тем более что вскоре у нее появилась другая причина для беспокойства.

Управляющий постоянно жаловался на грубое обращение Вульфа с крепостными. Да и сама Полина начала кое-что замечать. Например, пристрастие мужа по любому поводу критиковать прислугу. И обед подают не так, как положено, и кланяются хозяевам недостаточно почтительно, и в комнатах не чисто убрано. Доставалось всем: и горничным, и садовникам, и конюхам с кучерами.

— Я вас научу порядку! — кричал Юлий Карлович, потрясая кулаком перед испуганной мордашкой какой-нибудь дворовой девчонки. — Ишь, бездельники! Разболтались совсем без хозяйского присмотра!

А однажды произошла и вовсе безобразная сцена. Вышло так, что в супнице оказалась муха. Бог ее знает, как она туда попала, может, залетела уже в столовой. И все бы ничего, если бы при разливе супа эта злосчастная муха не угодила, словно нарочно, в тарелку Юлия Карловича. Вульф успел заметить муху раньше, чем она оказалась у него во рту. И, тем не менее, он пришел в страшное бешенство, завопил, выскочил из-за стола и опрометью понесся на кухню. Перепуганная Полина бросилась за ним.

Что тут началось! Юлий Карлович носился по кухне, потрясал кулаками и обрушивал на головы поваров все мыслимые и немыслимые проклятия.

— Мерзавцы! Ротозеи! Иуды! — орал он, перебегая от старшего повара к кухарке и от кухарки к поварятам. — Всех — на дальние хутора, в глушь, в Сибирь! А-а-а! Так-то вы добром за добро? Хозяев мухами травить?! Всех! Всех до последнего мерзавца в Сибирь!

И тут, в довершение всех неприятностей, случилось ужасное. Полина, молча наблюдавшая за истерикой мужа, не выдержала и прыснула. Нет, ситуация была отнюдь не смешной, но уж очень нелепо прозвучала угроза Юлия Карловича «всех крепостных — в Сибирь». В самом деле, если всех слуг отправить в Сибирь, кто же тогда будет работать в Премилове?

Услышав смех жены, Вульф оторопел. С минуту он недоуменно смотрел на нее, а затем, страшно побагровев, топнул ногой.

— А, вам смешно, сударыня! — прошипел он сдавленным от бешенства голосом. — Что ж, смейтесь: это все ваших рук дело!

— Моих?!

— Да-с! И ваших дорогих родственничков тоже! Распустили холопов так, что больше некуда! А потом плачетесь, что именья ни черта доходов не дают! — и, развернувшись на каблуках, он выбежал из кухни.

* * *

Слова мужа озадачили Полину, и вечером она решилась поговорить с Литвиновым.

— Правда ли, Алексей Павлович, что Премилово приносит мало дохода? — спросила она, прямо глядя ему в глаза.

Литвинов нахмурился:

— Что мне сказать, Полина Юрьевна? Вы ведь ничего не смыслите в делах. Ну, покажу я вам свои отчеты, докажу, что все у нас хорошо… А господин барон скажет, что я вру и все обстоит совсем иначе.

— Но… Как же мне тогда узнать правду?

Литвинов разложил перед молодой женщиной конторские книги и принялся терпеливо что-то втолковывать. Он так старался, что даже вспотел, но… Полина почти ничего не поняла. Из пространных объяснений управляющего она лишь уяснила, что доход с имения за прошлый год составил тридцать пять тысяч рублей и что Литвинов не одобряет перевода крестьян с оброка на барщину.

— Барщина, оброк… — в раздумье повторила Полина, вспомнив далекий разговор с Нелидовым. — А что это вообще такое, Алексей Павлович?

Литвинов объяснил разницу.

— Но ведь получается, что барщина выгодней! — воскликнула Полина, обрадовавшись, что хоть что-то поняла. — Если крестьянин платит оброк, прибыль помещика всегда остается одинаковой. И если год выдался урожайным, никакой выгоды от этого помещик не имеет.

— Верно, — подтвердил Литвинов. — Но ведь помещик-то все равно не будет в убытке, так?

— Но и лишних денег не получит!

— Зато их получит крестьянин. То есть не деньги, конечно — деньги там получаются смешные — а лишнюю порцию мяса в выходной день. Или новый кафтан к именинам. — Литвинов пристально посмотрел на Полину. — Чем же это, по-вашему, плохо? Вы не хотите, чтобы ваши крестьяне были сыты?

— Конечно же, хочу. Что за детский вопрос, Алексей Павлович?

— Вовсе не детский, — Литвинов откинулся на стуле. — Вот ваш супруг, например, не хочет блага крепостным. Поэтому и задумал отменить оброк и заново ввести барщину. Чтобы крестьяне работали на износ и чтобы каждая крестьянская копеечка была под контролем.

Полина усмехнулась.

— А вы, Алексей Павлович, однако, либерал.

Литвинов вскочил со стула и отвернулся к окну.

— Полина Юрьевна, если я вам не угоден — ищите нового управляющего!

— Боже мой, да что вы! — Полина торопливо встала из-за стола и подбежала к Литвинову. Вспышка гнева этого воспитанного, уравновешенного человека так поразила ее, что она не сразу нашлась со словами. — Перестаньте, Алексей Павлович, разве я сказала, что не разделяю ваших взглядов? Пусть все остается по-старому, я не против!

— Зато ваш муж против! Он, видите ли, думает, что до него имением занимались нерасторопные олухи. Десять лет крестьяне платили оброк, и все шло прекрасно. Все были довольны — и холопы, и господа. За три года, что я здесь, ни один крестьянин не помянул вашего дедушку недобрым словом… Но господин Вульф полагает, что перевод крестьян на барщину позволит увеличить доходы. — Литвинов недобро усмехнулся. — Да, пожалуй, увеличит — от силы тысяч на пять. И ради такой малости стоит ломать хорошо отлаженное хозяйство? Юлий Карлович не понимает, что никакой кнут не заставит крестьян работать на хозяина так же рьяно, как на себя. Два-три года — и дела начнут ухудшаться. А потом придется вырубать леса, чтобы пустить их на продажу и покрыть убытки.

На какое-то время в кабинете повисло тягостное молчание. Полина пыталась собраться с мыслями и обдумать слова управляющего. Смутное чувство подсказывало ей, что Литвинов прав. Да и покойный дедушка… Сколько Полина помнила, соседи всегда хвалили его за рачительное ведение хозяйства и частенько просили советов. А как он ругал папеньку за неуменье распоряжаться деньгами! Деньги… Они высылались из Премилова в столицу регулярно, не говоря уже о подводах со съестными припасами.

— Алексей Павлович, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос, — тихо произнесла Полина. — Имею ли я право принимать какие-то решения против воли мужа?

Литвинов глубоко вздохнул.

— Полина Юрьевна, по закону владелица имения вы, а не барон Вульф. Но вы же и сами прекрасно понимаете, к чему приведет ваше вмешательство.

— Понимаю, — Полина невесело усмехнулась. — Но сдается мне, что пойти на конфликт все-таки придется. Только сначала, — она лукаво взглянула на Литвинова, — подготовьте-ка вы мне один документ. Отпускную для Верочки!

— Завтра же… нет, сегодня же сделаю, — с нескрываемой радостью отозвался Литвинов.

«Ого, а дело-то, похоже, зашло еще дальше, чем я предполагала, — подумала Полина. — Но как же это Вера мне ничего не говорит?! Или он еще не признался ей в любви?»

— Сегодня необязательно, — сказала она с улыбкой. — А вот послезавтра — да. Я подсуну этот листок мужу в день моего рождения. Не откажется же он подписать его в такой день!

— Не должен, — убежденно ответил Литвинов.

5

В день рождения, четвертого июня, Полина проснулась в скверном настроении. Накануне вечером ей доложили, что Юлий Карлович ударил одну из горничных, да так сильно, что у нее из носа хлынула кровь. Узнав об этом, Полина пришла в бешенство. Однако она заставила себя сдержаться и за ужином даже виду не подала, что знает о происшествии. Причина была проста: Полина боялась поссориться с Вульфом до того, как будет подписана отпускная Веры.

Гости ожидались к шести часам. Убедившись, что обед готов, а парадные комнаты идеально убраны и украшены цветами, Полина занялась собственным туалетом. Постепенно ее настроение улучшилось. Она ощутила прилив трепетного, опьяняющего волнения, как всегда бывало перед выездом в свет. А сегодня она к тому же была хозяйкой праздника.

Посоветовавшись с Верой, Полина облачилась в то самое великолепное платье голубого муара, в котором была на приеме в Зимнем дворце. Только на этот раз ее шею украшала скромная ниточка жемчуга. Надев подарки мужа — рубиновые сережки и кольцо — Полина выжидающе обернулась к Вере.

— Ну что ж… — Вера с улыбкой оглядела хозяйку. — Наши соседи будут сражены. А дамы так и вовсе попадают в обморок от зависти.

— Вот этого как раз и не надо, — со смехом отозвалась Полина. — Я не хочу, чтобы мне завидовали, я хочу, чтобы меня искреннее любили. И еще я хочу, чтобы мой дом стал самым веселым в округе, чтобы, как это бывало при бабушке, у нас постоянно собирались гости. Не каждый день, конечно, а раз в неделю. Хочу ввести приемные дни, как в столице. Так, чтобы все знали: по пятницам у баронессы Вульф принимают, а значит, нужно отложить все дела и спешить в Премилово.

Вера с улыбкой покачала головой.

— Как я рада снова видеть вас веселой, — проговорила она, с нежностью глядя на барышню. — А то я уже начала бояться, что вы зачахнете от дурного обращения мужа.

— Зачахнуть здесь, посреди такой красоты? — Полина восторженно оглядела открывающийся из окна уголок парка. — Нет, это невозможно. — И, слегка помрачнев, прибавила: — Ах, какой бы счастливой я могла себя чувствовать в этом прекрасном месте, если бы… не эти ночи…

В дверь постучали. Полина откликнулась, и в комнату вошел Литвинов. В руках у него был аккуратно сложенный листок бумаги.

— Вот, Полина Юрьевна, — сказал он, выразительно глядя на нее, — то, что вы просили.

— Благодарю вас, Алексей Павлович, — с улыбкой отозвалась Полина и бережно взяла у него Верину отпускную. — Подождите меня здесь, и ты, Верочка, тоже. Я скоро, — и, подхватив шлейф, она торопливо вышла из комнаты.

Юлий Карлович, наряженный в серо-голубой парадный фрак, сидел за письменным столом. При входе жены он слегка нахмурился и быстро спрятал в ящик какую-то тетрадь.

— Что тебе, моя радость? — спросил он, поднимаясь со стула. — Что, уже приехал кто-то из гостей?

— Еще нет. — Полина с торжественным и одновременно просительным видом приблизилась к мужу. — Юлий Карлович, у меня имеется к вам одна небольшая просьба.

— Выкладывай.

— Вот. — Полина развернула дрожащими руками листок. — Это отпускная, для моей Веры, я попросила Литвинова подготовить ее к сегодняшнему дню. Будьте добры, подпишите ее, пожалуйста. Вот здесь…

— Что-о-о?! — круглое лицо Вульфа сделалось овальным.

— Я прошу вас подписать вольную для моей служанки. Я уже давно собиралась это сделать, да все руки не доходили. Ну подпишите же, Юлий Карлович, пожал…

Она осеклась, встретившись с ним взглядом. Вульф смотрел на жену так, будто она только что вылила ему за шиворот тарелку горячего супа.

— А… в чем, собственно, затруднения? — с глуповатой улыбкой пролепетала Полина.

— В чем?! — повторил Юлий Карлович. И вдруг, бросившись к жене, вырвал из ее рук вольную и яростно скомкал ее. — Вон! — заорал он, в бешенстве топая ногами. — Вон отсюда, идиотка… дура набитая! Убирайся с моих глаз, и чтобы я больше не слышал от тебя подобных глупостей!

Побледнев от испуга, Полина пулей вылетела из комнаты. В коридоре она споткнулась о шлейф и едва не растянулась на паркете. Призывая на голову мужа проклятия и судорожно рыдая, она побежала по картинной галерее в свой флигель. Но у самых дверей внезапно остановилась и решительно повернула назад.

— Нет, боже мой, нет, — шептала она, вытирая пальцами катящиеся по щекам слезы. — Я не могу вернуться к Вере с такими известиями. Литвинов уже наверняка ей рассказал…

Когда она снова вошла в кабинет мужа, он расхаживал по ковру и раздраженно дымил трубкой. Увидев жену, Вульф собрался было накричать на нее, но внезапно раздумал и только ледяным тоном спросил:

— Что еще?

— Юлий Карлович, послушайте. — Полина помедлила, набираясь храбрости, и с отчаянным вызовом взглянула на мужа. — Вам не кажется, что вы должны передо мной извиниться? За то, что оскорбили… в такой день. Или вы запамятовали, что сегодня мой праздник?

Брови Вульфа изумленно поползли вверх — видимо, он не ожидал от жены такой дерзости. Потом он слегка прищурился и усмехнулся.