Наталья Медведская - Незабудка

– На стадион. Играют наши ребята. Но если нельзя идти, я останусь, – чуть покривив душой, предложила Таня.

Мать махнула рукой.

– Отправляйся. Не мельтеши перед глазами.

***

– Мазила!!! – надрывались рядом с девушками болельщики из их школы. Их команда явно проигрывала.

– Молодцы!!! – скандировали приезжие гости. Было чему радоваться: счет 3: 1 в их пользу.

После матча расстроенный Сашка подошел к Тане.

– Ты меня подождёшь, пока переоденусь? Я тебя провожу.

Он стоял перед ней в футболке, мокрой от пота, совсем близко. Таня поймала себя на мысли, что ей нравится запах его кожи. Провела рукой по его щеке.

– Иди быстрее в раздевалку. На улице прохладно, а ты мокрый, ещё простынешь.

Лукьянов наклонил голову и прижал её ладонь к плечу.

Она с детства не переносила, когда к ней прикасались чужие люди. Как ёжик фыркала, топорща невидимые иголки. Позволяла только маме и папе приласкать себя и то редко. Подростком с трудом терпела объятия Женьки по любому поводу. Очень не любила, когда собеседник во время разговора стоял ближе, чем ей этого хотелось. Зона комфорта Тани Васильевой находилась на расстоянии вытянутой руки. И вот теперь в этот невидимый внутренний круг попал Лукьянов, и ей это нравилось, правда, немного беспокоило.

Мальчишки вышли из раздевалки, и тут зарядил дождь. Пережидая его, все спрятались под трибуну. Сашка обнял Таню за плечи и, согревая, некрепко прижал к себе. Она почувствовала, как от его дыхания у неё шевелятся волосы на затылке. По коже побежали мурашки. Неизвестно почему, Таню пронзило ощущение надвигающейся разлуки: скоро Сашки не будет рядом.

На перемене они стояли у окна.

– Почему ты такая грустная? Что-то случилось?

Сашка с волнением вгляделся в её лицо.

«Какие у неё чудесные глаза, как бархатные, – подумал он. В который раз, подавляя острое желание, прижать Таню к себе. – Такая маленькая рядом со мной. Постоянно хочется прикасаться к ней и защищать от всего мира».

Её немного смущали слишком откровенные взгляды Лукьянова. В школе они позволяли себе только смотреть друг на друга, но и эти невинные переглядывания раздражали учителей. Таня коснулась руки Сашки.

– У меня со вчерашнего вечера душа не на месте. Я знаю, так говорят только старушки. Но ничего не могу с собой поделать.

Лукьянов погладил её пальцы и посмотрел в окно.

Во двор школы въехали зелёные жигули.

– Это за мной, – обречённо сказала Таня, заметив машину. У неё всё похолодело внутри.

– С чего ты взяла? – удивился Сашка и машинально стиснул её руку.

Дверца авто распахнулась, вышел отец Тани и быстрым шагом направился к школе.

Зазвенел звонок на урок.

– Лукьянов, Васильева! Вам что особое приглашение требуется? Звонка не слышали? – Учительница математики с возмущением смотрела на них.

– Мария Федоровна, приехал мой отец. Что-то случилось, – обратилась к ней Таня.

Учительница со странным выражением на лице покосилась на них.

– Ладно, решите свои проблемы, зайдёте в класс.

– Ей показалось – это с нами что-то произошло, – усмехнулся Сашка и протянул руку отцу девушки. – Здравствуйте, Антон Сергеевич.

Отец пожал руку Сашке.

– Здравствуй.

Повернувшись к дочери, добавил:

– Иди в класс, собери портфель. Нужно успеть на поезд. Бабушка умерла.

Таня отправилась в класс.

– Вы надолго уезжаете? – поинтересовался Сашка, оставшись наедине с отцом Тани. Он плохо знал её родителей. Столкнулся с ними только несколько раз, приходя домой к Васильевым. Анна Ивановна показалась ему несколько нервной и истеричной, но мало ли как беременность влияет на женщин. А вот к Антону Сергеевичу Сашка испытывал уважение. Ему понравился уютный дом, который возвёл отец Тани для своей семьи, нравилась добротность и красота ухоженного подворья. Было заметно с какой любовью мужчина обустроил быт жены и дочери. У них в семье этого не наблюдалось. Побывав в гостях у Васильевых, он по-другому взглянул на свою квартиру. Материн стиль ведения дома иначе как безалаберным не назовёшь. На окнах дорогие шторы и занавеси, а диван застелен протёртым до дыр пледом. На кухне красивая посуда с золотыми ободками соседствует с эмалированными кружками с отбитыми краями и давно не чищеными кастрюлями. В спальне рядом с современной деревянной кроватью стоит древнее трюмо с зеркалом, помутневшим от времени. И так во всём. Сашка пытался навести порядок, но ровно через два дня квартира приобретала прежний вид. На стульях снова висели платья и кофточки матери, везде валялась косметика, раскрытые книги, журналы и обрывки салфеток заполонили стол и тумбочки. На кухне возвышались горы немытой посуды, но при этом пол блестел, роскошные комнатные цветы хвастались чистыми глянцевыми листочками.

Антон Сергеевич рассеянно выслушал вопрос Сашки и помедлил с ответом.

– Не знаю, как получится… У меня работа, взял несколько дней за свой счет. Я подожду в машине. Пусть Таня не задерживается. – И торопливой походкой направился на улицу.

– А папа где? – удивилась Таня, выходя из класса.

– Он у тебя чуткий, дал нам возможность попрощаться. – Сашка обнял её и нежно поцеловал. – Я буду скучать. Сильно. Возвращайся быстрее!

Она поднялась на цыпочки и впервые сама поцеловала его.

– Я тоже буду скучать.

Сашка смотрел в окно на Таню, идущую к машине – сердце щемило, в горле никак не проглатывался странный ком.

***

– Как мама? – волновалась Таня.

– А что говорить?

Сосед, сидящий за рулем, покосился на молчаливого Антона Сергеевича.

– Скорая помощь утром приезжала. Врач укол сделала, успокоительное дала. Плачет как малое дитя…

– Причем тут дитя. Невроз у нее. Сама в положении, а тут такое… – Отец махнул рукой. Отвернулся к окну, скрывая слезы, блеснувшие на глазах.

– Вот и подумать должна, – не унимался сосед. – Ребенка жалеть надо, матери уже не поможешь.

– Ладно, Алексеевич, к чему эти разговоры, – оборвал его Антон Сергеевич.

– К тому, что ты мужчина. Должен помочь ей взять себя в руки. Ради малыша, – возмутился сосед.

Таня искоса глянула на отца. Всегда собранный и сильный, сейчас он выглядел растерянным. Ощущая тяжесть на душе от предчувствия разлуки, она вдохнула запах бензина, которым пропахли старенькие «Жигули» и вывела пальцем на пыльном стекле слово «Саша».

Проносились за окном станции и полустанки. Поезд мчал их навстречу горю. Таня глядела в окно, ещё переживая торопливые сборы в дорогу. Они так и не уговорили мать остаться дома. Как ни горячились, как ни доказывали, что ей тяжело будет перенести дорогу. Она не слушала и твердила одно:

– Я должна увидеть маму. Должна проводить её. Ей всего пятьдесят восемь лет. Почему она так рано умерла? Почему?

Таню пугали её воспалённые, чужие глаза. Мать почти не замечала родных, вся ушла в своё горе. О чём-то напряженно думала, чуть покачиваясь, как от зубной боли. Слезы катились по щекам. Смахивала их платочком, не замечая, что плачет. Иногда тихо говорила:

– Боже мой, я шесть лет не видела родителей. И вот теперь увижу. Антон, ну почему мы так редко ездили к ним? Теперь, всё, всё, что хочешь, сделала бы, да некому. Куда мне теперь от вины своей деться? И ничего не исправишь, хоть умри, не исправишь!

– Анечка, хватит. Тебе вредно. Подумай о малыше, не надо так.

Антон Сергеевич гладил её по плечам, голове, пытаясь успокоить. Он понимал, должно пройти время, оно залечит рану. Пока боль свежа и горяча, это сложно.

Его родители были живы и крепки здоровьем. Ему было жалко умершую тещу, но он понимал: его жалость ни в какое сравнение не идет с болью и горем жены. Они редко ездили в гости к родителям Анны, потому что те жили далеко, на Украине. Летом трудно было с билетами. Зимой к селу, находящемуся глубоко в лесу, трудно добраться. Подарки, посылки не забывали отправлять, но родителям не это надо. Все-таки виноваты перед ними. В суматохе дней и будней откладывали поездку к родителям. И вот теперь едут.

– Ты помнишь бабушку, дочка? – Отец дотронулся до руки Тани, привлекая внимание.

Она задумалась, воскрешая в памяти образы прошлого.

– Плохо. Я видела её всего два раза и то давно. Сад помню, родник под деревьями. Бабушкин грибной борщ.

– Да. Готовила она очень вкусно… – Антон Сергеевич замолчал, погрузившись в думы.

Таня снова отвернулась к окну. За стеклом мелькали чахлые деревья, растущие в болотистой местности. Безрадостная картина словно подчёркивала её гнетущее состояние.

«Я чёрствый и бессердечный человек. Разлуку с Сашкой переживаю острее, чем смерть бабушки. Жалею мать и почти ничего не чувствую к едва знакомому человеку», – мучила её совесть.

Когда отец привез Таню из школы, стали торопливо собираться в дорогу. Поезд отправлялся через три часа. В этой карусели некогда было подумать, что она уезжает от Лукьянова. Теперь, сидя у вагонного окна, вдруг поняла, что не скоро его увидит. Уезжает на вечность, бесконечную вечность. Предчувствие долгой разлуки охватило всё её существо, заставляя сердце сжаться от тоски.

«Что за чушь! Мы скоро вернёмся», – злилась на себя Таня. Было стыдно и досадно за свои чувства перед материнским горем.

Поезд остановился на крохотной станции. Отец помог им спуститься. Принял у дочери сумки и венки. На утренний шестичасовой рейс опоздали, а следующий автобус отправится в Степановку только через три часа.

– Что будем делать? – Антон Сергеевич посмотрел на жену.

Она казалась спокойной, сосредоточенной, только очень бледной. Опухшие глаза выдавали бессонную ночь.

– По кольцевой дороге – двадцать километров, а через лес всего три. Пойдём пешком.

Он растерянно оглядел вещи: «Смогу ли пронести их целых три километра?» Повернулся к жене.

– А дорогу ты помнишь? Я совсем не знаю куда идти.

– Помню.

Анна Ивановна застегнула пальто и, переступая через рельсы, направилась в сторону леса.

В поезде выспаться не удалось – Таня шла за отцом сонная, не разбирая дороги. Несколько раз споткнулась о коряги на узкой лесной тропе, чуть не уронила венки.

«Нам сильно повезло, что осень такая. Двадцатое ноября, а снега нет – это редкость», – порадовалась она теплу и немного приободрилась.

Таня рассматривала деревья, стоящие в золотом убранстве. Листва рябины полыхала огнём, дуб застенчиво шелестел коричневой листвой. Только ясень молодец приготовился к зиме, стоит голый, стыдливо шевеля ветками. Прямо возле тропинки Таня заметила семейку опят, чуть поодаль красовался белый гриб, рядом с ним замер ежик. Он смотрел на девушку, поблескивая бусинками глаз. Таня улыбнулась ежу и перехватила венки удобнее, они оказались не такими уж лёгкими, через полчаса пути руки затекли и онемели.

«Бедный папа, у него вообще тяжёлый чемодан», – подумала Таня.

Она видела: отцу нелегко.

Степановка открылась неожиданно. Перешли по мосту через реку и у самой воды среди берез увидели первую хату. В просвете между деревьев виднелась ещё одна. Дальше село не просматривалось.

– Это Степановка? – Тане не верилось, что бывают такие поселения посреди леса. – Оказывается, я ничего не помню.

Мать, заметно волнуясь, ускорила шаг.

– Сейчас выйдем из рощицы. Не все дома стоят вразброд, есть и более ровные улицы.

Но улицы как таковой Таня не заметила. Среди деревянных домов петляла песчаная дорога. Она обнаружила что, глядя на них, перешептываются старушки, сидящие на лавочках. Мать здоровалась с каждой. Они отвечали ей, слегка кланяясь. Дом бабушки, большой, деревянный, стоял на горке. Стены, сложенные из бревен, почернели от времени. В отличие от стен крыша выглядела новой. Светлый шифер немного украшал старый дом. На сверкающем алюминиевом коньке весело крутился флюгер. Плетень начинался метрах в трёх от дороги, огораживая участок, поднимался всё выше и выше. Длинный, узкий двор зарос маленькой кучерявой травой – спорышом. Справа от двора раскинулся сад, спускавшийся с горки к дороге. Они зашли в открытую настежь калитку и по тропинке направились к дому. Таня поставила венки возле бревенчатой стены. Сердце замирало от волнения. Вслед за матерью она вошла в комнату. От окна со стула поднялся высокий, крепкий, седой мужчина, которого сложно было назвать дедом. Он обнял мать.

– Вот и свиделись, дочка…

Анна Ивановна, не отвечая отцу, подошла к гробу. И вдруг закричала резким, сильным голосом так, что Таню прошил озноб. Старухи, сидящие возле гроба, заголосили, поднося к глазам кончики белых платков. Мать опустилась на колени, положила голову на край гроба и, вздрагивая всем телом, зашлась в горьком крике-плаче. Антон Сергеевич растерянный, побледневший, стоял на пороге и не знал, что ему делать. Крик жены разрывал ему душу. Он вытащил сигареты и, сгорбившись, вышел из дому. Таня проводила отца отчаянным взглядом. Ей стало жутко, страшно и невыносимо жалко мать. Все плакали, и у неё слезы градом покатились из глаз. Она не могла удержать их и только смахивала рукой, растирая по всему лицу. Таня не узнавала бабушку. Какая-то пожилая женщина лежала в гробу, усыпанном искусственными цветами. Вся обстановка комнаты вызывала у неё страх и желание поскорее покинуть это место. Ей исполнилось восемь лет, когда она приезжала с родителями в Степановку последний раз. Все последующие годы отдыхала или в летнем лагере, или у родителей отца, которые жили недалеко от их поселка. Таня плохо помнила эту бабушку, поэтому чувствовала вину перед ней. Мать уже не кричала, только странно стонала. От этих звуков Таня очнулась. Кинулась к ней, подняла от гроба. Взглянула в мокрое лицо, в глаза с остановившимся тусклым взглядом. Плача, затормошила ее.