Наталья Медведская - Незабудка

– Ей плохо. Нужен врач. Папа! Папа! Скорее! Помогите же! Мамочка, мама.

Анну Ивановну уложили в соседней комнате. Прибежавшая медсестра сделала укол, заставила выпить успокоительное.

Таня наблюдала в окно, как врач разговаривала с отцом. Женщина кричала на него, размахивая руками.

До обеда Таня просидела возле матери, боясь оставить её одну. От недосыпания и голода к горлу подступила тошнота. Отец, уставший и озабоченный, несколько раз проходил мимо, неся какие-то ящики, коробки. Чужие люди о чём-то говорили с ним.

В два часа дня к ним в комнату вошла медсестра.

– Буди маму, дивчинка, пойдете ко мне домой, покушаете.

Ее голос звучал напевно и ласково.

Тане не хотелось никуда идти.

– Что вы, мы всё с собой привезли.

– Нужно поесть горячего, особенно твоей маме. Буди, буди, – настаивала она. – Меня зовут тетя Галя. Я ваша соседка.

Таня с большим трудом разбудила мать. Услышав о еде, та попыталась отказаться. Тетя Галя твёрдо и настойчиво увела её и буквально силой заставила поесть. После сытного обеда Анна Ивановна снова уснула, а Таня вышла в сад.

– Ты внучка деда Ивана?

Над оградой показалась девушка примерно её возраста. Невысокая, но крепкая, как гриб боровик. На круглом румяном чёрные глаза незнакомки лице горели любопытством.

– Да. А вы наша соседка? – из вежливости поинтересовалась Таня, не испытывая никакого желания общаться.

– Слушай, давай проще. Не на «вы», а то мне кажется, что нас много. Я Олеся, дочка Галины. – Она легко перелезла через забор. – Ночевать вы будете у нас: ваша хата выстужена.

– Спасибо. Мы причиняем вам неудобства.

«С чего это я заговорила казенным языком?» – вздохнула Таня и горько усмехнулась.

– Извини, что-то я не в себе.

Соседка неловко потопталась на месте и пробормотала:

– Понимаю. Пойдём, я побуду с тобой, возле бабушки.

Таня была очень благодарна новой знакомой за компанию. Они расположились чуть в стороне от гроба. Олеся тихо сидела рядом, изредка рассказывая что-нибудь о бабушке, будто знакомила её с ней.

Около полуночи тетя Галя позвала девочек:

– Идите спать. Завтра трудный день. Анну я уже отвела к нам.

Таня осторожно протиснулась вдоль стены, стараясь не смотреть на гроб. На улице наконец смогла вдохнуть полной грудью. В комнате от запаха горящих свечей у неё разболелась голова. На автомате добрела к дому соседей. Олеся отвела её в свою комнату, помогла расстелить постель. Тане казалось, заснуть не сможет, но не успела голова коснуться подушки, как она уже спала.

Проснулась поздно, оказалось в комнате она одна. Хозяева уже успели прибрать кровати, и сделали это так тихо, что не потревожили её. На столе стоял завтрак. Таня ела, разглядывая красивые, вышитые льняные шторы, скатерти, покрывала и занавеси. Комната получилась удивительно светлой и нарядной. На кроватях, как в старину, возвышались горы подушек. На некрашеном бело-желтом полу лежали коврики, связанные вручную.

«Сколько же надо трудиться, чтобы всё это вышить и связать», – удивилась она.

За окном послышались шаги. Тетя Галя открыла дверь в комнату:

– Проснулась? Ну и хорошо, а я будить пришла. Пойдем. Бабушку уже на улицу вынесли, скоро на кладбище повезут.

Машина медленно ехала по песчаной дороге. День выдался ясный, солнечный, и от этого смерть казалась дикой нелепостью. Впереди похоронной процессии шли старушки с венками. За машиной, тихо переговариваясь, двигались провожающие. Родственники сидели возле гроба. Анна Ивановна плакала, и всё время поправляла накидку и цветы. Ей казалось, что они неправильно разложены. Таня сидела хмурая, стараясь не глядеть на покойницу. Она ощущала целую гамму чувств: боязни, жалости и брезгливости.

Таня уже в который раз корила себя: «Я плохой, бесчувственный человек. Почему моя душа не отзывается по-настоящему на боль мамы? Неприятно такое о себе узнать. Вот какая я на самом деле».

Сокрушалась, но притворяться не могла.

На кладбище гроб поставили на табуретки. С бабушкой попрощались знакомые и соседи. Подошли родные. Дед наклонился и поцеловал покойницу в лоб. Он был странно сосредоточен, словно находился в полусне или оцепенении, потом отошел в сторону, не отрывая взгляда от лица жены. Мать казалась спокойной. Таня облегченно выдохнула: опасалась, что с матерью может случится истерика. Она стояла молча, потом вдруг повалилась на бок, теряя сознание. Антон Сергеевич поднял жену и понес в машину. Тетя Галя осмотрела ее:

– После похорон вам лучше быстрее уехать домой. Такие волнения опасны для малыша!

– Постараюсь уговорить Аню. Вы, что же думаете, я не переживаю за неё и ребенка?

Он нежно погладил жену по голове.

Гроб на полотенцах опустили в могилу. Стали подходить люди и бросать землю горстями. Таня не двигалась.

– Иди, кинь земельки, чтобы не снилась бабушка. Иди, иди. – Полная старушка в черном платке подтолкнула её к могиле.

Таня, как робот, наклонилась, взяла немного холодной влажной земли и кинула в яму. От этого простого действия у неё закололо в сердце.

В пустой комнате, откуда вынесли всю мебель, накрыли столы. Таня сидела рядом с матерью, безразличная ко всему. Она устала и хотела только одного: поскорее бы всё закончилось. Сидящие напротив них две маленькие, кругленькие старушки в тёмных платках расспрашивали Анну Ивановну о семье, о поселке, о работе. Мать, поглощенная горем, неохотно отвечала, отрываясь от дум. Таня заметила, что и деда без конца тормошили. Люди заговаривали с ним, не давая покоя.

Она удивлялась такой назойливости: «Как жестоко и бестактно мешать матери и деду переживать горе».

Вечером в хате у соседей не выдержала:

– Почему весь вечер не оставляли в покое деда и мать? Неужели трудно понять, что им не до разговоров?

Тётя Галя округлила глаза.

– Да ты что, какой покой! Их одних вообще оставлять нельзя. Это всё равно, что бросить тонущего. Сил хватит – выплывет, а нет – пойдет ко дну.

Таня покраснела, как сама не догадалась.

***

Три дня прошли как в тяжёлом сне. В доме чисто, прибрано, тепло, но какой-то неуловимый привкус беды остался в доме. Дед молча, бродил по комнатам. Потом надевал фуфайку и шёл в сад. Там подолгу сидел на лавочке возле родника, пока не приходила Таня и не уводила его в дом. Матери нездоровилось, лицо осунулось и похудело. Платья болтались на ней, как на вешалке. Стал заметен округлившийся живот. И Таня, и отец утешали её, уговаривая подумать если не о себе, то хотя бы о малыше, но она сердито отмахивалась. Была только одна хорошая новость: прекратился токсикоз. Правда, мать приходилось буквально заставлять поесть.

Все видели: оставлять деда одного в таком состоянии нельзя. Но уговорить его переехать к ним в посёлок, не удавалось. На доводы дочери он отвечал, что никуда не поедет и их не держит. У родителей Тани заканчивались отпуска, взятые ими за свой счёт.

Она осознавала: «Придётся остаться мне. Конечно, я могу привести тысячу доводов. Как тяжело учиться на последнем году учёбы в чужом классе. Что не справлюсь, но это нечестно по отношению к родителям. Наоборот, мне придется очень постараться убедить их: самым лучшим вариантом будет, если за дедом присмотрю именно я».

Через месяц Анне Ивановне предстояло уйти в декретный отпуск. Антон Сергеевич даже не намекал дочери остаться в Степановке. Понимал: такое решение она должна принять сама. Знал одно: жене лучше поскорее уехать. Оставлять с отцом нельзя – это все равно, что бросить в беде двух беспомощных людей. Предложение Тани он воспринял с неописуемым облегчением – это казалось выходом для всех. Он испытывал огромную благодарность к своей девочке за понимание и только сейчас осознал: дочь по-настоящему стала взрослой.

Рано утром, проводив родителей на автобус, Таня поставила завтрак на стол. Позвала деда. Он не шевельнулся. Перепугавшись до смерти, принялась трясти его за плечо.

Дед Иван повернулся и посмотрел на внучку сумрачным взглядом.

– Ты чего? Я пока живой. Потом поем. Беги в школу, а то опоздаешь.

– Обещай, что поешь, – настаивала она.

– Честное пионерское, – буркнул он и отвернулся к стене.

Таня надела синее платье. Оно хоть как-то походило на школьную форму. Сумка с чистыми тетрадями, купленными в местном магазине, заменила портфель.

Степановка походила на большой, красивый сад. Некоторые дома, окруженные деревьями, не просматривались с дороги. Для конца ноября погода стояла аномально тёплая. По утрам доходило до десяти тепла. Часть деревьев уже сбросила листву, остальные все ещё сохраняли разноцветное убранство.

Накануне они с отцом ходили к директору в ближайшую русскую школу. Теперь короткая дорога через лес была ей знакома. В Степановке находилась украинская школа, но Таня не могла учиться в ней. По асфальтированной дороге окружным путем ездил автобус, собирая учеников с трёх ближайших сел. Рейс, на котором школьники добирались в школу, был в семь часов утра. Таня его благополучно проспала. Стояла замечательная погода. Времени до начала занятий оставалось достаточно, чтобы добраться в школу пешком. Предстояло пройти всего три километра. Она шагала по узкой, лесной дороге, а мыслями находилась далеко. На душе лежала огромная тяжесть. Ничто не радовало: без Сашки стало пусто, одиноко и тоскливо.

«Только на секунду увидеть бы его, и станет легче переносить разлуку», – мечтала Таня.

***

Татьяна совершенно не боялась появиться в чужом классе. Обычно она не любила, когда разглядывают, но сейчас любопытные взгляды её не смущали.

– Здравствуйте. Я буду учиться в вашем классе. Скажите, пожалуйста, где я могу сесть? – обратилась она к ученикам.

– Соседка, иди сюда. Сядешь со мной, – позвала Олеся, показывая рукой на свободное место.

– Я не знала, что ты учишься в этом классе, – удивилась Таня, усаживаясь рядом с ней.

– И я не знала, что ты осталась, а не уехала с родителями. Ты без учебников?

– Пока да. Позже родители вышлют учебники и форму, – пояснила она свой необычный наряд.

«Интересно, что со мной случилось? Почему мне всё равно, что обо мне подумают? Откуда это безразличие и спокойствие? Мне ничего не хочется», – нервничала Таня.

Проходил день за днём. Она всё слышала, замечала, но это не затрагивало ни души, ни сердца. Жизнь проходила мимо неё, словно прокручивались кадры неинтересного или непонятного фильма.

Вскоре из дому пришли посылки с книгами и одеждой. Теперь Таня не выделялась отсутствием формы от одноклассниц. По звонку заходила в класс, по звонку выходила. Во время перемен бродила по коридору. Если спрашивали о чём-нибудь, коротко отвечала. Все быстро отстали от необщительной новенькой. Даже Олесе надоело её тормошить. Буквально с первого дня Таня заметила к себе интерес рослого, серьёзного парня. Он пользовался всеобщим обожанием женской части класса. Её же это внимание не обрадовало, она старалась избегать любого общения с одноклассниками. В новой школе она училась лучше, чем в прежней старой, но это тоже её не утешало. Пока позволяла погода, на занятия Таня отправлялась пешком. Дорога даже в сырую погоду оставалась проходимой. Прогулки успокаивали. Лес, через который она ходила, отличался необычайной красотой. Её путь сначала пролегал через тёмный, сумрачный, торжественный ельник. Воздух здесь был такой – не надышишься. Потом всё чаще белыми свечками попадались среди елей и сосен березы. Начинался березовый лес. Она никогда раньше не видела такой красоты. Белые-белые березы в светлом радостном лесу. Их кружевные лёгкие ветви, негустые поникшие кроны пропускали золотые солнечные нити. Лучистый, обласканный светом березовый лес – чудо из чудес. Домой Таня приходила умиротворенная, тихая. Готовила обед, заставляла деда Ивана поесть. После небольшого отдыха садилась за уроки.

Иван Данилович постепенно оживал. По утрам топил печь, возился во дворе, но его взгляд оставался по-прежнему тусклым, безжизненным, будто он жил по инерции. С внучкой почти не разговаривал. Если Таня приставала с расспросами, отмалчивался. Каждый день она гладила чистую рубаху и вешала на спинку стула, стоящего возле кровати. Иногда дед переодевался, но чаще не замечал и ходил в несвежей одежде. Тане неловко было делать ему замечание. Изредка по вечерам к ним приходили две пухлые, круглые, как шарики, бабульки: Арина и Вера. Про себя она именовала их: двое из ларца, одинаковых с лица. Старушки усаживались чаёвничать, пытались увлечь в свои беседы деда, изредка задавали вопросы и Тане. Но дед Иван, сидя на маленькой табуретке у печной вытяжки, молча слушал их пересуды. Наблюдая за струйками дыма, втягивающимися в поддувало, курил одну папиросу за другой. Однажды баба Вера сделала Тане замечание:

– Что ж ты, девонька, не стираешь деду рубахи? Если тебе трудно приноси мне, я выстираю, – произнесла она укоризненно.