«Я не стану устраивать ей сцен, я не хочу иметь с ней больше ничего общего, — подумал граф. — И уж конечно я не поверю ее лживым оправданиям».

Граф, глядя на все случившееся как бы со стороны, недоумевал, как мог он увлечься этой женщиной. Глядя на нее, нетрудно было догадаться, что она принадлежит к тому типу расчетливых женщин, которые ловко манипулируют мужем и любовниками. Марлин, несомненно, была красива, но в ней не было чистоты и очарования Батисты. Ей не удастся обмануть графа, теперь он без труда почувствует ложь.

Граф вновь думал о Батисте и ощущал ее незримое присутствие. Она словно бы стояла рядом.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошла ее мать.

Сходство между матерью и дочерью было поразительным. Но граф отметил, что леди Дансфорд выглядит старше, чем он ожидал. По словам Батисты, ей было не больше тридцати шести — тридцати семи лет. Она не утратила своей красоты, в этом не было сомнений, но выглядела бледной и даже нездоровой. Леди Дансфорд подошла ближе, и граф увидел, как она худа.

Она улыбнулась ему очаровательной улыбкой Батисты.

— Виконт де Дижон сказал, что вы хотите видеть меня, милорд.

Граф склонился к ее руке.

— Так и есть. Мне надо поговорить с вами об одном важном деле.

Леди Дансфорд удивленно посмотрела на него. Потом отошла к камину, жестом пригласила его сесть и сама опустилась на диван.

— Будьте добры, садитесь, милорд. Я наслышана о ваших успехах на скачках и знаю также, что вы часто бываете во Франции.

— Я пришел к вам по совсем иному делу.

Леди Дансфорд удивленно подняла брови. Ее глаза были такие же голубые, как и у Батисты, но в них не было живости и наивного любопытства дочери.

— По дороге в Париж, — начал граф свой рассказ, — на выезде из Кале случилось дорожное происшествие. Я как раз проезжал мимо и видел место столкновения дилижанса с почтовой каретой. В дилижансе ехали ваш муж лорд Дансфорд, некий пастор и ваша дочь Батиста.

Леди Дансфорд подалась вперед, стиснув в волнении руки. Слова графа потрясли ее, но она молчала.

— Ваша дочь подошла к моей коляске и умоляла взять ее с собой, помочь ей бежать от отца.

— Зачем же ей было бежать?

— Затем, — ответил граф, — что он вез ее в дом покаяния, где до конца жизни она должна была замаливать грехи, но не свои, а ваши!

Граф намеренно старался этим известием поразить леди Дансфорд, и ему это удалось. Она вскрикнула, но тут же овладела собой. Она порывисто вскочила со словами:

— Это невозможно! Что вы такое говорите, милорд?

— Вы покинули мужа три года назад, — объяснил граф, — потому что, как я понимаю, он жестоко обращался с вами. Но как могли вы бросить дочь, зная, на что способен ваш муж?

Леди Дансфорд опустилась на диван, ноги не слушались ее. Она прикрыла глаза рукой. В комнате повисла напряженная тишина.

— Вы хотите сказать, — спросила она помедлив, — что и Батиста страдала от него?

— Да, он бил ее, потому что она походила на вас, — ответил граф, — и потому что не хотел, чтобы она стала грешницей, как ее мать.

Леди Дансфорд не сдержала стон, а потом произнесла с дрожью в голосе:

— Откуда было мне знать, что он будет так же жесток с Батистой?

— А вы не ожидали от него такого? — спросил граф резко.

— Нет. Когда я жила с ними, он и пальцем ее не тронул. Мне казалось, что он… обожает дочь и никогда не причинит ей зла.

— Думаю, после вашего отъезда он сильно ожесточился, — заключил граф. — Судя по рассказам Батисты, лорд Дансфорд душевно болен.

— А… Батиста? Как она?

— В настоящее время она находится под моим… присмотром, я забочусь о ней, — ответил граф, слегка смешавшись. — Но, как вы знаете, если отец найдет ее, то он, как опекун, имеет полное право забрать дочь. А этого нельзя допустить. Поэтому Батиста просила меня привезти ее к вам.

— Ко мне?

Леди Дансфорд была не на шутку удивлена.

— А к кому же еще? — спросил граф. — Она не общается с родственниками отца, а с вашей родней ей, как вы понимаете, видеться запрещено. Три раза она пыталась убежать, и всякий раз отец возвращал ее домой и жестоко избивал.

Леди Дансфорд закрыла лицо руками, и Ирвин обратил внимание на болезненную тонкость ее пальцев.

— Почему… я не предвидела этого? — прошептала она, и голос ее сорвался.

— Все могло быть гораздо хуже, — сказал граф, — если бы Батисту приняли в дом покаяния, спасти ее было бы уже невозможно. Но сейчас она в Париже, в данный момент она находится у виконта де Дижона.

— Одна? Без сопровождения? — встрепенулась леди Дансфорд.

— Я всем говорю, что Батиста моя племянница, — сказал граф холодно.

Он считал, что леди Дансфорд в ее положении было совсем неуместно заботиться о приличиях.

Наступило долгое молчание. Потом граф продолжил, стремясь как можно скорее покончить с этим тягостным разговором.

— Представьте, каким ужасным открытием было для меня то, что вы больше не живете с графом де Сокорном. Батиста предполагала, что вы сейчас именно с ним.

Леди Дансфорд молчала.

— Я не сомневаюсь, — продолжал граф без должной уверенности, — что теперь вы сможете позаботиться о дочери. Этого хочет она сама. Поймите, она ужасно боится, как бы отец не нашел ее.

— Я понимаю, — согласилась леди Дансфорд. — Только я не смогу взять Батисту.

Граф от удивления подался вперед.

— И после того, как вы узнали, что она пережила за эти три года по вашей вине, вы имеете смелость отказать дочери в помощи? Теперь, когда ей наконец удалось уйти от отца, от такой жизни? Ведь ей, такой юной и ранимой, выпал на долю сущий ад. И во многом именно благодаря вам, миледи!

Леди Дансфорд в отчаянии сжала пальцы.

— Вы не понимаете.

— Я отказываюсь понимать, — сказал он решительно. — А вам следует уяснить, что Батисте некуда больше идти.

Граф был очень резок. Леди Дансфорд увидела осуждение в его глазах, и ее бледные щеки залились краской.

— Позвольте мне… объяснить, — попросила она.

Ее жалобный тон напомнил графу трогательную мольбу Батисты о помощи, и он сказал уже мягче:

— Сделайте милость, объясните. Я слушаю вас, миледи.

— Я вышла замуж совсем молодой девушкой, начала леди Дансфорд. — Хоть я и не любила мужа, но восхищалась им и почитала за великую честь, что такой человек взял меня в жены.

Помолчав, словно мысленно вернувшись в прошлое, она продолжала:

— Сначала я была очень счастлива. Я думала, что рождение Батисты осчастливит и его. Однако он с каждым днем все больше и больше уходил в религию.

— В чем это выражалось? — поинтересовался граф.

— Он все время молился и заставлял всех домашних молиться вместе с ним. Он настоял на том, чтобы слуги слушали долгие мрачные наставления его священника, а сам читал им проповеди не только по воскресеньям, но и по нескольку раз в неделю.

— А вы не пытались пресечь это? — спросил граф.

— Он не слушал меня. Я была намного моложе его, и муж никогда не считался с моим мнением. Со временем он стал говорить, что все женщины ставят мужчинам ловушки и вводят их в грех.

— Вам тогда не приходило в голову, что он немного не в себе? — удивился граф.

— Нет. Первое время я не задумывалась об этом, считая его увлечение религией временным, — ответила леди Дансфорд. — Но вскоре он стал наказывать себя и меня за каждую ночь, проведенную вместе. Потом он стал бить меня, если считал, что я была слишком красиво одета или как-либо еще привлекала его внимание.

По ее тону граф понял, сколько она выстрадала и как ее, тогда еще молодую женщину, пугало и смущало поведение мужа.

— А вы не советовали мужу обратиться к доктору? — спросил он.

— Он называл меня «символом греха» и общался со мной только за столом, да и то в те редкие дни, когда у нас были гости. К тому времени я уже так боялись его, что с радостью проводила все время в детской с Батистой или же одна ездила верхом в окрестностях усадьбы. Только так мне и удавалось вырваться из дома.

Граф молчал. Он знал конец этой печальной истории.

— Мой муж не переставал издеваться надо мной, — продолжала леди Дансфорд очень тихо. — Я не представляла, как мне жить с ним дальше. В то время я и познакомилась с графом де Сокорном на одной из верховых прогулок. Жак приехал к нашему соседу на охоту. Но его лошадь потеряла подкову, и ему пришлось оставить охоту и возвратиться домой.

Граф улыбнулся. Он представил, как это произошло — молодой впечатлительный француз был поражен красотой женщины, которая скакала верхом совсем одна, даже без конюха, и так любезно указала ему дорогу к дому.

— Мы сразу влюбились друг в друга, — сказала леди Дансфорд, — и договорились встретиться на следующий день… и на другой день, и еще через день.

В ее голосе звучала теплота. Тогда для леди Дансфорд было неожиданным счастьем встретить доброго, сочувствующего ей мужчину, который галантно воспевал ее красоту и не наказывал себя за влечение к ней.

— Итак, вы сбежали, — подсказал граф.

— Граф де Сокорн умолял меня бежать с ним, а я не могла больше оставаться с мужем, иначе сама сошла бы с ума. Редкий день он не бил меня. Я не слышала от него ничего, кроме брани, ужасной брани, которую я даже не берусь повторить.

— Вы оставили мужа, но не взяли Батисту с собой, — напомнил граф, в голове которого не укладывалось подобное поведение матери Батисты.

— Я хотела взять ее, — оправдывалась леди Дансфорд, — но понимала, что не могу выйти замуж за графа. Став его любовницей, я навсегда лишалась соответствующего положения в высшем обществе. Свет уже никогда не примет меня.

Она беспомощно развела руками и сказала:

— Мне надо было выбирать между изгнанием и кошмарной жизнью с мужем. А я знала, что если муж и не убьет меня в гневе, то я скоро сама умру от горя.

Леди Дансфорд говорила очень искренне и в эту минуту напомнила графу свою дочь.

— Я ужасно скучала по Батисте, но думала, что муж, каким бы безумным он ни был, будет добр к своему единственному ребенку. Я надеялась, что, когда Батиста вырастет, она найдет любящего мужчину и тот увезет ее из мрачного отцовского дома.

— Вместо того ей пришлось повторить вашу участь.

Леди Дансфорд снова взглянула на него с ужасом и с трудом продолжила:

— Мне было хорошо с Жаком де Сокорном. Я была счастлива, но его семья хотела видеть его женатым. Год назад я поняла, что они правы: ему пора жениться. Однако Жак оставался мне верен, и я сделала первый шаг: сама ушла от него.

— Когда я услышал о его женитьбе, — вставил граф, — то подумал, что вы все равно остались его любовницей.

— Я была бы не прочь время от времени видеться с ним, но, по правде говоря, он не может позволить себе содержать меня.

Заметив удивление графа, она поспешила объяснить:

— Семейство Сокорнов небогато. Поэтому я старалась стоить ему как можно меньше. Но конечно же, родственники считали, что он дает мне больше денег, чем может себе позволить. Я отпустила Жака, потому что желала ему счастья. У него очень милая жена, а теперь появился и ребенок.

— Вы пожертвовали собой ради него!

— Он столько дал мне. Я не могла просить у него большего, — возразила она.

Граф подумал, что точно так же ответила бы и Батиста.

— Что же было потом? — спросил он.

— Я думала, что делать дальше, как жить без средств в чужой стране, не надеясь на чью-то помощь. Брать деньги у Жака я не хотела. И тут мне встретился герцог де Граммон. Он был так добр ко мне. Он обожал меня, и я была бесконечно благодарна ему за все.

— Но вы все-таки не готовы принять Батисту!

— Дело не в этом, — возразила леди Дансфорд. — Я не могу взять ее по двум причинам.

— Каким же?

— Во-первых, у меня совсем нет денег. Я не смогу создать своей дочери нормальные условия, не говоря уже том, что моя запятнанная репутация может повредить ей…

Она прочла недоумение на лице графа и пояснила:

— Я уже говорила, что не брала у Жака денег больше, чем мне было необходимо. И я не позволяю герцогу ничего давать мне, кроме этого скромного дома нескольких слуг.

Она добавила с трогательной улыбкой:

— Возможно, вы сочтете это только видимостью, но я не чувствую себя одной из кокоток, которыми так богат Париж, именно потому, что не принимаю от герцога денег и драгоценностей.

Граф согласился с нею. Он понял, что и сам герцог де Граммон, который, несомненно, имел до этого многочисленных любовниц, тоже оценил ее благородство.

— Итак, я назвала первую причину, по которой нам с Батистой нельзя будет жить вместе, — сказала леди Дансфорд, — но есть еще одна.