— Как я понимаю, вы попали в столкновение, мадемуазель, — предположил граф. — Но как я могу взять вас с собой? Ведь вы, вероятно, путешествуете не одна?

— Нет… но мои спутники… они, кажется, ранены… Поэтому мне и удалось убежать. — Голосок незнакомки дрожал от страха и волнения.

Граф заметил, что лакей с любопытством слушает их разговор. Он подал слуге знак, и тот закрыл дверцу, но остался стоять тут же у коляски. Его силуэт был виден в окне, закрытом из-за дождя.

— Объясните мне толком, что же все-таки произошло? — спросил граф.

— Я прошу вас… как можно скорее… увезти меня отсюда, — отвечала девушка. — Мне все равно куда… Только увезите, пока меня не хватились… Мне надо бежать.

— Но почему? И от кого?

— Вам непременно надо… это знать?

— Боюсь, что да. Раз уж я взялся вам помочь.

— Я все расскажу вам… обещаю, — торопливо говорила девушка. — Только поедем быстрее. По-моему, один мой спутник — он называет себя пастором — сильно ранен, но мой отец вот-вот очнется. Он сразу бросится на мои поиски.

— Ваш отец? — с недоумением переспросил граф. — Вы пытаетесь сбежать от своего отца?

— Да. Он везет меня в какой-то ужасный монастырь, но мне кажется, это никакой не монастырь, а что-то гораздо хуже. Пожалуйста, помогите мне. Если я побегу через поля… то не смогу далеко уйти.

В ее голосе звучал неподдельный страх, девушка выглядела такой беззащитной и трогательной, что ее просьба задела графа за живое. Но он все еще не решался помочь этой особе бежать от отца.

— Прошу прощения, но… — начал было он, но девушка оборвала его:

— Поймите же наконец… о чем я вас прошу. Мой отец не в себе, моя мать сбежала и бросила его, и теперь он решил, что я… должна искупить ее грехи.

— Что вы хотите этим сказать? — удивился граф.

— Я очень похожа на маму внешне… и отец собирался навсегда заключить меня… в монастырь. На самом деле это дом покаяния, он принадлежит какой-то секте, — торопливо объясняла девушка, с мольбой глядя на графа. — Они наказывают себя за грехи… поркой и другими истязаниями!

— Вы говорите невероятные вещи! — воскликнул граф. — Этого не может быть.

— Я клянусь вам… Все, что я говорю, это чистейшая правда. Я боюсь, безумно боюсь их… Я богата, и, заполучив мои деньги, они никогда… меня не отпустят… Прошу вас, пожалуйста, помогите мне.

Графу казалось, что девушка вполне искренна, но в ее рассказ было трудно поверить.

Чтобы выиграть время и хорошенько все обдумать, он спросил:

— Как ваше имя?

— Батиста Дансфорд, — ответила она, — я дочь лорда Дансфорда.

— Лорда Дансфорда! — с изумлением воскликнул граф. — Вы дочь «пэра-проповедника»?

— Верно… — подтвердила она. — Вы знаете его? Вы не представляете, милорд, во что отец превратил мою жизнь. Он не просто грозит мне адом и вечным проклятием, он и дома устроил… настоящий ад. Умоляю, увезите меня! Я боюсь, что он снова …побьет меня и отошлет в это страшное место.

— Хорошо, — решился граф после недолгих размышлений. — Я довезу вас до ближайшего города, где остановлюсь на ночлег. Обещайте, что там вы позаботитесь о себе сами.

— Да… конечно… И спасибо, спасибо вам… Мне надо только быстрее уехать отсюда, потом я сама доберусь… до Парижа.

Граф подал знак лакею, что можно трогать.

Пока тот закрывал дверцы экипажа, граф спросил:

— Как быть с вашим багажом?

— Не тревожьтесь об этом, — ответила Батиста, — велите ехать скорее, пока папа… не хватился меня.

Она говорила почти шепотом, чтобы лакей не разобрал ее слов.

— Немедленно едем, — приказал граф.

— Да, милорд.

Лакей не успел еще вскочить на козлы, а кони уже тронулись. У Батисты вырвался вздох облегчения.

С неожиданной быстротой она пересела на сиденье, которое занимал граф, забилась в угол и закрыла лицо руками. Граф понял, что она прячется за ним — они как раз проезжали мимо опрокинутой кареты.

Он выглянул в окно. Багаж был разбросан по дороге. Встревоженные лошади беспокойно били копытами и испуганно ржали. Женщины что-то кричали и суетились, несколько человек распласталось на траве вдоль дороги: кто-то стонал от боли, причиненной полученными ранами, и звал врача, кто-то просто лежал без движения, непонятно, или без сознания, или уже расставшись с жизнью.

Граф увидел дилижанс, в котором, по всей видимости, ехала Батиста. Но ни в ком из людей он не успел разглядеть лорда Дансфорда.

Он знал лорда в лицо и даже слышал его выступления в палате лордов но, как только «пэр-проповедник» начинал свою патетическую речь, граф покидал палату. Речь его светлости неизменно сводилась к одному и тому же: страна изобилует пороками из-за отсутствия закона и порядка, а строгие наказания, которым надо подвергнуть всех грешников в этом мире лишь удвоятся в загробной жизни.

— Как бы нам унять этого проклятого старикашку? — спросил как-то один из пэров.

— Самый верный способ — упрятать его в сумасшедший дом, — ответил другой. — Там ему самое место.

Граф находил лорда Дансфорда невероятно скучным, а скучать он не любил.

Сейчас ему стало неимоверно жалко дочь этого человека, хотя он так до конца и не поверил в ее удивительный рассказ.

Они наконец миновали злосчастное место происшествия, граф откинулся на спинку сиденья и стал разглядывать свою гостью. Она была и вправду очень молода, едва ли не подросток, и потому граф решил, что эта причудливая история про бездушного отца и заточение в монастырь — плод ее живого девичьего воображения.

— Я послушался вас, — заговорил он, — но должен сказать, что это против всех моих правил.

Ирвин Хоксхед был как никогда серьезен.

Увозить молоденькую девушку от отца, к тому же в чужой стране, было в высшей степени предосудительно и неосторожно. Но в случае расспросов, успокаивал себя граф, он скажет, что согласился подвезти бедную девушку, попавшую в дорожное происшествие. Его коляска была свободна, и он, как истинный джентльмен, не посмел отказать даме в такой просьбе и согласился подвезти ее до ближайшего города.

— Скажите мне правду, — обратился он к девушке. — Почему вы убегаете от отца?

— Я пыталась убежать уже трижды, — честно призналась Батиста, — но всякий раз он настигал меня и возвращал домой, а последний раз избил так жестоко, что я не могла ходить целую неделю.

— Ну это уж слишком, — недоверчиво взглянул на нее граф. — И не надейтесь, что я в это поверю.

Она взглянула на графа и впервые улыбнулась, он заметил две очаровательные ямочки на ее щеках.

— Извольте взглянуть на мою спину и самому в этом убедиться, милорд, — предложила она.

— Я, так и быть, поверю вам на слово, — поспешно заверил ее граф.

— Вот и хорошо! Я уже говорила вам, что, по-моему, папа… немного не в себе. Он всегда был… со странностями, а когда мама ушла от него, стал просто невыносим.

— Когда ушла ваша мать?

— Почти три года тому назад, — печально сказала девушка. — И я чувствую, с тех пор он и возненавидел меня, ведь я напоминала ему маму. А месяц назад он встретил этого самого пастора.

— Вы говорите, он пастор? Он католик?

Батиста пожала плечами:

— Не думаю. Он зовет себя пастором, но религию проповедует весьма странную, с какими-то ужасающими обрядами.

— Где ваш отец познакомился с ним? — продолжал допытываться граф. — Где и когда?

— Папа уезжал в Лондон по делам. Кажется, он должен был выступать с речью в палате лордов, а вернулся уже с ним, с пастором. Тот назвался отцом Анктиусом. Этот человек носил сутану, и потому я решила, что он католик.

Воспоминания, видимо, давались ей с трудом. Она тяжело вздохнула и продолжила рассказ:

— Я ошиблась. Они с папой только и говорили, что о грешниках и Страшном суде. От зла, учили они можно избавиться, лишь изгнав из себя дьявола.

Батиста поежилась и снова замолчала.

— Сначала я не слушала их. Я привыкла, что папа без конца проклинал всех неверных жен и предрекал им мучительную смерть на адском огне.

Она снова вздохнула.

— Все его проклятия предназначались маме, хотя он никогда не упоминал ее имени. Отец часто говорил: «Я спасу тебя! Спасу от дурной крови в твоих жилах, от скверных наклонностей, которые проснутся в тебе. Я не дам тебе стать ученицей Дьявола!»

— Вы, должно быть, боялись отца, — заметил граф.

— Я уже привыкла к его выходкам и боялась только, когда он бил меня, — честно ответила она. — Но потом появился этот пастор. Он потворствовал папе, и тот становился все более… нетерпимым.

Немного помолчав, она продолжила рассказ:

— Каждый раз, когда я входила в комнату, они тут же замолкали. Я знаю, они говорили обо мне. Отец Анктиус так странно смотрел на меня, будто представлял, как истязает меня.

Батиста в волнении сжимала руки, и граф хорошо понял этот жест: ей было трудно выразить свои чувства словами. Наконец она снова заговорила:

— Я стала бояться их… ужасно бояться. Не знаю что, но что-то было не так… У меня появилось чувство, будто что-то угрожало мне… И я убежала.

— И как далеко вам удалось убежать? — сочувственно спросил граф.

— В первый раз далеко уйти не удалось. Я притворилась, что плохо себя чувствую и хочу пораньше лечь спать, а сама незаметно выскользнула из дома. Но папа и пастор уже поджидали меня. Наверное, одной из служанок было поручено следить за мной, и она рассказала, что я собирала вещи в маленький узелок.

— И что же случилось дальше?

— Папа затащил меня в дом и сильно избил. Я готова поклясться что, пока он бил меня, пастор стоял за дверью и слушал мои крики.

Батиста жалобно всхлипнула.

— А куда вы направлялись, мадемуазель Батиста? — спросил граф. — У вас есть какие-нибудь родные кроме отца?

— Я хотела поехать в Лондон к маминой сестре. Я не знала точно, где она живет, и не была уверена, обрадуется ли она моему приезду. Но думала, что она подскажет, где найти… маму.

— Так вы даже не знаете, где ваша мать?

— Она уехала в Париж, милорд. Я только знаю, как зовут человека, с которым она сбежала.

О матери Батиста говорила с неохотой, граф пощадил ее чувства и не стал больше ничего спрашивать.

— И тогда вы снова бежали, — подсказал он.

— Да, еще два раза. В последний раз почти добралась до Лондона в почтовой карете, но на последней станции перед Ислингтоном папа ждал меня. Как же он был зол! Он отвез меня домой и бил, пока я не потеряла сознание. Тогда он и сказал, куда решил меня… отправить.

В ее голосе звучал неподдельный страх.

— Всю оставшуюся жизнь я должна была провести в доме покаяния, а все мои деньги… все огромное состояние, что оставила мне бабушка, забрал бы священный орден. Пастор как раз был одним из его основателей… И тогда я уже никогда не смогла бы, по словам моего отца, осквернять этот мир.

— Невероятно! — воскликнул граф. — Разве есть у него права так жестоко поступать с вами?!

— Представьте себе, есть, мне только восемнадцать лет, — отвечала Батиста. — Он мой опекун и вправе делать со мной что угодно. Таков закон, милорд.

Такой закон действительно существовал, и графу он был известен.

— Но неужели никто из вашей семьи не мог помочь вам? — недоверчиво спросил он.

— По папиной линии у меня нет родни, — объяснила Батиста, — а с тех пор как мама ушла, мне, само собой, было строго запрещено общаться с ее родными.

— Как же могла мать оставить вас с таким человеком? — возмутился граф.

— Папа часто избивал ее, — ответила Батиста. — Мама была слишком красива, и он говорил, что она искушала его своей красотой. Так он избавлялся от искушения.

— Да он просто сумасшедший! — вскричал граф.

— Так и есть, — подтвердила Батиста, — но я была не в силах сделать что-либо.

Граф понимал, что она не могла подать на собственного отца в суд, она даже не могла убежать от него.

— Расскажите мне, мадемуазель Батиста, как все же произошло столкновение на дороге? — спросил граф.

— Мы ехали в дилижансе, в который мы пересели уже в Кале. Папа и я сидели на заднем сиденье, а пастор — напротив.

Она вздрогнула при этом страшном воспоминании и продолжила шепотом:

— И отец Анктиус снова смотрел на меня этим странным взглядом, от которого мне становилось страшно. И вдруг — дилижанс как раз поворачивал — наш кучер закричал: «Берегись!» Мы со всей силой столкнулись с чем-то, и сразу все кругом закричали. Меня от удара выкинуло на обочину дороги.

Она помедлила.

— Я упала на траву, мне не было больно — я больше испугалась. Когда я приподнялась, то увидела, что мы столкнулись с почтовой каретой. Почти все пассажиры оказались на дороге, многие кричали и звали на помощь. Кого-то придавило перевернувшимся экипажем, кого-то упавшей лошадью. Мне показалось, что там было много крови.